Жорж Сименон - В доме напротив
Он толкнул дверь и сбросил на руки слуге свой клеенчатый плащ. Адиль бей об этом еще не подумал. Он наблюдал за своим спутником, пытаясь представить себе Джона, идущего по этим переулкам под руку с девушкой.
— Вы им платите рублями?
— Они предпочитают доллары, ведь с долларами они могут пойти в Торгсин, где русские деньги не принимают, а там есть и хлеб, и все на свете!
— Сотни! — повторил Адиль бей, который пока что видел только нескольких девиц в баре и тех, что торчали кучкой на улице.
Оба стояли сейчас возле красной портьеры, не глядя в зал, где сидели несколько моряков.
Почему Джон, точно так же как Пенделли, говорил с Адиль беем таким снисходительным тоном?
— И еще есть сотни других, которых я не знаю, масса славных девчушек вроде вашей секретарши, которые еле-еле зарабатывают на хлеб, но красят губы. Когда здесь жил ваш предшественник, мы с ним вдвоем бродили по ночам. Иногда сталкивались каждый со своей подружкой на той же улице, в том же доме, в том же коридоре. Меня бы очень удивило, если бы я узнал, что ваша малышка через это не прошла.
Зал был освещен желтым прожектором. В полутьме выступали только белые скатерти на столиках, и когда женщины проходили мимо, их синие или красные платья теряли свой цвет, становились какими-то неестественными.
— Виски?
— Если хотите.
Джон смотрел на него, иронически улыбаясь, а Адиль бей уже не хмурился, углубившись в созерцание светящегося желтого круга. Разве он не мог бегать за женщинами, как этот американец? Или комфортабельно обставить свою квартиру, как Пенделли? И то и другое было доступно. Почему же он этого не делал?
Знакомый голос воскликнул рядом с ним:
— Привет, Адиль, дорогой!
Это была Неджла; смеясь над его удивлением, она протянула ему руку.
— Я сажусь сюда, ладно? Небось кутить собрался, толстяк этакий! Официант, рюмку бенедиктину! А вы знаете, Адиль бей, что вы мне скоро понадобитесь в официальном качестве, как представитель Турции!
Джон свирепо ухмыльнулся, а Неджла призвала его в свидетели с фамильярностью старой приятельницы или сообщницы.
— Вы уже ему рассказали? Вот что, Адиль. Вы думали, что я персиянка, а на самом-то деле я турчанка, хоть и родилась в России. Мой дед был выходцем из Анкары, его звали Ахмед. Вы должны мне помочь собрать нужные бумаги и принести паспорт.
— Там видно будет, — сказал он, выпив рюмку до дна. Он лениво поглядывал на нее и на Джона и думал о том, хватит ли у него смелости пойти танцевать. А ведь года не прошло с тех пор, как в Вене, под ту же музыку, при так же слабо освещенном джаз-оркестре, он танцевал целыми ночами. Теперь танцевать ему не хотелось. Не хотелось уйти с Неджлой, хотя он мог увести ее с собой в любую минуту, стоило пожелать! Не хотелось и других женщин, находившихся здесь, хотя по крайней мере две-три из них были красивы. Может быть, дело было просто в том, что он очень, очень устал?
— Когда мне к вам прийти?
— Когда хотите.
— А ваша белая мышка все еще при вас? Он не поняв и с удивлением посмотрел на нее.
— Ваша русская девчонка! — уточнила она, опять взглянув на Джона.
— Да.
— Довольны?
— Чем?
— Ею!
Он пожал плечами с флегматичным видом, не хуже, чем у Джона. Все это не имело никакого значения. Она говорила, просто чтобы разговаривать, а ему разговаривать вовсе не хотелось. От спиртного и музыки он весь оцепенел и мог бы просидеть здесь еще долго, но официанты уже убирали со столов.
Они поднялись. Неждла хотела взять консула под руку, но он спокойно отстранился.
— Вы меня не проводите?
— Нет.
— А вы, Джон? Вы на машине?
— Нет.
Им оставалось только разойтись, каждому в свою сторону. Женщин у входа уже не было. Лампочки на вывеске бара погасли.
Адиль бей не обращал внимания на дождь, хлеставший его по лицу. Он шел, не глядя, куда ступает, и брюки его уже были грязными и мокрыми до колен. Справа шумело море, но не было видно даже малейшего отблеска на воде.
Теперь ему были знакомы все улицы города и даже подворотни, где по ночам спали бездомные, прямо на камнях, прижавшись друг к другу.
И этих бездомных он тоже знал. Он знал все! Он ведь походил по кооперативам, по лавкам, по конторам.
Это не было его делом. Он был турецким консулом, и ему следовало только заниматься, возможно лучше, делами своих подопечных. Однако теперь все это стало для него потребностью, страстью. Город стал для него живым существом, которое отказалось принять Адиль бея, вернее, знать его не хотело, вышвырнуло его на улицу, чтобы он бродил там в одиночестве, как запаршивевшая собака.
