Жорж Сименон - Мари из Порт-ан-Бессена
Что до него, то он так уставился на нее, будто ненавидел, жестко, со злобой, угрожающе выставив челюсть вперед. Можно было подумать, что он охвачен жаждой ужасной мести этой неподвижно стоящей девчонке.
— Поди сюда…
Но нет! Она не шелохнулась! Ему самому пришлось шагнуть вперед! И он сделал это неловко, поскольку шагнуть вперед оказалось намного труднее, чем он предполагал. Если бы она хоть рассердилась или заплакала! Если бы она хоть двинулась! Но нет! Она так и стояла, а лицо ее ничего не выражало — ни изумления, ни гнева, ничего, кроме легкого любопытства, как будто это ее не касалось.
— Ты этого не ожидала?
Хоть бы одно движение, и все пошло бы как по маслу. Единственно, что требовалось сделать, так это преодолеть расстояние между ними, дотронуться до нее, схватить, ощутить в своей власти. Нельзя было даже представить себе, как трудно в определенный момент поднять руку, положить ее на плечо в черной сарже!
Но ему все-таки пришлось это сделать. Плечо не дрогнуло, не отодвинулось.
Он сказал:
— Видишь ли, моя маленькая Мари, я слишком долго об этом думаю…
И она ответила удивительно естественным голосом:
— Зачем вы закрыли дверь?
Что он еще мог сделать, кроме как засмеяться, еще ближе подойти к ней, обхватить рукой теперь уже оба плеча?
— Так ты заметила это?
А он-то думал…
Все оказалось намного проще, нежели он предполагал. В сущности, она уже безропотно покорилась; может быть, такое случалось с ней не в первый раз?
Он не любил казаться простаком. Прошептал:
— Это тебя пугает?
— Что?
— Ты что, не понимаешь?
Тогда она сделала странный жест: показала на неприбранную постель, где еще валялось скомканное белье Одиль, и произнесла:
— Вы об этом говорите?
Потом медленно высвободилась из его объятий. Он не знал, что она собирается делать. Он приготовился ко всему, но не к тому, что увидел: она направилась прямо к кровати, села на край и сказала:
— Вот!..
Что — вот? Она согласна? Она довольна? Она сломлена? Что — вот?
Насмехается она над ним или презирает его?
— Вы сильнее меня, не так ли? — добавила она с улыбкой. — Полагаю, вы предприняли все меры предосторожности…
— Послушай, Мари…
— Нет!
— Что — нет?
— Я не стану слушать. Не желаю ничего знать. Делайте что хотите, я не могу вам помешать, но избавьте меня от объяснений.
Она не заплакала. Не было это и притворством. Все шло столь необъяснимо, что он не верил своим глазам. Ничего! Чуть заметное выпячивание нижней губы, потом движение головы, которым она повернулась к стене так, что он впервые увидел, какая у нее длинная и белая шея с голубыми венами.
— Послушайте, Мари…
Он произнес послушайте! Он перестал понимать происходящее. Он злился на самого себя. Тогда, чтобы покончить с этой тягостной ситуацией, он резко подошел к ней, уселся рядом на кровать, неловко схватил ее, прижал к себе.
Она не сопротивлялась. Ее щеки были холодны. Он целовал ее как придется, в короткие волосы на виске, в щеки, в затылок. Он говорил наугад:
— Да понимаешь ли ты, что я не могу так больше, что я люблю тебя, что я…
Но она не шевелилась! Она словно не подавала признаков жизни. Она не делала никаких усилий над собой! Это было нечто неслыханное и невыносимое!
Он подумал, что все может измениться, если он прикоснется к ее губам, но она немного отвернула голову, словно его рот вызывал у нее отвращение.
— Мари, нужно, чтобы…
Чтобы — что? И в то же время он не терял головы, видел солнце в окне, отражающееся в зеркале шкафа, где только что отражалась спина Мари; он слышал шум, который производил Эмиль, расставляя столики.
Несколько раз Шателар испытал искушение поступить с ней грубо и решительно, чтобы покончить со всем этим, даже если пришлось бы потом раскаиваться. Так все же лучше, чем ничего!
Его рука легла на колено Мари в черном чулке, поднялась выше и дотронулась до кожи. И сразу вслед за этим он увидел, как ее лицо повернулось к нему, и в нем он прочитал грустную покорность судьбе, может быть, разочарование или первые признаки отвращения?
Нет! Даже не это.
Она произнесла одно лишь слово:
— Ну?
И все! Тем не менее он понял:
«Ну, это то, к чему вы стремились?.. Это все, что у вас есть на сердце?..
Из-за этого вы так бегали за мной, приезжали каждый день как безумный в Порт-ан-Бессен, а потом не решались приехать и, наконец, заставили звонить мою сестру? Из-за этого?»
