Агата Кристи - Том пятый. Выпуск II
— Он мой друг.
— Да? Он мне не понравился. Я ему ничего не скажу.
— О чем?
— О том, что я знаю. А я знаю очень многое. Мне нравится все знать.
Она уселась на ручку кресла, продолжая внимательнейшим образом изучать мое лицо. Я почувствовал себя как-то неуютно.
— Дедушку убили. Вы знаете?
— Да, — сказал я. — Знаю.
— Его отравили. Э-зе-ри-ном, — она выговорила название лекарства очень старательно. — Интересно, правда?
— Пожалуй.
— Нам с Юстасом страшно интересно. Мы любим детективные истории. Я всегда мечтала быть сыщиком. И сейчас я веду следствие. Собираю улики.
Это был, как я понял, премерзкий ребенок.
Девочка снова вернулась к интересующей ее теме.
— А человек, который пришел с инспектором Тавернером, тоже сыщик, да? В книгах говорится — полицейских, переодетых в штатское, всегда можно узнать по обуви. Но у этого полицейского обыкновенные замшевые ботинки.
— Все на свете требует перемен, — пробормотал я. Джозефина истолковала это замечание по-своему.
— Да, — сказала она. — Думаю, скоро здесь произойдут большие перемены. Мы переедем в Лондон и будем жить в доме на набережной. Мама давно об этом мечтает. Она будет страшно довольна. А папа, пожалуй, бросит свою писанину. Раньше он не мог себе этого позволить. Он потерял кучу денег на «Иезавели».
— На Иезавели? — переспросил я.
— Да, вы не видели спектакля?
— О! Это спектакль! Нет, не видел. Я был за границей.
— Он не долго продержался на сцене, а точней, просто с треском провалился. Пожалуй, роль Иезавели не для мамы. А как вы считаете?
Я суммировал все свои впечатления о Магде. Ни в розовом неглиже, ни в строгом костюме она не походила на Иезавель, но хотелось верить, что я был знаком еще не со всеми Магдами.
— Пожалуй, ты права, — осторожно согласился я.
— Дедушка сразу сказал, что спектакль провалится и что он не собирается вкладывать деньги в постановку пьески на религиозную тему. Но мама была страшно увлечена пьесой. Мне лично пьеса не особо понравилась. И ничего похожего на библейскую историю. Я имею в виду, что в пьесе Иезавель вовсе не такая злая, как в библии, — а страшно патриотичная и милая во всех отношениях. Это делало спектакль скучным. Кончался он, правда, хорошо: Иезавель выбросили из окна. Только никакие псы ее тело за стеной Изрееля не ели. Жаль, верно? В этой истории мне больше всего нравится, как псы едят ее тело. Мама говорит, поставить эпизод с псами на сцене нельзя, но я не понимаю почему. Можно ведь держать в театре дрессированных собак. — И девочка со смаком процитировала: — «И пошли хоронить ее, и не нашли от нее ничего, кроме черепа, и ног, и кистей рук». Интересно, почему псы не съели кисти ее рук?
— Понятия не имею, — сказал я.
— Трудно представить настолько разборчивых псов. Современные собаки совсем не такие. Они едят абсолютно все.
Некоторое время Джозефина размышляла над этой библейской загадкой.
— Жаль, что спектакль провалился, — сказал я.
— Да. Мама страшно переживала. Рецензии были просто ужасные. Мама рыдала день напролет и запустила подносом с завтраком в Глэдис, и та отказалась у нас работать. Я чуть со смеху не лопнула.
— Насколько я понял, ты любишь драматические ситуации, Джозефина, — заметил я.
— Дедушкин труп вскрывали, чтобы установить причину смерти, — сообщила Джозефина.
— Тебе жаль, что дедушка умер? — спросил я.
— Не особенно. Я его не очень-то любила. Он запретил мне заниматься балетом.
— А ты хотела заниматься балетом?
— Да, и мама тоже хотела, чтобы я занималась, и папа не возражал, но дед сказал, это мне совершенно ни к чему.
Девочка соскользнула с ручки кресла, сбросила тапочки и попыталась встать на носки.
— Конечно, для этого нужны специальные туфли, пуанты, — пояснила она. — Да и в них иногда ноги стираешь до крови. — Она снова надела тапочки и небрежно поинтересовалась:
— Вам нравится наш дом?
— Не уверен, — ответил я.
— Теперь его, наверное, продадут. Если только Бренда не захочет остаться жить здесь. И дядя Роджер с тетей Клеменси теперь, наверное, отложат свой отъезд.
— А они собирались уезжать? — спросил я, слегка заинтересованный.
— Да. Во вторник. Куда-то за границу. На самолете. И тетя Клеменси купила удобный и очень легкий чемодан.
