Агата Кристи - Смерть у бассейна

— Велено прямо в руки, сэр!

Слегка подняв брови, он взял письмо.

Вероника!

Пройдя в библиотеку, Джон вскрыл его.

«Приди, пожалуйста, сегодня — и пораньше. Я должна тебя видеть.

«Как всегда, повелительна», — подумал он. Совсем не хочется идти. Потом Джону пришло в голову, что он заодно уж может и покончить со всем этим, и лучше сделать это немедленно!

Прямо из библиотеки он вышел на дорожку, ведущую к плавательному бассейну — своего рода центру всех тропинок. Одна взбегала в гору и терялась в лесу, другая — к цветочной аллее, третья вела от фермы, а по четвертой, избранной им сейчас, можно было выйти к шоссе. Считанные метры по шоссе — и вот особняк «Голубятня».

Вероника ждала его. Она окликнула его из окна вычурного, наполовину деревянного здания:

— Входи, Джон. Что-то утро нынче холодное.

В светлой гостиной весело пылал огонь в камине.

Окинув Веронику оценивающим взглядом, он ясно увидел то отличие от девочки из его воспоминаний, что ускользнуло от него накануне. По правде сказать, она стала даже красивее. Волосы ее, некогда темно-золотые, стали серебристо-платиновыми. И брови стали иными, придавая ее облику больше пикантности. Да она и не была никогда бездумной куклой. Веронику, припомнил он, определяли как актрису «интеллектуального толка». У нее была университетская степень и свое понимание Стриндберга и Шекспира. Теперь ему стало ясно то, что не было до конца очевидным прежде — ее совершенно баснословное самолюбие. Вероника привыкла добиваться своего, и под гладкими очертаниями этой красивой плоти он, казалось, ощущал злую и железную решимость.

— Я посылала за тобой, — сказала Вероника, протягивая ему сигареты, — потому что нам надо поговорить. Мы должны выработать условия. Нашего будущего, я имею в виду.

Он закурил и спросил с самым любезным видом:

— А у нас должно быть будущее?

Она наградила его гневным взглядом.

— Что ты хочешь сказать, Джон? Разумеется, должно быть. Мы потеряли пятнадцать лет. Нет нужды терять еще больше.

Он сел.

— Мне очень жаль, Вероника, но, боюсь, ты напрасно себя утруждала. Я был очень рад увидеть тебя снова. Но наши жизни никак не соприкасаются.

— Чушь, Джон. Я люблю тебя, а ты меня. Мы всегда любили друг друга. Когда-то ты оказался чудовищно упрям. Но сейчас это не важно. Нам с тобой нечего делить. Я не собираюсь возвращаться в Штаты. Как только закончатся съемки нового фильма, я буду играть в Лондоне, в театре. Пьесу я выбрала отличную — ее написал для меня Элдертон. Успех обеспечен.

— Не сомневаюсь, — учтиво отозвался он.

— А ты можешь оставаться врачом, — голос ее звучал мягко и понимающе. — Ты ведь добился успеха, — мне говорили.

— Дорогая моя, я женат! У меня дети.

— Я и сама замужем сейчас, — сказала Вероника. — Но такие вещи легко устранимы. Хороший адвокат уладит все. — Она ослепительно улыбнулась ему. — Я всегда хотела стать твоей женой, милый. Я даже сама удивляюсь, но это так!

— Прости, Вероника, но хорошему адвокату нечего улаживать. Наши жизни никак не соприкоснутся больше.

— Даже после минувшей ночи?

— Ты не дитя, Вероника. Ты имела парочку мужей, не считая череды любовников. Что, собственно, меняет прошедшая ночь? Решительно ничего, и ты это знаешь.

— О, дорогой мой Джон, — она все еще была сдержанна, не утратила чувства юмора. — Если бы ты видел свое лицо — там, в этой чопорной гостиной. Можно было подумать, что ты опять в Сан-Мигуэле.

Джон вздохнул и сказал:

— А я и был в Сан-Мигуэле. Постарайся понять, Вероника. Ты пришла ко мне из прошлого. Ночью я тоже был в этом прошлом, но сегодня — сегодня другое. Я пятнадцатью годами старше — человек, которого ты не знаешь, а если бы узнала, вряд ли бы порадовалась.

— Жену с детьми ты предпочитаешь мне? — она была искренне удивлена.

— Как это ни странно для тебя, но предпочитаю.

— Что за околесица, Джон? Ты любишь меня.

— Извини, Вероника.

Она сказала, явно не веря:

— Ты меня не любишь?

— В таких делах лучше быть предельно ясным. Ты невероятно красивая женщина, но я не люблю тебя.

Она сидела столь неподвижно, что могла бы сойти за восковую фигуру. От такого спокойствия ему стало чуть не по себе. Когда она заговорила, в голосе ее было столько злобы, что он отшатнулся.

— Кто она?

— Она? Ты о ком?

— Особа, что стояла у камина?

Генриетта, подумал он. Какой бес указал ей на Генриетту? Вслух он сказал:

— Кого ты имеешь в виду? Мэдж Хадкасл?

