Николас Блейк - Голова коммивояжера

Он замолчал, будто ожидая ответной реакции. Когда ее не последовало, Лайонел взглянул ему прямо в лицо:

— Надеюсь, мы можем доверять вам?

— Доверять мне?

— Вы хорошо знаете, о чем я говорю, — резко ответил молодой человек. — Вы не должны быть пятой колонной.

— Я нейтрален. В данный момент. Я поклонник вашего отца.

— Он тоже вас ценит. Тем больше оснований, чтобы…

— Все вы, по-моему, пытаетесь тайком защищать его, — перебил Найджел. — Но судя по тому, каким я видел вашего отца, он сам может вполне за себя постоять.

— Вы так думаете? — Лайонел Ситон с бесстрастным видом пытался осмыслить неожиданное суждение. — Возможно, вы и правы. Но это не совсем в традициях нашей семьи.

— Ваш отец — поэт и настолько восприимчив к тому, с кем или чем имеет дело в данный момент, что каждый человек видит в нем отражение себя самого.

— Не совсем понимаю, о чем вы говорите.

— Ну, возьмите Пола Уиллингема. Первое, что он сказал о вашем отце, — «хороший малый, спокойный, у него стадо гернсейских коров». Мистер Кили назвал его упорным, неунывающим. В семье считают, что Роберт Ситон — редкий хрупкий сосуд, который нужно оберегать.

— Вы хотите сказать, что он подчиняется каждому из существующих о нем представлений?

— Да, сначала неосознанно. Но потом почти намеренно воплощается в того, с кем имеет дело.

Молодой человек задумался.

— А кем он становится с вами?

— Криминалистом-любителем, конечно. Недавно, когда я описывал, как мог выглядеть тот человек, которого убили, он казался страшно возбужденным, на какой-то миг прямо-таки превратился в ищейку, взявшую след. Поразительно, он был абсолютно беспристрастен — сказал, что по описанию убитым мог быть его брат Освальд.

— Правда? Это правда? — Найджел мог бы поклясться, что Лайонел сказал это с восхищением. — А вот и Финни с чаем. Мой отец для него герой как-никак. Значит ли, по вашей теории, что Финни и сам герой?

Найджел засмеялся:

— Мой любимый конек унес вас слишком далеко.

— Но Финни и есть герой. Однажды спас моего отца от быка. Стал у того на пути и отогнал палкой. Кто бы мог такое ожидать от этого чертенка? Силен как лев.

— Силен и молчалив. Он действительно немой?

— Насколько мне известно, да. А что?

— Когда я был здесь у вас в июне, ваша мачеха сказала, что Финни — шут, у которого много мудрого в словах. Вы помните?

— О, это все выдумки Дженет. Разве вы не слышали, как любая женщина говорит то же самое о своей любимой собаке?

— Понятно.

Финни Блэк приблизился, они замолчали. Карлик накрывал стол под каштаном без обычных ужимок и ухмылок. Он хмуро глянул на Найджела, на маленьком уродливом лице выступили капли пота, а в движениях не было обычной ловкости.

— Похоже, надвигается гроза, — сказал Лайонел, вытирая лоб. — Уф, она уже близко, не так ли?

Дверь дома отворилась. Появились Роберт и Дженет Ситоны. На миг Найджелу Стрэйнджуэйзу стало дурно: он увидел, что поэт несет под мышкой собственную голову.

— Хороша, не так ли? — сказал Роберт Ситон, осторожно кладя ее на стол.

Мара Торренс кое-что изменила в своей работе с тех пор, как Найджел видел ее в последний раз. Порочное выражение лица исчезло, но исчезла и живость изображения. Теперь это было очень близкое, но невыразительное сходство.

— Я позвоню в колокольчик, если мне еще понадобится кипяток, — сказала Дженет Финни Блэку, который дико уставился на скульптуру пристальным и недоумевающим взглядом. Уходя прочь, он несколько раз оглянулся.

— Тебе не надо было показывать это Финни, — сказал Лайонел. — Такое зрелище плохо подействует на него, особенно перед грозой.

— Ерунда, — ответил Роберт весело. — С какой стати? Вам нравится, Стрэйнджуэйз?

— Точно хорошая фотография.

Дженет Ситон перевела на него взгляд своих выпуклых глаз.

— Но душа отсутствует. Не так ли? Я целиком согласна с вами. Образчик добротного скучного реализма — не более. Как раз подойдет для Королевской академии искусств.

— О, ты не должна строго судить Мару, — засмеялся Роберт. — В конце концов, сама же ее и подзадорила добиваться большего сходства, хотя ей свойствен другой стиль.

— Тогда вовсе не надо было браться, — ответила Дженет Ситон осуждающе. — Вы интересуетесь, пластическим искусством, мистер Стрэйнджуэйз?

— Немного.

