Джон Карр - Отравление в шутку
Истории о призраках странным образом перешли от няни к судье, а потом к Тому Куэйлу. Некоторые из них смутно оживали в моей памяти, и я пытался отогнать их без особого успеха. В углу между двумя книжными шкафами я обнаружил радиоприемник такой древней модели, что он казался таким же старым, как комната. Чтобы отделаться от призраков, я включил его. В библиотеке послышался тихий колокольный звон, после чего невнятный голос объявил, что наступил час ночи. Затем заиграла танцевальная музыка, звучащая абсолютно неуместно. Во всяком случае, так бы ее воспринял судья Куэйл…
Я выключил радио, но слащавая музыка продолжала звучать у меня в ушах. Судья и его предки воспитывались в патриархальных традициях Джейн Мак-Грегор. Эти люди ели на завтрак пирог и воспитывали многочисленных детей в строгости для их же блага. Я мог живо представить себе судью Куэйла в черном галстуке и с печатями на цепочке для часов, осуждающим плевательницы и проклинающим Ника Биддла[25] в таверне. Но сейчас его ружье пылилось на чердаке, а его одинокий призрак недоуменно наблюдал за миром чая и ломберных столиков, где женщин тошнит от скверного джина, а мужчины всерьез увлекаются пинг-понгом и мини-гольфом.
Судья Куэйл хорошо отзывался о Мэтте. Но он наверняка был осведомлен о трусливой осторожности сына, его неуверенных шагах в нужном направлении. И хотя Мэтт занялся адвокатской практикой, отец должен был презирать деятельность сына в профессии Лютера Мартина[26] и Джона Маршалла.[27] Том — другое дело. Том обладал энергией и силой, которые судья хотел видеть в сыновьях, но он навсегда захлопнул за собой дверь отчего дома. Очевидно, поэтому сердце старого призрака было разбито… Что это за шум?
Сердце подпрыгнуло у меня в груди. Праздные размышления оказывают дурную услугу, когда от них внезапно пробуждается какой-то слабый звук в доме…
Я прислушался. Обычные ночные поскрипывания. Шум ветра. Шипение газа. Треск хвороста в камине. Больше ничего. Но все это казалось медленными осторожными шагами где-то наверху. Неужели безумие начинается снова? Здесь, в этой комнате, в час ночи можно было поверить, что один из твоих старых друзей — безумный, усмехающийся дьявол, который с неведомой целью крадется по коридорам. Неслышно ступая, я подошел к двери и нажал кнопку выключателя, но комната не погрузилась во тьму. Бледное пламя трех газовых рожков нервно колыхалось в голубоватом сумраке, пугая сильнее, чем темнота. Выключать их не было времени. Я потихоньку открыл дверь, выскользнул в холл и закрыл ее снова.
Тишина. Было так темно, что в глазах у меня оставались отпечатки огней библиотеки, пока я не привык к мраку… Потом послышался шорох. Кто-то ходил наверху.
Я сделал шаг вперед, и половицы подо мной громко заскрипели. Еще один шаг привел к такому же результату. Пытаться следовать за кем-то в этом доме было невозможно. Я ждал, и шорох наверху прекратился. Где-то закрылась дверь, но я не мог определить, какая именно.
Внезапно я осознал всю абсурдность моих страхов. Туиллс ушел наверх всего пятнадцать-двадцать минут назад — он едва ли мог уже заснуть. У миссис Куэйл дежурила сиделка. Весь дом находился под наблюдением — было нелепо предполагать, что отравитель попробует один из своих трюков этой ночью. Кроме того, я не мог сделать ни шагу по скрипучим половицам. Поэтому я вернулся в библиотеку, оставив дверь открытой, а газ и радио — включенными. Если кто-то лелеял преступные замыслы, он не рискнул бы осуществить их, зная, что кто-то на страже всю ночь.
Библиотеку освещало только тусклое желто-голубое пламя газовых рожков. Оно колебалось на портретах, оставляя в тени статую Калигулы в дальнем углу. Я придвинул кресло к радиоприемнику и сел лицом к статуе, так как было неприятно думать о ее руке, протянутой ко мне сзади. Стало еще холоднее, и я поднял воротник пиджака. Танцевальная музыка напоминала о шуме городов вдалеке от этого холодного дома возле гор…
«Смотрю на тебя я, прекрасная дама…»
Снежный вихрь время от времени ударял в оконные стекла; в очаге потрескивал огонь. Пахло пылью, старыми книгами и облупившейся краской. По какому капризу судьбы радио играло именно ту песню, о которой говорил Туиллс?
Я не сознавал, до какой степени устал. Кончик моей сигареты мерцал в желто-голубом сумраке, вокруг возникали смутные образы… Шарманка, играющая весной на аккуратной венской улице… «Все уедут отсюда, кроме меня!» — в отчаянии кричала Джинни Куэйл. Я видел ее напряженное лицо и сжатые кулаки… Доктор Туиллс с сифоном под мышкой, косясь на потолок, мечтательно говорил об одиноком доме среди яблонь в цвету, мутных водах Дуная и волшебстве короля вальсов. «Смотрю на тебя я, прекрасная дама…»
— Джефф! — послышался голос Мэри Куэйл.