Он ненавидел этот город, как ненавидишь женщину, которой тщетно добивался. Он изо всех сил старался разоблачить все его пороки. Это стало печальной, безотрадной страстью.
— Каждый может найти работу. Каждый может поесть досыта, — говорила Соня.
И как раз Соня-то и была живым воплощением этого города! Как город, она была холодна и загадочна. Она принимала ласки Адиль бея так же безразлично, как принимала его толпа, позволявшая ему бродить по вечерам от статуи Ленина до нефтеперерабатывающего завода.
Адиль бей, исполненный подозрений, нередко ходил теперь на рынок. Он встречал там старуху в лохмотьях, которая часами стояла под дождем, предлагая прохожим три полусгнившие рыбки. И не теряла надежды их продать. Впрочем, может быть, у нее никогда не было никаких надежд?
— Сколько стоит? — спрашивал он. Раздобыв русскую грамматику и словарь, он выучил несколько слов.
— Пять рублей, товарищ.
Там же человек лет сорока пытался, в течение целого дня, продать поштучно двадцать сигарет, уложенных в коробку.
Адиль бей издевательски улыбался, вспомнив раскормленных моряков, Сонин клуб, ее черное шелковое платье, сшитое к балу в честь визита флота, ее спокойные возражения, расстрелянного проводника. И спешил домой. Там он говорил, даже не поворачиваясь к девушке:
— Черное море ведь очень богато рыбой, правда? В таком случае, я думаю, рыба должна стоить дешево.
— Очень дешево.
— Например?
— Рубль или два за килограмм.
— Странно. Я только что видел на рынке, как за три жалкие рыбешки просят пять рублей.
Он знал, что она бросает на него тревожный взгляд, и слышал, как она шуршит бумагой.
— Потому что это свободный рынок, а мы хотим упразднить такую торговлю, — говорила она. — Зато в кооперативе…
— В кооперативе нет рыбы. Я там только что был.
— Бывает часто.
— Ни разу не было за две недели.
— Это зависит от улова.
В первый раз он надеялся, что она заплачет. Ему бы стало легче, он сам не знал почему. Наудачу он попросил ее прийти в этот же вечер, и она послушно и спокойно пришла.
Зачем же она пришла? Чтобы получше разузнать о людях, которых ждал расстрел? Чтобы узнать, возможно, что-либо такое, за что его самого расстреляют? Не все ли ей было равно, лежит она в его объятиях или же в объятиях другого? Она никого не любила, шла напрямик, ровным шагом, несгибаемая и самоуверенная, и ее светлые глаза невинной или беспредельно развратной девчонки, устремленные на окружающих, не выражали ничего, кроме любопытства.
Адиль бей сделал огромное множество открытий, пока бродил по городу в эти бесконечно долгие дни. Он очень уставал оттого, что нельзя было по дороге зайти в кафе или к друзьям. Когда он задавал вопросы, люди в страхе старались поскорее от него убежать. Другие быстро отвечали и уходили прочь. Однажды он дал рубль маленькому мальчику, и у него на глазах прохожий, видевший это, выхватил у мальчишки рубль и бросил в сточную канаву.
В таких случаях Адиль бею становилось страшно; но чаще он казался самому себе похожим на человека, охваченного постыдной страстью и желанием удовлетворить ее.
Почему ему лгали?
И он возвращался, озлобленный, с новой добычей.
— Вот уже три недели, как в Батуме никто не съел ни единой картофелины. А в гостинице имени Ленина, где останавливаются крупные чиновники, подают икру, французское шампанское, шашлыки.
— Это для иностранцев.
— Да там за целый год не бывает даже двух иностранцев.
— А разве у вас в стране министры не едят лучше, чем водоносы?
Он тщетно пытался вспомнить, с чего это все началось Во всяком случае, отправной точкой был человек, расстрелянный ГПУ. Драма разыгралась почти что в самом консульстве. Человек этот не решался заговорить при Соне А он, Адиль бей, не позволил этой русской девушке уйти!
Возможно, следовало после этого эпизода уволить ее. Но что это дало бы?
С тех самых пор он кружил вокруг нее, взволнованный, раздраженный, обессиленный, впадая иногда в мучительную панику. Ведь она в конце концов возненавидит его! И он искал эту ненависть в ее глазах и даже, помимо воли, пытался ее вызвать!
А Джон-то считает, что он пьет! А г-жа Пенделли восхищается его хорошим видом и успехами в игре в бридж!
Адиль бей открыл дверь и зажег свечи, потом приступил к тому, что делал каждый вечер в одном и том же порядке. Возможно, в повторности этих действий создавалось некое подобие личной жизни, принадлежащей ему одному, и в этом было какое-то колдовское очарование. Сперва уселся в кресло, снял галоши и башмаки. После этого несколько мгновений посидел в неподвижности, глядя на тени, пляшущие по комнате, на огонек свечи, на дом напротив.
