Дверь. Альбом - Мэри Робертс Райнхарт
— Да. Инспектор, я все думаю, а действительно ли она оставила открытой дверь в свою комнату, когда вышла в тот вечер из дома? Может быть, к тому времени, когда я увидела этого человека на лестнице, он уже убил ее и взял у нее оба ключа?
— Такого просто не могло быть, и я объясню вам, почему. Когда вы заметили эту фигуру на лестнице, было приблизительно семь тридцать пять, так? Вы уже отужинали и пили кофе, а ужинать сели в семь. Так что, думаю, я не ошибаюсь. Но Сара Гиттингс умерла не раньше десяти часов или около этого.
— Не понимаю. Откуда вам это известно?
— По остаткам еды в желудке, которая находилась там в течение приблизительно четырех часов до того, как она умерла. Это показало вскрытие. Но мы по-прежнему не знаем, как провела Сара Гиттингс время между семью часами вечера, когда вышла из дому, и десятью, когда ее убили. Где она была? Что делала эти три часа? Как только мы получим ответ на эти вопросы, а также узнаем, кто такая эта Флоренс, мы сможем сдвинуться с мертвой точки.
— А вам не кажется, что это был маньяк? Маньяк-убийца?
— Вы считаете так из-за туфель? Нет, не думаю, хотя, возможно, это и было сделано для того, чтобы навести нас на эту мысль. А почему Сара Гиттингс взяла стул из подвала и поставила его в кладовку, где хранятся дрова? Почему она согласилась взять собак и в то же время прихватила с собой веревку, чтобы было чем их привязать? Что в ее комнате могло заставить кого-то забраться в дом, чтобы это найти? Вот вопросы, которые интересуют нас, мисс Белл.
Эта веревка, — затем задумчиво проговорил он. — Вы оставили ее, когда отвязали собак и пошли домой за Джозефом?
— Да, там же у дерева.
— И когда вернулись, ее уже не было?
— Мы обыскали там все. У веревки нет ног, она Не могла сама уйти, однако ее не было.
Инспектор поднялся, собравшись уходить, и я пошла его проводить. Уже стоя в холле, он обернулся и взглянул на дверь в умывальную.
— Эта Флоренс, — произнес он, — она может попытаться связаться с вами. Она, несомненно, читает газеты, и, Бог свидетель, они сейчас, кажется, ни о чем больше не пишут, только об этом деле. Если она позвонит, не спугните ее. Постарайтесь что-нибудь выведать. Пригласите к себе и сразу же известите меня.
Быстрым шагом он пересек холл и, открыв дверь в умывальную, взглянул вверх, на потолок.
— Пожалуй, — проговорил он, — из такой шахты смог бы выбраться только необычайно сильный и отчаянный человек, да и забросить тело туда, где мы его обнаружили, тоже требовало немалых усилий.
Уже на выходе он, как бы вспомнив что-то, вдруг остановился и, обернувшись ко мне, произнес:
— Странная вещь. Эти ножевые раны… Они обе были совершенно одинаковой длины, ровно четыре дюйма с четвертью.
Уолли с Джимом опознали тело, и жюри присяжных при коронере[2] вынесло единственно возможный в данном случае вердикт. После этого и до самых похорон у нас была небольшая передышка, хотя вряд ли ее можно назвать мирной. С раннего утра и до позднего вечера у входной двери толпились репортеры. Казалось, дверной колокольчик не умолкает ни на секунду, и газеты, одна за другой, публиковали сенсационные материалы, сопровождая их снимками нашего дома. Пытаясь заснять кого-нибудь из нас, фотографы прятались даже в кустах. Однажды им удалось сфотографировать Джуди.
Они захватили ее врасплох, когда она собиралась закурить. Чтобы испортить снимок, она скорчила гримасу. Тем не менее на следующий день фотография появилась в газетах, и Кэтрин была просто в ярости.
Она приехала на похороны Сары, и я видела, что она все еще никак не может поверить в случившееся.
— Но почему? — продолжала повторять она, когда мы вернулись домой с похорон. — Ведь у нее не было никаких врагов. По существу, у нее вообще никого не было, кроме нас.
— Может быть, кто-нибудь из нас как раз и замешан в этом деле? — спросила Джуди. — Может быть, ей стал известен какой-нибудь семейный секрет или она узнала что-нибудь ужасное о ком-то из нас?
— Джуди! — воскликнула с возмущением Кэтрин.
— Но, мама, я в этом просто уверена. Если у нее все эти двадцать лет были только мы…
К счастью для Джуди, в этот момент появился Джим Блейк, и я, послав наверх за Мэри Мартин, которая вот уже несколько дней была предоставлена самой себе, велела принести чай. Мне казалось, что это нам сейчас совсем не повредит.
Итак, в тот день, после похорон Сары, нас собралось за столом пятеро. Печальная, но сдержанная Кэтрин в черном элегантном платье и со сверкающим на белой тонкой руке кольцом с огромным квадратным изумрудом, недавно подаренным ей Говардом; девически стройная с модной мальчишеской стрижкой Джуди; не совсем уверенная в себе и оттого недовольная, хорошенькая рыжеволосая Мэри Мартин — было ясно, что ее несколько пугала Кэтрин; как всегда изысканно одетый Джим, на фигуре которого уже начинали сказываться многочисленные обеды и коктейли, и я.
Кэтрин окинула Джима критическим взглядом, когда он вошел.
— Ты выглядишь усталым, Джим.
— Ну, ты знаешь, это была нелегкая неделя, — ответил он уклончиво.
Ответ, однако, не удовлетворил Кэтрин. Похоже, все, что имело какое-то отношение к Саре, приобрело сейчас в ее глазах непомерное значение. Про себя она уже превозносила Сару до небес, преувеличивая ее достоинства и умаляя недостатки.
— Вот не думала, что это тебя как-то заденет. Ты никогда не любил ее.
— Но, моя дорогая, я ее едва знал!
— И все же ты не любил ее, бедняжку, хотя, право, не знаю, за что.
Мне показалось, что на лице Джима мелькнула тень досады или, скорее, беспокойства, и я заметила, что Мэри так и впилась в него глазами. Думаю, это не укрылось и от Джуди. Девушки, надо сказать, не питали друг к другу особой любви. Уверенная в себе, насмешливая и совершенно лишенная какой-либо застенчивости, Джуди была прямой и откровенной до дерзости. В ней не было никакой фальши, ее открытость и искренность сказывались во всем, даже в самых, казалось бы, неблаговидных ее поступках. В Мэри же не было никакой прямоты и