— Мэдж? Плотная брюнетка, что ли? Нет, не ее. И не твою жену. Я говорю о той высокомерной твари, что стояла, прислонясь к каминной полке. Это из-за нее ты отвергаешь меня. И не притворяйся нравственным: жена, дети. Дело просто в том, что у тебя есть другая.

Она встала и подошла к нему.

— А понял ли ты, Джон, что полтора года, с того дня, как я вернулась в Англию, я думаю только о тебе? Что, по-твоему, я забыла в этом дурацком месте? Да просто я узнала, что ты часто проводишь конец недели у Энгкетлов!

— Так вчерашнее не было случайностью?

— Ты принадлежишь мне, Джон. И всегда принадлежал.

— Я не принадлежу кому бы то ни было. Жизнь все еще не научила тебя, что невозможно овладеть чужим телом и душой? Молодым я был влюблен в тебя. Я хотел, чтобы наши жизни соединились. Ты отказалась!

— Моя жизнь и моя карьера были куда значительнее твоих. Врачом может быть любой!

Он слегка вышел из себя.

— Такое ли уж ты чудо, как тебе кажется?

— Ты хочешь сказать, что я не стала звездой первой величины? Но я стану! Стану!

Джон Кристоу смотрел на нее с неожиданным, вполне хладнокровным любопытством.

— А в это я, знаешь ли, не верю. В тебе есть изъян, вероника. Ты вся какая-то слишком уж хваткая, нет истинного благородства.

Вероника сказала негромко:

— Ты отверг меня пятнадцать лет назад. Ты снова отвергаешь меня сегодня. Я заставлю тебя жалеть об этом.

Джон встал и направился к двери.

— Прости, Вероника, если я причинил тебе боль. Ты совершенно очаровательна, дорогая, и я некогда очень сильно любил тебя. Нельзя ли все так и оставить?

— До свидания, Джон. Все так и оставить для нас невозможно. Ты это прекрасно поймешь. Я и не знала, что могу ненавидеть кого-нибудь так, как ненавижу тебя.

Он пожал плечами.

— Очень жаль. До свидания.

Джон не спеша возвращался через лес. Дойдя до бассейна, он присел на скамью. Он не жалел, что так обошелся с Вероникой. Вероника, думал он бесстрастно, порядочная дрянь. Она всегда была такой, и самое разумное из того, что он когда-то сделал, это то, что вовремя от нее избавился. А если бы нет, один бог знает, что бы с ним было сейчас!

И теперь он испытывал необыкновенное чувство начала новой жизни — без оков и препон прошлого. С ним, должно быть, приходилось ужасно трудно последние год-два. Бедняга Герда, подумал он, с ее самозабвением и вечной жаждой угодить ему. Впредь надо быть с ней поласковее. И, возможно, теперь он сумеет сдерживать в себе желание задирать Генриетту. Вообще-то, «завести» Генриетту все равно невозможно — она не из таких. Жизненные бури разбивались о нее, как о скалу, а она задумчиво стояла, глядя из каких-то дальних далей. И Джон решил:

— Пойду к Генриетте и расскажу ей.

Он быстро поднял взгляд, привлеченный неожиданным тихим звуком. Сверху, в лесу, слышалась стрельба, а здесь царили обыденные мелкие звуки рощицы — с птицами и легкой меланхолией падающих листьев. Но то был иной звук — еле слышный деловитый щелк.

И вдруг Джон пронзительно ощутил опасность. Давно ли он сидит здесь? Полчаса? Час? Кто-то наблюдал за ним. Кто-то… И этот щелк… Конечно же, это…

Он стремительно повернулся — у него была мгновенная реакция. Но он все же оказался недостаточно быстр. Его глаза расширились от изумления, но даже звука он не успел издать.

Грянул выстрел, и он упал, неуклюже распластавшись на краю бассейна. Вокруг отверстия в его левом боку начало быстро расползаться темное пятно. И вот уже ленивая змейка поползла по бетону к кромке бассейна, заструилась в голубую воду.

Глава 11

Эркюль Пуаро смахнул последнюю пылинку с ботинок. Он тщательно оделся к ленчу и был доволен результатами своих усилий. Он хорошо знал, как принято одеваться в загородных английских домах, но не находил нужным подражать здешнему стандарту. Он предпочитал городское изящество собственного образца. Он не был британским сельским джентльменом. Он был Эркюлем Пуаро!

Он признавался себе, что не очень-то любит поместную тишь. Но так много его друзей с восторгом рассказывали о домиках для уик-эндов, что он не устоял: приобрел «Пристанище», хотя единственное, что в нем пришлось Пуаро по душе, так это внешний вид — совершенная коробка. Окрестные виды его не заботили, хотя он знал, что место считается красивым. Впрочем, все здесь было слишком первозданно-ассиметричным, чтобы понравиться ему. Не слишком любил он и деревья — они имели неопрятную привычку сбрасывать листья. Пуаро еще терпел тополь да не имел ничего против араукарии — но это буйство дубов и буков его не трогало. Такие ландшафты лучше воспринимаются из окна машины в ясный денек. Восклицаешь: «Ques beau paysage!»[8] и поворачиваешь к дорогой гостинице.