Владимир Кайяк - Чудо Бригиты. Милый, не спеши! Ночью, в дождь...
Задумавшись, Берт дошел до конца коридора. Тут его осенила какая–то новая мысль, он вдруг повернул и опять зашел в свой кабинет. Рванул дверь — Стабулниек, который сидел за столом и писал, не вздрогнул, на этот раз, только поднял на него робкий, чуть укоризненный взгляд.
Следователь быстро подошел к Стабулниеку и, пристально глядя в обращенные к нему карие глаза, спросил медленно и значительно:
— Где ключ?
Ожидаемого эффекта не последовало. Витолд казался лишь немного удивленным, слегка пожал плечами и ответил сразу:
— Вы, вероятно, имеете в виду ключ от веранды, который дала мне Бригита? Когда я этим ключом хотел отпереть дверь и войти в дом, появился Нилс Лея и заставил меня пойти с ним в гараж. Ключ остался в дверях веранды. Снаружи.
— Хорошо, продолжайте писать!
Берт вышел разочарованный. Не вышло, а может быть, и не могло выйти… Знает ли Стабулниек, что Бригита Лея умерла? Знает или не знает?
17
Допросив повторно Нилса Лею, которого Берт нашел таким же враждебным и замкнувшимся в себе, каким оставил, Берт отправился к прокурору. После второго разговора с Нилсом следователю не стало ясно, знает ли Нилс, чем завершились вчерашние события в его доме. Тревога Нилса в конце первого допроса, когда Берт не ответил ему, что же случилось, кажется, превратилась в какую–то мрачную уверенность. Больше никаких вопросов, скупые, сухие ответы; отвечая, Нилс Лея не глядел следователю в глаза и, кажется, ненавидел его все больше…
Старый Сом окинул Берта коротким взглядом:
— Ну–у, стоит ли так откровенно носить на лице печать недовольства, Адамсон?
— Необходима ваша помощь.
— В чем дело?
— Один из задержанных — убийца. Один лжет. Лжет убийца. Подозрений больше против Леи, он уже несколько раз грозил, что рассчитается с женой… Не могу, однако, отделаться от ощущения, что лжет именно Стабулниек. Убийца, кто бы он ни был, по–моему, не может быть полностью уверен, что Бригита Лея действительно умерла… Ни от меня, ни от кого–либо другого задержанные пока не узнали об этом. Так и должно быть. Сейчас мне нужно еще несколько часов на выяснение кое–каких вопросов, и задержанные за это время не должны узнать о смерти женщины. Их нельзя выпускать из прокуратуры, пока я не вернусь. Помогите устроить это!
С прошлого лета, когда Берту Адамсону удалось разобраться в запутанных обстоятельствах, при которых погиб директор местной консервной фабрики Зар, прокурор относился к молодому следователю дружески и с доверием.
Старый Сом посмотрел на часы и сказал:
— Двенадцать тридцать пять, гм… До которого же часа надо их здесь продержать?
— По меньшей мере до семнадцати, если у меня все пойдет гладко, и даже дольше, если встретятся непредвиденные препятствия.
— Сделаю. Возьму их на свое попечение. Потолкую с ними сам, затем поручу Озолу. Затянем допрос. Поесть им принесут.
— Спасибо.
— Не за что. Действуйте!
Берт поспешно вышел, разыскал шофера прокуратуры Стрелиса:
— На вокзал, быстро!
По дороге он написал записку, отдал ее Стрелису:
— Поезжайте в Ригу и ждите меня у дома вот по этому адресу! Я поеду скорым поездом, который отходит через двадцать минут, буду в Риге раньше вас.
В поезде Берт зашел в вагон–ресторан, он проголодался. Успел съесть котлету, выпить бутылку пива. Поезд уже приближался к окраине Риги.
Первым выскочив из вагона, Берт сбежал по лестнице и захватил такси раньше, чем у вокзальной стоянки выстроилась очередь.
Еще через десять минут следователь вышел из машины у фотоателье за Даугавой. Вошел, попросил заведующего. Разговор был короткий:
— Работал у вас фотограф Стабулниек?
— Да.
— Почему он от вас ушел? Неприятности по работе?
— Нет, мы были довольны его работой. Наша лаборантка после ухода Стабулниека как–то говорила, что у парня были неприятности дома, но я не припоминаю, в чем там дело, я не люблю копаться в чужом белье.
— Как он сам объяснял свой уход?
— Заявил, что нашел место, где больше платят.
— Благодарю.
Следователь сел в такси и поехал на последнюю квартиру Стабулниека.
18
Стабулниек жил раньше в центре Риги в коммунальной квартире. Следователю отворил пожилой человек.
— Извините за беспокойство. Здесь проживал раньше некий Витолд Стабулниек, фотограф…
— Стабулниек? Как же, как же, проживал. Вам лучше поговорить с Хилдой. Она, кажется, дома, обождите, я посмотрю.