— Я не знал, что они собирались за границу, — сказал я.
— Никто не знал. Это их секрет. Они только хотели оставить записку для дедушки. — Джозефина помолчала и добавила: — Но не приколотую к подушечке для иголок. Так оставляют записки жены, уходящие от своих мужей в очень-очень старых книгах. А в наше время это было бы глупо, потому что никто больше не держит у себя подушечек для иголок.
— Да-да, конечно, Джозефина. А ты не знаешь, почему твой дядя хотел уехать?
Девочка бросила на меня косой хитрый взгляд.
— Пожалуй, знаю. Это связано с лондонским офисом дяди Роджера. Я подозреваю… Но не уверена… Он растратил какие-то деньги.
— Почему ты так думаешь?
Джозефина подошла ближе и горячо задышала мне в лицо:
— В тот день незадолго до смерти дедушки дядя Роджер сидел у него в комнате при закрытых дверях. И они говорили, говорили… Дядя Роджер говорил, что всегда был никчемным дельцом, что не оправдал дедушкиных надежд и его волнуют не потерянные деньги, а утраченное в глазах дедушки доверие. Дядя был в ужасном состоянии.
Я разглядывал Джозефину со смешанными чувствами.
— Джозефина, тебе когда-нибудь говорили: подслушивать под дверями некрасиво?
Девочка энергично закивала.
— Конечно, говорили. Но если ты хочешь все знать, просто приходится подслушивать. Бьюсь об заклад, инспектор Тавернер подслушивает.
Пока я обдумывал последнее утверждение, Джозефина продолжала захлебываясь:
— И в любом случае, даже если они не подслушивает, то другой уж подслушивает наверняка…
Ну этот, в замшевых ботинках. И они шарят по столам, и читают чужие письма, и вынюхивают чужие секреты. Но они глупы! Они не знают, где искать.
Последние слова Джозефина произнесла с холодным высокомерием. По своей тупости я пропустил их мимо ушей. Неприятный ребенок продолжал:
— Мы с Юстасом много чего знаем — но я знаю больше Юстаса. И не собираюсь ничего ему рассказывать. Он говорит: женщины не могут быть великими сыщиками. Но я считаю — могут. Я буду все записывать в блокнот, и потом, когда полиция окажется в тупике, я выйду вперед и скажу: «Я знаю, кто это сделал».
— Ты читаешь много детективов, Джозефина?
— Кучи.
— Наверное, ты считаешь, что знаешь, кто убил твоего дедушку?
— Да, считаю. Но мне нужны дополнительные улики. — Она помолчала и добавила: — Инспектор Тавернер подозревает Бренду, да? Или Бренду и Лоуренса вместе, потому что они — любовники.
— Тебе не стоит говорить такие вещи, Джозефина.
— Почему? Они же любовники.
— Ты не можешь судить об этом.
— Очень даже могу. Они пишут друг другу любовные письма.
— Джозефина! Откуда ты это знаешь?
— А я их читала. Ужасно слюнявые письма. Но Лоуренс вообще слюнтяй. Он побоялся идти на войну и работал кочегаром в госпитале. А во время бомбежек он просто зеленел от страха — нет, по правде зеленел. Мы с Юстасом страшно веселились по этому поводу.
Пока я соображал, что следует отвечать в таких случаях, с улицы донесся шум подъезжающей машины. В мгновение ока Джозефина оказалась у окна и расплющила о стекло вздернутый носишко.
— Кто это? — спросил я.
— Мистер Гэйтскилл, дедушкин поверенный. Должно быть, насчет завещания.
Возбужденно дыша, Джозефина бросилась из комнаты — безусловно, для возобновления своей детективной деятельности.
В гостиную вошла Магда Леонидис и, к великому моему удивлению, приблизилась ко мне и взяла меня за руки.
— О Боже! — произнесла она. — Какое счастье, что вы еще не уехали! Присутствие мужчины иногда просто необходимо.
Она отпустила мои руки, подошла к стулу с высокой спинкой, чуть подвинула его, мельком глянула на себя в зеркало, потом взяла со стола эмалированную шкатулку и так стояла, задумчиво открывая и закрывая ее.
Это была красивая поза.
В гостиную заглянула София и предостерегающе шепнула:
— Гэйтскилл!
— Знаю, — откликнулась Магда.
Через несколько секунд София вошла в комнату в сопровождении невысокого пожилого джентльмена, и Магда, отложив эмалированную шкатулку в сторону, направилась к ним навстречу.
— Доброе утро, миссис Филип. Я, собственно, иду наверх. Тут возникло какое-то недоразумение с завещанием. Ваш муж написал мне, полагая, что завещание находится у меня. Со слов же покойного мистера Леонидиса я заключил: оно хранилось в его сейфе. Вы ничего об этом не знаете?
