Агата Кристи - Врата судьбы

— Так что когда-нибудь мы узнаем все и об этом деле, только слишком уж много времени прошло. Я не думаю, что слухи о чем-то важном, спрятанном где-то здесь, или находящемся у кого-то, или связанном с этим домом или людьми, жившими в нем, беспочвенны, — я почему-то не верю в это. По крайней мере, мне ясно, что следует делать дальше.

— Что же?

— Поверить в шесть невозможных вещей до завтрака, конечно, — сказала Таппенс. — Сейчас без четверти 11, и я хочу спать. Я устала. Кроме того, я ужасно вымазалась, играя с этими грязными старыми игрушками. Я подозреваю, можно и еще кое-что найти в.., кстати, почему она называется кай — кай?

— Не знаю. А как это пишется?

— Не знаю. Думаю, к—а—й, а не просто КК.

— Потому, что так звучит таинственней?

— Звучит по-японски, — с сомнением проговорила Таппенс.

— Не вижу, почему. Я не слышу в этом ничего японского. Больше похоже на что-то съедобное, какое-нибудь блюдо из риса.

— Я иду мыться, соскребать с себя паутину и спать, — заявила Таппенс.

— Помни, — подсказал Томми, — шесть невозможных вещей до завтрака.

— Думаю, у меня это получится лучше, чем у тебя, — сказала Таппенс.

— Ты иногда бываешь очень неожиданной, — сказал Томми.

— Ты чаще бываешь прав, чем я, — проговорила Таппенс. — Как это раздражает. Что поделать, так Господь испытывает нас. Кто же это нам говорил? И частенько.

— Какая разница. Иди смывай с себя пыль десятилетий. Ну и как, Айзек — приличный садовник?

— Он считает, что да, — сказала Таппенс. — Мы можем проверить его…

— Только вот, к сожалению, сами плохо разбираемся в садоводстве. Еще одна проблема.

Глава 4

Поездка на Вернойлюбви; Оксфорд и Кэмбридж

— Вот тебе и шесть невозможных вещей до завтрака, — заметила Таппенс, выпив чашку кофе и глядя на отставленное на буфет яйцо, окруженное двумя аппетитными почками. — Куда лучше завтракать, нежели думать о невозможных вещах. Томми отправился на поиски невозможных вещей. Исследования, ну-ну. Только будут ли результаты?

— Как приятно, — сказала она, — есть совершенно другой завтрак.

Долгое время Таппенс ухитрялась довольствоваться на завтрак чашкой кофе и апельсиновым соком или грейпфрутом. Хотя подобный завтрак весьма успешно разрешал проблему веса, удовольствия он доставлял мало. По контрасту, горячие блюда на буфете вызывали активное выделение желудочного сока.

— Я думаю, — рассуждала Таппенс, — Паркинсоны только так и завтракали. Яичница или яйца — пашот с беконом, и, возможно… — ее память обратилась к старинным романам — да, возможно, холодная куропатка на буфете, потрясающе! В романах это выглядело воистину потрясающе. К детям, видимо, относились пренебрежительно и давали им только ляжки. Ляжки птиц очень удобно грызть. — Она умолкла, пережевывая последний кусочек печенки.

Через дверь доносились очень странные звуки.

— Надо же, — сказала Таппенс. — Похоже на концерт, на котором сфальшивили.

Она снова сосредоточилась, держа в руке гренку, и подняла голову, когда в комнате появился Элберт.

— Что происходит, Элберт? — спросила Таппенс. — Только не говори мне, что наши рабочие взялись на чем-то играть. На фисгармонии или на чем-то другом?

— Пришел джентльмен регулировать фортепиано, — ответил Элберт.

— Что делать с фортепиано?

— Настраивать. Вы мне велели найти настройщика.

— Боже мой, — проговорила Таппенс, — и ты так быстро нашел? Замечательно, Элберт.

На лице Элберта появилось довольное выражение, хотя он прекрасно отдавал себе отчет в том, что с действительно замечательной быстротой умеет выполнять необычные поручения, даваемые ему иногда Таппенс, а иногда Томми.

— Он говорит, что оно сильно расстроенное, — сказал он.

— Неудивительно, — сказала Таппенс.

Она выпила полчашки кофе и направилась в гостиную. Над роялем, обнажив почти все его внутренности, колдовал молодой человек.

— Доброе утро, мадам, — приветствовал он ее.

— Доброе утро, — ответила Таппенс. — Я очень благодарна, что вы нашли для нас время.

— Его давно пора настроить.

— Да, — сказала Таппенс, — я знаю. Видите ли, мы только что переехали, а переезды плохо сказываются на роялях. Ну и, конечно, его давно не настраивали.

— Да, это заметно, — сказал молодой человек.

Он нажал три разных аккорда подряд, два веселых, мажорных, и два печальных, ля минор.

— Прекрасный инструмент, мадам, если позволите.

— Да, — сказала Таппенс, — это «Эрард».

— Сейчас такой рояль достать нелегко.

