Найо Марш - Занавес опускается: Детективные романы (Форель и Фемида • Пение под покровом ночи • Занавес опускается)
— Привет, — сказала Панталоша. — Что, Соня умерла? А почему?
— Тсс, дорогая! Тише! — простонала Полина и потянулась к дочери в тщетной попытке заключить ее в объятья.
Панталоша вышла на середину комнаты и уставилась на Родерика в упор.
— Седрик сказал, Соню убили, — громко сообщила она. — Это правда? Мисс Эйбл, ее убили, да?
— Боже праведный! Патриция, не говори глупости, — срывающимся голосом произнесла Каролина Эйбл.
Томас вдруг встал, подошел к мисс Эйбл и обнял ее за плечи.
— Нет, но правда? — не унималась Панталоша. — Мистер Аллен?
— Ты помолчи и не волнуйся, — сказал Родерик. — Лучше признайся: наверно, уже проголодалась?
— Еще бы!
— Тогда скажи Баркеру, что я велел дать тебе чего-нибудь вкусного, а потом надевай пальто и иди на улицу, а то дети скоро вернутся с прогулки. Вы не против, миссис Кентиш?
Полина беспомощно развела руками, и он вопросительно посмотрел на Каролину Эйбл.
— Отличная мысль, — сказала та более уверенным голосом.
Томас по-прежнему обнимал ее за плечи.
Родерик подтолкнул Панталошу к двери.
— Сперва скажите, умерла Соня или не умерла? А то никуда не пойду, — заявила она.
— Ладно, упрямая, скажу. Да, Соня умерла.
За спиной у него хором ахнули.
— Так же, как Карабас?
— Хватит! — решительно вмешалась Миллеман. — Полина, почему ты позволяешь ей так себя вести?
— И Карабаса, и Сони с нами больше нет, Панталоша, — сказал Родерик. — А теперь шагом марш отсюда и не расстраивайся.
— Я и не расстраиваюсь. То есть не очень. Потому что они теперь оба в раю, а мама разрешила мне взять котенка. Просто хочется знать правду. — И она ушла.
Повернувшись, Родерик оказался лицом к лицу с Томасом. Поглядев через его плечо, он увидел, что Каролина Эйбл склонилась над судорожно всхлипывающей Миллеман, а Седрик грызет ногти и наблюдает за этой сценой.
— Извините, — заикаясь, пробормотала Миллеман. — У меня, наверно, наступила запоздалая реакция. Спасибо, мисс Эйбл.
— Ну что вы, миссис Анкред, вы держитесь молодцом.
— О Милли, Милли! — запричитала Полина. — Даже ты! Ты, с твоим железным характером! Ах, Милли!
— Ну вас к черту! — зло буркнул Седрик. — До чего мне все это противно!
— Тебе?! — Дездемона профессионально изобразила горький смех. — В менее трагических обстоятельствах ты бы меня, право, развеселил!
— А ну, вы все! Немедленно прекратите! — Голос Томаса прозвенел так властно, что скорбные возгласы, досадливые вздохи и упреки тотчас смолкли. — Да, не сомневаюсь, вы все выбиты из колеи, — сказал он. — Но и другие взволнованы не меньше. Каролина и я — тоже. А кого бы это не взволновало? Так что незачем демонстрировать, какие вы утонченные натуры. Это лишь портит нервы остальным и ни к чему путному не приведет. Поэтому, извините, попрошу всех заткнуться и не мешать мне: я хочу кое-что сказать мистеру Аллену, и, если окажется, что я прав, если он подтвердит, что я прав, можете хором закатить истерику и играть ваш спектакль дальше. Но сначала я обязан узнать правду.
Он замолчал, продолжая в упор глядеть на Родерика, и тому показалось, будто перед ним опять стоит Панталоша; он даже услышал ее голос: «Просто хочется знать правду!»
— Как мне только что сказала Каролина, вы считаете, что кто-то подлил Соне в чай лекарство, которое доктор Уитерс прописал детям от лишая. Каролина говорит, они с Соней пили чай вместе. Тем самым, как я понимаю, Каролину нужно защитить от возможных обвинений, и эту обязанность беру на себя я, потому что я намерен на Каролине жениться. Догадываюсь, что для всех вас это сюрприз, но я так решил, и не трудитесь выражать ваше мнение.
По-прежнему стоя спиной к своим остолбеневшим родственникам — по лицу его было видно, что он хоть и изумлен собственной смелостью, но ни за что не отступит, — Томас схватил себя за лацканы пиджака и продолжил, обращаясь к Родерику:
— Вы говорили, что, по вашим предположениям, папочку отравили этим же лекарством, и, вероятно, сейчас вы пришли к выводу, что Соню отравил тот же человек. Что ж, нам известно, кто выписал детям лекарство и не позволил Каролине к нему прикоснуться, и мы знаем, что этот же человек выписал папочке микстуру. Не секрет также, что у этого человека крупные долги и по завещанию ему назначена немалая сумма, а кроме того, он тоже пил чай с Соней. Сейчас его нет в этой комнате, и я желаю знать, где он, а также требую, чтобы вы сказали, не он ли и есть убийца. У меня все.
Прежде чем Родерик успел ответить, в комнату постучали, и вошел Томпсон.
— Вам звонят из Лондона, сэр, — сообщил он.