Эта женщина удивила его снова: она разразилась лекцией о безобразной скульптуре, мелькали такие выражения, как «кубические факторы», «абсолютный смысл», «плоскость», «объем», «упругость», «динамическое соотношение масс», «бессознательное равновесие»…

Когда Дженет закончила свою речь, наступило уважительное молчание, нарушенное наконец словами мужа:

— Именно с этим ты собираешься выступить перед слушательницами женского института в субботу?

— Я, конечно, кое-что упрощу для них, — ответила супруга без тени юмора, что удручающе подействовало на Найджела.

— Дженет вычитала все это в статье Херберта Рида, я полагаю, — сказал Роберт Ситон. В его замечании чувствовалось какое-то ничем не объяснимое злорадство.

Найджел указал на стопку записных книжек:

— Я хотел бы встретиться с вами один на один в вашем рабочем кабинете сегодня вечером, если позволите, — сказал он Роберту.

— Конечно. Может быть, около шести? Мне сначала нужно поработать над поэмой.

— Она пишется успешно?

Слабая таинственная улыбка придала лицу поэта блаженное выражение, подобное тому, какое появляется у застенчивого ребенка, получившего коробку конфет.

— Да, вполне, — сказал он, — все вообще идет успешно, я думаю.

Он встал, взял голову под мышку и быстро пошел в дом.

Ровно в шесть часов Найджел входил в кабинет Роберта Ситона. Поэт сидел за столом со спокойным, отрешенным выражением, глиняная голова лежала перед ним. Они поговорили об одной из рукописей, которую Найджел изучал после чая. Потом Роберт Ситон позвонил в колокольчик и попросил Финни Блэка принести немного хереса. Вскоре карлик вернулся с бутылкой и стаканами на подносе. Казалось, он не мог оторвать глаз от глиняной головы на столе Ситона. Лицо его дергалось, в тот вечер оно было белым и одутловатым, как на миниатюрной фотокарточке.

— Хорошо, Финни, можешь идти, — сказал поэт мягко и повернулся, чтобы разлить херес.

Найджел, сунув руку в карман, подошел к столу и склонился над ним.

Роберт Ситон приблизился к Найджелу со стаканом вина.

— Прошу вас. Боже мой, что за чертовщина! Это вы сделали? — Ситон указал на глиняную голову, у которой вдруг выросла жесткая борода, как у сатира. Вино выплеснулось из стакана.

— Да, — ответил Найджел.

— У вас удивительная склонность к уродливым метафорам, молодой человек, — сказал поэт. — Вот уж действительно — ухватить меня за бороду в моем логове!

— Я хотел лишь посмотреть, как это выглядит. Купил в магазине игрушек в Редкоуте сегодня днем.

— И как же это выглядит? — спросил Роберт Ситон, склонив голову набок, словно черный дрозд, прислушивающийся к шорохам в траве.

— Точно так же, как лицо сатира, вырезанного из дерева Марой Торренс, — того, что вы мне показывали, когда я был здесь в июне.

— Ей-богу, это так! Вы правы, — сказал поэт с воодушевлением. — Теперь будет лучше, если вы уберете бороду. Я не хочу, чтобы Ванесса вошла и случайно увидела ее: она не должна представлять своего отца в образе сатира, тем более, — добавил он, — что я не таков.

Наступило неловкое молчание. Мужчины сели в кресла.

— Конечно, конечно, — сказал наконец Найджел. — Я должен извиниться за… ну, за неуместное любопытство.

— Если бы это было только мое дело, но беда в том, что оно в большей степени касается Мары. Это ее секрет.

— Мара так восхищается вами. Она сказала мне, что вы были очень добры к ней в прошлом.

Роберт Ситон прервал его протестующим жестом:

— Я полагаю, вы кое о чем догадались и поняли, как все мы должны быть осторожны сейчас, — произнес он медленно. — Ей так вредно волноваться, вспоминать о прошлом. Не ворошите его, дорогой друг, если можете, тут не до шуток.

— Разумеется. Но знаете ли, полицейское расследование предполагает копание в прошлом.

Поэт вздохнул:

— Да, понимаю. Это такое неудобство.

— Боюсь, что оно немало мешает и вашей работе.

Слабая таинственная улыбка снова заиграла на лице Роберта Ситона.

— Нет, не могу пожаловаться. Я нахожу даже, что это стимулирует. И потом, конечно, Дженет отличный цербер. Думаю, и вашему другу, суперинтенданту, трудно преодолеть такую преграду. Между прочим, он снова был здесь сегодня утром.

— Вот как?

— По-видимому, в деревне заметили тогда, что я возвращался с ночной прогулки, и будто это не совпадает по времени с тем, когда Мара видела Дженет и меня во дворе — мы шли взглянуть на Китти. Полагаю, что тот парень перепутал. Ваш суперинтендант, казалось, был вполне удовлетворен этим объяснением. Но мне не нравится, что у Мары пытаются выудить какие-то показания.