— Он повидал виды, — сказала Таппенс. — Был под бомбардировкой в Лондоне. Бомба попала в наш дом. К счастью, нас тогда не было, и дом пострадал в основном снаружи.

— Да. Да, отлично сделанная вещь. С такими не приходится возиться долго.

Приятная беседа потекла дальше. Молодой человек сыграл начало прелюдии Шопена и перешел на версию «Голубого Дуная». Вскоре он объявил, что дело сделано.

— Не оставляйте его без дела, — посоветовал он. — Я бы хотел через некоторое время подойти и попробовать его, потому что иногда бывает, что они — как бы это объяснить — немного сдают. Знаете, не заметишь какую-нибудь мелочь, бывает.

Обменявшись несколькими дружелюбными замечаниями — и о музыке вообще и о фортепианной музыке в частности, они расстались, вежливо попрощавшись, как два человека, одинаково ценящих удовольствие, доставляемое р нашей жизни музыкой.

— Над домом вам, судя по всему, пришлось поработать, — заметил он, оглядываясь.

— Да, прежде, чем мы переехали сюда, он некоторое время стоял пустой.

— Понятно. И переходил из рук в руки.

— У него есть целая история, — сказала Таппенс. — В нем жило столько людей и происходило столько странных событий.

— А, вы, верно, имеете в виду ту давнюю историю. Даже не знаю, произошло это во время последней войны или предпоследней?

— Что-то, связанное с военно — морскими секретами, — с надеждой добавила Таппенс.

— Возможно. Ходила масса всевозможных историй, как мне рассказывали, но, разумеется, сам я ничего не знаю.

— Вас тогда еще не было, — сказала Таппенс, с удовольствием глядя на его юное лицо.

Когда он ушел, она села за рояль.

— Я сыграю «Дождь на крыше», — решила Таппенс, которой попытки настройщика исполнить прелюдию напомнили о Шопене. Затем она перешла на аккорды и начала играть аккомпанемент к песне, сначала тихонько мурлыча мелодию, затем напевая слова.

— Где мой верный влюбленный бродит, По каким краям, в какой стороне? Я, как птица в лесу, все пою и зову: Мой любимый, вернись же ко мне.

— Кажется, я начала не в той тональности, — заметила Таппенс, — зато рояль теперь в полном порядке. Как здорово, что на нем снова можно играть. «Где мой верный влюбленный бродит», — замурлыкала она и вдруг, задумчиво произнесла:

— Вернаялюбовь. Верный влюбленный? Да, похоже, это знак. Наверное, мне лучше пойти и сделать что-нибудь с Вернойлюбовью.

Она надела прочные туфли и пуловер и вышла в сад. Вернаялюбовь была убрана не в свой привычный дом, КК, а в пустую конюшню. Таппенс выволокла ее, подтащила к верхушке травяного откоса, обмахнула тряпкой, которой вооружилась против многочисленной паутины, села в повозку, поставила ноги на педали и принудила Вернуюлюбовь пуститься со всей скоростью, возможной при ее возрасте и состоянии.

— Ну, моя верная любовь, — проговорила она, — теперь вниз, но не очень быстро.

Она убрала ноги с педалей и приготовилась по необходимости тормозить ими.

Несмотря на то, что Вернойлюбви всего-то и надо было, что скатываться вниз по холму, влекомой собственным весом, она делала это не очень быстро. Но наклон холма внезапно увеличился, Вернаялюбовь покатилась быстрее, Таппенс слишком резко попробовала затормозить, и они с Вернойлюбовью вместе приземлились в несколько более неудобную часть араукарии у подножия холма.

— Весьма болезненно, — проговорила Таппенс, выбираясь из цепких веток араукарии.

Выбравшись, Таппенс отряхнулась и огляделась. Перед ней находились густые заросли кустарника, поднимающиеся вверх по холму в противоположном направлении. Это были кусты рододендрона. Чуть попозже, подумала Таппенс, этот уголок будет выглядеть очень красиво, но сейчас это были обыкновенные заросли. И все же среди кустов она заметила довольно заросшую, но явно тропинку. Таппенс отломила несколько веток, продралась через окраинные кусты и пошла по тропинке вверх. Уже много лет никто не проходил здесь и не расчищал путь.

— Интересно, куда она ведет, — проговорила Таппенс. — Должна же она куда-то вести.

Должна-то должна, подумала она, когда тропинка пару раз резко свернула в противоположных направлениях, образовав зигзаг и заставив Таппенс вспомнить, как Алиса жаловалась на тропинки, которые вдруг отряхиваются и меняют направления. Кустов стало меньше, зато появились лавры, вероятно, давшие название дому, а еще дальше между ними завилась узкая, неудобная каменистая тропа. Внезапно она привела к четырем заросшим мхом ступенькам, поднимающимся к чему-то вроде ниши, ранее вроде бы сделанной из металла, впоследствии замененного на бутылки. Нечто вроде усыпальницы с пьедесталом, на котором стояла порядком попорченная каменная статуэтка: мальчик с корзинкой на голове. В душе Таппенс шевельнулось узнавание.