Оставив Томпсона сторожить оцепеневших Анкредов, Родерик вышел из гостиной. Пройдя через зал, он отыскал маленькую комнату с городским телефоном, снял трубку в уверенности, что звонят из Скотленд-Ярда, и был поражен, услышав Агату.
— Я не стала бы тебя беспокоить, но мне кажется, это важно, — сказал ее голос, отделенный от него расстоянием в двадцать миль. — Я позвонила в Ярд, мне сказали, что ты в Анкретоне.
— Что-нибудь случилось?
— Нет, со мной все в порядке. Но я вспомнила, что сэр Генри сказал мне в то утро. Когда он увидел надпись на зеркале.
— Слава богу. Ну, говори же.
— Он сказал, что больше всего сердит на Панталошу — он был уверен, что это Панталоша, — за то, что она трогала у него в комнате какие-то два документа. Он сказал, что если бы она могла уразуметь их смысл, то поняла бы, что от них для нее зависит очень многое. Вот все. Тебе это что-нибудь дало?
— Даже не знаешь, как много!
— Очень жалко, Рори, что я раньше не вспомнила.
— А раньше это бы и не вписалось в общую схему. Вечером буду дома. Я тебя очень люблю.
— До свиданья.
— До свиданья.
Когда Родерик вышел в зал, его там ожидал Фокс.
— У меня осложнения с Уитерсом, — сказал он. — Сейчас за ним приглядывают Брим и наш водитель. Я решил, что лучше сразу вам сообщу.
— В чем дело?
— При обыске я нашел у него в левом кармане пиджака вот это.
Фокс положил на журнальный столик свой носовой платок и развернул его: в платке лежал флакончик с завинчивающейся пробкой. Флакончик был пуст, лишь на самом дне поблескивала бесцветная жидкость.
— Доктор клянется, что впервые его видит, — сказал Фокс. — Но он был у него в кармане, это точно.
Родерик долго глядел на флакончик и молчал.
— Теперь, пожалуй, все сходится, Фокс, — наконец сказал он. — Думаю, мы должны рискнуть.
— То есть попросить кое-кого поехать с нами в Скотленд-Ярд?
— Да. И дождаться, пока экспертиза определит состав жидкости. Хотя я уже нисколько не сомневаюсь. Конечно же, ацетат таллия.
— Этот арест доставит мне только удовольствие, сэр, — угрюмо сказал Фокс. — Что факт, то факт.
Родерик не ответил, и, подождав, Фокс кивнул на дверь гостиной:
— Так вы разрешаете?
— Да.
Фокс ушел, а Родерик остался ждать в зале. Сквозь гигантские витражи пробивались лучи солнца. Радужные блики рябью покрывали стену, на которой должен был висеть портрет сэра Генри. Ступени лестницы, растворяясь в темноте, уходили наверх, где-то на лестничной площадке тикали невидимые часы. Над огромным камином пятый баронет Анкретонский самодовольно указывал шпагой на разверзшиеся небеса. Догоравшее полено с шипением повалилось набок; в глубине дома, в комнатах прислуги, громкий голос что-то спросил, а другой голос спокойно ему ответил.
Дверь гостиной открылась — уверенным шагом, с ничего не выражающей улыбкой Миллеман Анкред пересекла зал и остановилась перед Родериком.
— Я вам, кажется, зачем-то нужна.
Глава девятнадцатая
ЗАНАВЕС ОПУСКАЕТСЯ
— Масса мелких деталей, — тихо сказала Агата. — Это сперва и сбило меня с толку. Я упорно старалась вписать в общую картину и проделки с красками, и «изюминку», и летающую корову, а они никуда не вписывались.
— Они вписываются, — возразил Родерик. — Но только как дополнительные штрихи, которые сыграли ей на руку уже после убийства.
— Рори, расскажи, как ты себе представляешь весь ход событий от начала до конца.
— Попробую. Этот случай — уродливый пример безрассудной материнской любви. Холодная волевая женщина патологически обожает своего сына. Мисс Эйбл могла бы все это разложить по полочкам. Сын погряз в долгах, любит роскошь, у родственников он вызывает открытую неприязнь. За что его мать, естественно, этих родственников ненавидит. Однажды, выполняя свои обычные обязанности, она поднимается в комнату свекра. Там на столе или, может, в приоткрытом ящике стола лежат наброски двух завещаний. По одному из них ее сыну, наследнику титула, оставляется более чем щедрая сумма. Второй вариант завещания лишает его всего, кроме титула и неотъемлемо прилагающихся к нему скудных средств, которых не хватит даже на содержание замка. На зеркале кто-то написал «Дедушка — чертов старый дурак». Прежде чем она успевает положить бумаги на место, в комнату входит ее свекор. Он сейчас же делает вывод (а она, без сомнения, поддакивает и всячески укрепляет его в этом заблуждении), что оскорбительная надпись — новая хулиганская выходка его младшей внучки, славящейся такого рода проказами. Видеть в своей комнате Миллеман ему привычно, и у него нет причин подозревать ее в этой глупой проделке. И он тем более не подозревает истинного виновника, ее сына, Седрика Анкреда, который впоследствии признался, что надпись была лишь одной из многих дерзких шуток, которые он придумал вместе с Соней Оринкорт, чтобы восстановить старика против Панталоши, бывшей прежде его любимицей.