Я не заметил, как заснул. Вздрогнув, я пробудился в холодной комнате, полной застоявшегося дыма, и все еще горел газ, хотя уже рассвело.
— Почему ты не лег? — говорила Мэри. — Бодрствовал всю ночь! Джефф, ты погубишь свое здоровье! Пойдем — выпьешь кофе.
— Ты не слишком рано встала? — спросил я, все еще борясь со сном.
— Я тоже не ложилась, — ответила она. — Была с мамой и сиделкой. Я боялась, что сиделка заснет, а маме что-нибудь понадобится. Но уже почти восемь. — Она выглядела усталой и изможденной, но ее глаза блестели. — Будь хорошим мальчиком — выпей кофе. Все уже поднялись.
Я поежился, чувствуя себя грязным, мятым и небритым.
— Все в порядке? — осведомился я, с трудом встав.
— Да. Я готова заплакать от радости! Маме гораздо лучше. Минуту назад я заглянула к папе — он еще спал, но цвет лица и пульс были нормальными. Пошли!
Я направился через холл в столовую. За окнами прояснилось, но ветер усилился. Джинни в одиночестве сидела за столом, мрачно уставясь на чашку кофе.
— Как же здесь холодно! — пожаловалась она. — Ты еще не затопила печь, Мэри?
— Джоанна как раз этим занимается, — успокоила ее Мэри. — Пей свой кофе. А где Мэтт?
— Вышел прогуляться. Заботится о своем здоровье… Привет, Джефф. Видел что-нибудь ночью?
На ступеньках к парадной двери внезапно послышались шаги. Джинни вздрогнула. Шаги пересекли веранду, и дверь распахнулась. Сырой воздух, пахнущий дымом, ворвался в холл, шевеля тяжелые портьеры на двери столовой. В комнату шагнул Мэтт. В полумраке я не мог четко разглядеть его лицо, но он казался нервным.
— Уолтер еще не спускался? — спросил Мэтт.
Чашка Джинни задребезжала на блюдце. Мэри покачала головой.
— Ну… — Мэтт облизнул губы. — В его комнате все еще горит свет.
Я почувствовал, как волна страха подступает к моему горлу.
— Он мог включить его, чтобы одеться, — заметил я. Слова прозвучали неестественно громко.
— Я постучал к нему, когда спускался, — медленно произнес Мэтт. — Он не ответил. Я подумал, что он еще спит.
Руки Мэри дрожали так сильно, что ей пришлось поставить тарелку с тостами, которые она предлагала Джинни.
— Пойдем наверх, Джефф, — пронзительным голосом сказал Мэтт.
Выйдя из столовой, мы начали подниматься почти бегом. Мэтт тяжело дышал, выпучив глаза, как рыба.
— Успокойся, — сказал я. — Вероятно, он просто одевается.
Мэтт что-то пробормотал себе под нос. Мой стук в указанную им дверь отозвался глухим эхом. Ответа не последовало…
Я открыл дверь. В комнате горел свет, отсвечивая на мебели и отражаясь в оконных стеклах. У правой стены стояла кровать со смятой постелью. Напротив находилось большое бюро со слегка покосившимся зеркалом. Мэтт окликнул Уолтера, но не получил ответа. Яркий свет только подчеркивал зловещую тишину. К одному из окон прилип желтый лист, а чуть дальше в сером сумраке покачивались деревья. Наконец я разглядел в покосившемся зеркале ногу в красно-белой пижамной штанине…
Туиллс, скорчившись, лежал на полу по другую сторону кровати — его голова скрывалась под ней, а одна нога была прижата к животу. Прикоснувшись к маленькой фигурке в красно-белой полосатой пижаме, я обнаружил, что она успела остыть.
Глава 8
БРОМИД В ВАННОЙ
Меня попросили подготовить этот отчет ради членов семьи Куэйл, спустя долгое время после закрытия дела остающихся под смутным подозрением, которое можно полностью рассеять, лишь обнародовав всю правду. Но я не считаю полезным вдаваться в детали этого кошмарного утра в период, предшествующий прибытию полиции. Этот промежуток времени остается одним из самых худших моих воспоминаний. Кларисса, как и следовало ожидать, впала в истерику. Думаю, несмотря на высокомерное и снисходительное отношение к мужу, она по-своему любила его, насколько вообще могла кого-то любить, — хотя, конечно, драматизировала ситуацию, делая ее абсолютно невыносимой. Ее комната соединялась с комнатой Туиллса через ванную. Она вошла туда, как раз когда Мэтт и я склонились над маленькой фигуркой в красно-белой пижаме, и ее вопль оповестил о случившемся весь дом.