Она не одернула платье. Она не дала себе труда сделать это! Что из того, что он мог видеть крохотную часть ее бедра?
Руки Шателара упали вдоль тела. Больше так не могло продолжаться. Его словно парализовало. Горло его сжалось. Он пытался не заплакать. Это было бы слишком глупо, слишком унизительно.
Это состояние не могло долго длиться. Они сидели на кровати один подле другого и не глядя друг на друга. Мари первая испустила вздох. Потом с некоторой робостью снова повернулась к Шателару и сказала своим бесстрастным голосом, который сегодня производил на него такое удивительное впечатление:
— Вот и все…
Он с облегчением поднялся. И заорал во всю глотку:
— Как глупо! Да!..
И направился к двери широкими шагами. Но глупее всего было то, что он не мог найти ключ, лихорадочно ища его по карманам, и в конце концов ключ выпал у него из носового платка.
— Идиот!.. Идиот!.. Совершенный идиот!.. — повторял он, не понимая что говорит, но с ужасающей убежденностью.
Он открыл дверь. Оборачиваться он не хотел. Он не сделал бы этого ни за что на свете.
Он выбрался на красновато-зеленую лестницу. Поднимался, перескакивая через четыре ступеньки, повторяя:
— Глупо…
И, как это часто случается с детьми, он произнес слова, которые первыми пришли в голову:
— Займись своей сестрой… Давай! Займись Мари…
Он добрался до последнего этажа, прошел по коридору и толкнул дверь.
Увиденное предстало совсем уж полным идиотизмом, превзошедшим все, что случилось внизу, все вообще, что могло бы случиться в его жизни. Дикость!
Нелепость!
Одаль и Марсель…
Они сидели там в позе настолько смешной, что ему ничего не оставалось делать, как смеяться обидным и смущенным смехом.
Любой бы смолчал. Но не Одиль! Она испытывала необходимость объясниться, запутавшись в простынях, в рубашке Марселя, оказавшись в столь комическом положении. И она сказала:
— Я сейчас тебе все объясню…
А другой, внизу, так и просидел на краю кровати?
Шателар хохотал! Хохотал до боли в горле! Его мучила жажда! Ив то же время он чувствовал непреодолимое желание сесть, потому что его колени дрожали.
— Твоя сестра… — начал он, показывая на дверь.
Он не мог говорить длинными фразами. А она не могла понять! А всего-то ей и следовало, что спуститься к Мари.
Но нет! Она закричала:
— Что?.. Что случилось?..
Черт возьми! Ровным счетом ничего не случилось, потому что у них с Мари не получилось ничего! И это-то он и пытался заставить ее понять.
Он повторял:
— Не получилось…
Он смеялся без смеха. Это было нервное. Когда же она догадается спуститься вниз? Он знаками пытался ей это объяснить. И кончил тем, что заорал:
— Да иди же!
Не могли ведь они оставаться втроем в таком виде!
— Иди!
Она остановилась на полпути, открыла рот. Но все-таки промолчала, хотя и собиралась сказать:
«Обещай мне по крайней мере, что ты ему ничего не сделаешь…»
Сделать что-то Марселю!
И ради этого стоило впервые за несколько недель встать вместе с солнцем.
И, подобно примерному школьнику, поменять белье…
Открытая дверь позволяла видеть неприбранную постель и прямоугольное зеркало шкафа. Мари в черном костюме, со шляпкой на голове, держа свою маленькую сумку в руке, стояла на пороге и старательно прикладывала платок к носу, но делала это она не так, когда плачут, а просто как простуженный человек. Она здорово простыла утром в холодном, неотапливаемом, по крайней мере в вагонах третьего класса, поезде.
Одиль спускалась в растрепанном виде, и на лице ее ясно читалась катастрофа. Запыхавшись, она прошла перед сестрой и, не переставая стонать, стала рыться в шкафу.
— Боже!.. Боже!..
Потом она сорвала с себя ночную рубашку, в которой ходила до сих пор. Она стояла совсем обнаженная, рыжеволосая и мертвенно-бледная в сером свете дня.
Это было неожиданно. Мари невольно заметила, что ее сестра потолстела, а ее груди с крошечными ярко-розовыми сосками, которым Мари всегда завидовала, стали еще крепче, чем раньше.
Одиль одевалась, задыхаясь от волнения и беспокойства. Она говорила, не размышляя:
— Что он с тобой сделал-то?
И тут же, не дожидаясь ответа:
— Постой в коридоре… Предупреди меня, если он станет спускаться…
Несмотря на спешку, она, однако, натянула пояс, чулки, лифчик. Мари ходила взад и вперед по коридору, иногда останавливаясь в проеме двери.
— Ничего не слышно?
— Нет…
