Морис Периссе - Свидание у карусели
– Как он среагировал?
– Никак, господин комиссар, бровью не повел! Она стукнула ногтями по зубам и продолжала:
– Сделал небрежный вид, пересчитал ассигнации, дважды, чтобы поважничать, сунул в карман и булавкой заколол. Потом ушел. Это меня просто скосило. Села и сидела, не помню сколько, не двигаясь, как тупое животное.
– Сколько было денег?
– Миллион.[7] Старыми, конечно. Думаю, что на эти деньги он и купил себе подержанную машину.
– Как вы узнали об этом, если давно не получали от пего вестей?
– От одного из его приятелей. Время от времени, но все реже, я встречала сына в нашем квартале. А в один прекрасный день – все, исчез. Скоро уж лет десять, не меньше… время для меня теперь, сами понимаете…
– А вы? Как вам жилось?
– Я продолжала убирать в квартирах. Но иллюзии кончились. Раньше никто не делал мне замечаний по работе, все говорили: «Мария, вы – золото!» Теперь же некоторые хозяйки говорят, что я ленива, и я понимаю, что это означает. И потом, все эти современные машины – для мойки посуды, для стирки, пылесосы – я их боюсь. С ними только время теряешь, сказать по правде! Убираться у чужих не бог весть какое увлекательное занятие. Я знаю, что старею, и скоро люди откажутся от моих услуг. А после…
В первый раз за всю беседу в ее облике прорезалось что-то человеческое, и она показалась Жардэ способной на искренность, как ни странно только в тот момент, когда она сама себя стала жалеть. Ему хотелось утешить ее, и в то же время не подобало соглашаться на плохую игру при заведомо ложном раскладе.
– Насколько известно, правительство старалось возместить потери коммерсантам, разоренным в Алжире? – сочувственно спросил он.
– Если бы я уехала, бросив свою торговлю, то да, думаю, это стало бы возможным. Но я продала свою лавку. Почти за так, ей-богу, но продала. Одни говорят, что, по идее, мне ничего не полагается, другие – что у меня есть право кое на что.
Жардэ подумал, что ему не пристало выступать в роли юрисконсульта, но он пообещал себе дать ей адрес учреждения, которое занимается такого рода проблемами. Иллюзий он не строил, но кто знает…
Любитель эффектных ходов, комиссар вдруг распахнул серую папку, которую машинально тискал в руках уже несколько минут, и стал листать ее. Из подшитого к делу конверта он вытащил тонкую сберкнижку красного цвета.
– Вот здесь вам будет чем скрасить трудные дни. Мы нашли это в вещах вашего сына.
– Сберкнижка, у него?
– Да. Откройте.
Она заколебалась, как будто опасалась ловушки.
– Не бойтесь, книжка настоящая и счет доподлинный. А так как у вашего сына, судя по всему, нет других наследников… Я ведь даже не спросил, были ли у него двоюродные братья или сестры?
– Нет. У моего брата не было детей. А у мужа только сестра и та умерла незамужней.
– Значит, я прав – вы единственная наследница вашего сына.
– И… И сколько же на книжке?
– Пять миллионов. Старыми, как вы говорите.
Она замерла, не в силах осознать то, что ей сообщил комиссар.
– Пять миллионов![8] Это неслыханно! Где он мог взять такие деньги?
Комиссар задал себе этот же вопрос, когда обнаружил красную сберкнижку, но абсолютно не в состоянии был на него ответить. Пять миллионов, меньше чем за год, в два приема. Первый взнос в июле прошлого года, второй, три миллиона, – в июле текущего. Сберкасса в Йере. Эти деньги ничего общего, конечно, не имевшие с его зарплатой, были внесены в Йере. В Йере, видимо, он их и получил. В Йере его и убили или… Жардэ быстро размышлял. Шантаж? Эта гипотеза казалась самой правдоподобной. А что, если убийца искал именно эту сберкнижку, перерыв весь фургон Жюльена? Зря старался – книжка была в другом месте. Но зачем было ею овладевать? Чтобы замести какой-то след? Слабенький след, который никуда не ведет? Но ведь только Жюльен мог получить по книжке деньги. По меньшей мере при жизни. Как бы опасаясь того, что и произошло, Жюльен спрятал книжку в конверт и отдал на хранение Сенешалю. «Подержите у себя, – попросил он, – это ценность». Г-н Сенешаль вложил конверт в страховую книжку Жюльена, где комиссар ее и обнаружил. Другая странность – кроме вклада в два плюс три миллиона франков, Жюльен больше ничего не клал и не брал с книжки. Как если бы это был предел.
– Пять миллионов, – завороженно повторила мадам Комбрэ. – И я смогу их получить?