Берт остался стоять в длинном, темноватом коридоре. Старик шаркающими шагами дошел до одной из многочисленных дверей, выходивших в коридор, постучал.
— Хилда, эй, Хилда!
Дверь отворилась, и старик сказал:
— Хорошо, что ты дома, тут гражданин ищет твоего Стабулниека, выйди, поговори с ним.
В дверях показалась молодая блондинка в пестром халатике, с любопытством посмотрела через плечо старика на Берта и воскликнула:
— Заходите!
Блондинка, разбитная, хорошенькая женщина, ввела Адамсона в светлую, уютно обставленную комнату.
— Садитесь, гостем будете! Ищете Стабулниека? А вы…
— Я следователь калниенской прокуратуры.
— Ой–ой–ой! Что же Витолд успел там натворить?!
— Пока не могу ничего сказать. Я должен задать вам несколько вопросов.
— Пожалуйста, задавайте себе на здоровье!
Блондинка села напротив следователя и смотрела на него веселыми, круглыми, любопытными глазами.
— Стабулниек был в этой квартире поднанимателем. Где он жил?
— Где? Да в этой самой комнате. Поднанимателем! Хорош поднаниматель! Это вам Витолд заливает, он моим мужем был… «Гражданским». Вон его сын спит, тоже Витолд. Сыну–то третий год пошел.
Блондинка беспрестанно улыбалась, блистая белыми зубами и ярко–синими глазами. В углу комнаты, за цветастой занавеской, Адамсон разглядел детскую кроватку.
— Почему же вы с ним расстались?
Веселая блондинка махнула рукой.
— Да ну его, надоел хуже горькой редьки. Выгнала, и дело с концом.
— Надоел — отец вашего ребенка? Так просто?
— Просто — не просто, а раз уж у моего ребенка нет порядочного отца, и не надо! Как–нибудь уж сама. А этот… Пока жизнь сплошной праздник, с ним гуляешь, болтаешь да лижешься, все хорошо. А чуть только будни, какие–то заботы… Тут Витолд в кусты. Все–то ему трудно, все не под силу, все–то он недоволен. Воображает о себе невесть что, а у самого пороху не хватает, чтобы чего–то достигнуть.
— Чего же он хотел достигнуть?
— То–то и несчастье, что никому невдомек, чего он хотел. Вряд ли он сам–то знал. Трепался только. То он художником будет, то бутафором, то декоратором… День одно, день другое… Считал, что талант в нем заложен! Ладно, но учиться все равно надо! Как бы не так, станет он учиться! Языком. Языком — да! Языком трепать, это он мастер.
— И потому вы от него отказались?
— Все вам выложить нужно?
— Попрошу вас!
— Ну, коли так… Понимаете, пока я его слушала, уши развесив, пока верила каждому слову, все было хорошо. Я же поначалу верила, жалела его, думала — он и вправду непонятый, нераскрытый талант. А как увидела разницу между Витолдом в жизни и Витолдом в его собственном представлении, поняла, что все это — штучки, пустая болтовня… Тут все вверх тормашками и полетело! Когда я его раскусила, перестала верить на слово, принялась его поддразнивать да подзадоривать, чтобы не болтал зря, делал бы хоть что–нибудь, развивал бы свой этот самый непонятый талант, — тут всему и конец! Да он просто не может жить, если какая–нибудь женщина им не восхищается! А задурить голову он не дурак: как примется жаловаться, что его преследует жестокая судьба, что над ним тяготеет какое–то проклятье, что его душу гнетет непостижимая тайна… А мы, женщины, легко попадаемся на эту удочку, нас–то хлебом не корми, а дай пожалеть какого–нибудь там страдальца, понять непонятого, спасти гонимого, стать кому–то ангелом–хранителем… А если этот, непонятый, страдающий и гонимый — к тому же интересный мужчина… Да что теперь умницу из себя строить! Раньше–то я не то что умом не блистала, круглой дурой была… А когда тебя жизнь вот так проучит разок, поневоле начнешь задумываться… о том, о сем…
— Значит, вы Стабулниеку перестали верить.
— Перестала. И сразу ему разонравилась. Да он же не выносит, когда им не восхищаются. Сразу хвост трубой — и на поиски новой дурехи, которая будет и верить, и восхищаться!
Блондинка опять развеселилась и продолжала, посмеиваясь:
— Ну, и конечно, в скором времени нашел. И вся эта опера началась сначала.
— Как — сначала?
— Так ведь для той, для новой крали, он завел ту же шарманку — мол, ты не знаешь, какой я непонятый, разнесчастный, злой судьбой гонимый, какие тайны меня гнетут… Да это же у него, как на магнитофонной ленте, заранее все записано. Запустит, а сам смотрит — подействовало или нет? И действует! Безотказно! Уверяю вас!