– Сравнительно быстро, я полагаю. Вам надо будет связаться с нотариусом. Так как вы единственная наследница, а у Жюльена пет ни законных, ни внебрачных детей, это не составит проблемы. Если только речь не идет об украденных деньгах. Но я не думаю, что в этом случае вага сын стал бы класть деньги на сберкнижку.
Она засуетилась на стуле, провела платком по лицу уже без тени кокетства, как будто обрела человеческие черты, платок стал из белого кирпично-красным. Сглотнула слюну и сказала:
– Эти деньги… Сдается мне, что они не честно заработаны… Слишком много. И так сразу.
– Может быть, он выиграл на скачках, – сказал комиссар, стараясь не выдать иронию.
Очнувшись и словно цепляясь за эту благопристойную подсказку, мадам Комбрэ спросила с надеждой:
– На скачках? И правда, это как в лото, можно выиграть бешеные деньги, как уверяет реклама. В таком случае в Йере ему повезло, здесь ему дважды привалила крупная сумма!
Наивность или верх стяжательства? Комиссара так и подмывало добавить, что в Йере же удача изменила Жюльену – здесь его и убили.
Жардэ выложил вторую карту:
– Вам знакомы эти лица?
Он протянул ей фотографии двух девочек, которые, по его расчетам, должны были подтолкнуть расследование, если бы кто-то их опознал.
Мадам Комбрэ взяла фотографии, взглянула на вытянутой руке и положила на стол.
– Разрешите?
Вытащив из сумки обычные, самые заурядные очки, она снова взяла фотографии и молча стала рассматривать. Комиссар внимательно следил за ее реакцией. Выражение ее лица изменилось, но она быстро взяла себя в руки. В момент, когда Жардэ сказал себе, что она наконец нашла ответ на его вопрос, он понял, что она ничего не скажет и что его маленькое представление закончится ничем.
– Нет, – сказала она наконец. Затем, окончательно взяв себя в руки:
– А фото не первой свежести!
– С чего вы взяли?
– Посмотрите, как причесаны и одеты девочки, жалко, фото не очень разборчиво. Вряд ли сегодня какая-то девочка согласится носить подобные воротнички!
– А что с воротничками?
Она недоуменно взглянула на него.
– Кружевные воротнички ручной вязки! Лет десять назад это еще сгодилось бы. Но теперь!
Потом обеспокоенно:
– А почему вы мне их показываете?
– Их нашли в вещах вашего сына.
– Можно еще посмотрю?
Он снова протянул фотографии.
– Нет, эти лица мне решительно ничего не говорят. Перевернув фотографии, она продолжала:
– Это не любительские карточки, а профессионалы обычно ставят штамп со своим именем и адресом. На этих – ничего. Но не думаю, что ошибаюсь, эти фото сделаны в Алжире, в Мостаганеме, у Шарли. Представьте себе, у него мы снимали всех наших. Погодите, у меня с собой должна быть карточка Жюльена, маленького.
Она порылась в сумке, вытащила чехол из потертой черной кожи и протянула комиссару фотографию довольно милого ребенка с прилежными кудряшками. Ошибки быть не могло – та же бумага, та же зернистость, такое же освещение и та же манера запечатлевать пустые взгляды. У Жардэ не было ощущения, что он добыл капитальное свидетельство. Он решил осторожно развить сюжет на следующей встрече, потому что теперь чувствовал, как мать Жюльена становится все более настороженной. Он забрал фотографии и положил назад в папку.
– Вот так, – произнес он, – вы уже распорядились насчет похорон сына?
Она взглянула на него ошарашенно, пораженная очевидностью, которую не осознала до конца:
– Совсем потеряла голову. Извините меня. Конечно же, я должна заняться этим. Полагаю, тело уже в морге? Я могу его увидеть?
Жардэ показалось, что она спрашивает в надежде, что ей откажут. Нет, уж ей придется играть роль матери до конца, хотя таковой она себя совсем мало ощущает.
– Вы можете его увидеть. Держите меня в курсе ваших дел и сообщите о времени похорон. Где вы хотели бы его похоронить?
Внезапно, без видимых прелюдий, мадам Комбрэ разразилась рыданиями. Слезы оставляли светлые дорожки на ее лице, смывая остатки косметики. И на этом лице вдруг проступило такое отчаяние, что Жардэ стало жаль ее.
– Я попрошу, чтобы кто-то из служащих помог вам с формальностями.
Ее заискивающий взгляд поразил его. «Поистине, – сказал он себе, – люди весьма странные животные».
Венсану было ужасно неловко входить в комнату Бертрана. Вещи друга, собранные уже в два больших чемодана, подчеркивали нежилой, безликий вид этого помещения, где лишь останавливаются ненадолго. Тем не менее даже ему, сердившемуся, если его называли сентиментальным, не верилось, что Бертран навсегда покинул эти стены. Он прямо-таки маячил в глазах на фоне постеров с изображениями любимых джазистов, перед своим проигрывателем, всегда готовым к действию.
