Эрл Гарднер - Вершина кучи

Но в этом списке отсутствовал почему-то парнишка, продающий газеты. Я попытался обдумать эту мысль, потом подошел к нему и купил утренний выпуск, дал ему вдвое больше и разрешил оставить себе сдачу.

— Ты регулярно торгуешь здесь? — задал я ему вопрос.

Он кивнул, продолжая внимательным взглядом осматривать прохожих и проезжающие машины, выискивая потенциального покупателя.

— Ты здесь каждый вечер?

Он опять кивнул.

— Как же так получилось, что ты не рассказал полиции всего, что знал об этом наезде здесь, на углу, во вторник вечером? — внезапно задал я ему вопрос.

Он попытался сразу было бежать, но я успел схватить его за руку.

— Перестань, парень, не бойся и расскажи мне все.

Парнишка был похож на пойманного кролика.

— Вы не имеете права меня хватать и толкать! — тоненько заверещал он.

— Кто это тебя толкает? — возмутился я.

— Вы, кто ж еще!

— Ты, парень, не знаешь, как толкают. Скажи-ка, сколько тебе заплатили, чтобы ты молчал?

— Пошел ты знаешь куда!..

— Ты в курсе, парень, как это называется? Содействие уголовному преступлению.

— У меня тоже есть друзья в полиции, — нашелся он. — Но вы-то ведь, я знаю, не оттуда. Эти ребята не позволят вам так со мной обращаться.

— Может, у тебя и есть друзья в полиции, и ты действительно имеешь сейчас дело с человеком не из полиции. Но скажи, среди твоих знакомых найдется хороший судья?

При этих словах парня словно передернуло.

— Хороший друг из судейских тебе бы сейчас очень не помешал. Да, ты прав, я не служу в полиции. Я частный детектив и очень суровый.

— Да что вы ко мне пристали, что я такого сделал?

— Отвечай, кто тебе заплатил за молчание?

— Никто мне не платил.

— Может, ты хочешь заняться вымогательством?

— Имейте совесть, мистер. Да, меня хотели подкупить, но я понял, что не смогу пойти на это.

— Почему же?

— Потому что у меня уже были неприятности в Лос-Анджелесе. Я был освобожден под честное слово и сбежал снова. Продавать газеты мне тоже нельзя легально. Там, в Лос-Анджелесе, надо было отмечаться у полицейского, условно выпустившего меня на поруки, каждые тридцать дней. Но мне это не нравилось, и я сбежал сюда, в этот город, и стал продавать газеты тут.

— И все-таки почему ты не рассказал о том, что видел во время этого несчастного случая?

— Как я мог? Мне казалось, что я правильно себя повел. Я записал номер машины этого парня и хотел передать его полицейским, когда вдруг понял, что не могу этого сделать. Чем бы это для меня кончилось?

Окружной прокурор вызвал бы меня в суд как свидетеля, и адвокат обвиняемого тут же начал бы меня терзать. Сразу бы обнаружилось, что я нарушил все правила и сбежал, когда меня выпустили на поруки. Суд тоже не поверил бы мне, и меня бы отослали обратно в Лос-Анджелес, в приемник для нарушителей.

— Ты очень умен для парня твоих лет! — сделал я ему комплимент.

— Да, я уже не ребенок.

Посмотрев на лицо рано повзрослевшего мальчика с острым, умным взглядом быстро бегающих глаз, проницательно меня рассматривающих, как будто старающихся обнаружить мое самое слабое место, я почувствовал под своими пальцами худенькое плечо.

— Ну, ладно. Ты был со мной честен, и я буду с тобой откровенен. Сколько тебе лет?

— Семнадцать.

— И как же ты здесь живешь? Как справляешься с жизнью?

— У меня все прекрасно. Больше никаких нарушений закона… Там, в даунтауне[1] Лос-Анджелеса, у меня слишком много друзей. Я состоял членом одной банды, и ребята надо мной потешались, если я не грабил и не делал того, чего они от меня требовали.

— А чем они занимались?

— Поверьте мне, мистер, они не брезговали ничем.

Мы все начинали еще маленькими детьми, но когда во главе банды стал Батч, он потребовал от всех, чтобы члены банды работали на нее как бы на постоянной основе. Он был жесток, и его все боялись.

— Почему же ты не рассказал все это офицеру полиции, который тебя условно выпустил на поруки?

— Думаете, я могу быть предателем?

— Ну почему бы тебе, парень, просто не оставаться дома и не заниматься своими делами?

— Не говорите глупостей!

— И ты сбежал сюда, чтобы больше с ними не связываться?

— Ну да, так я и сделал.

— И теперь ты в самом деле ни с кем не связан?

— Ни с кем.

— Дай мне номер машины, а я попытаюсь вытащить тебя из этих неприятностей.

Он достал из кармана клочок бумаги, оторванный от края газеты, на котором твердым карандашом был нацарапан номер. Я внимательно рассматривал его, а парнишка в это время продолжал рассказывать энергичным, слегка подвывающим голосом:

— Эта машина, что сбила того парня… Водитель ее на огромной скорости скатился с холма и чуть не сбил меня самого. Именно после этого я пришел в бешенство и вынул карандаш, чтобы записать его номер. За рулем сидел толстый мужчина средних лет, рядом, прижавшись к нему, — маленькая блондинка. В тот момент, когда они подъехали к перекрестку, она пыталась его поцеловать, или он целовал ее, или они оба сразу целовались… Я не совсем понял, как это было.

— И что ты сделал в этот момент?

— Я отпрыгнул в сторону и подумал, что этот малый сейчас врежется в край тротуара. Я записал номер машины на клочке бумаги, когда он врезался в этого парня, стоявшего у обочины.

— И что случилось потом?

— Потом он на минуту совсем сбавил скорость, женщина что-то ему сказала, и он помчался дальше не останавливаясь.

— И никто за ним не погнался?

— Один парень попытался, но едва он вырулил на дорогу, как какой-то дуралей начал отъезжать от тротуара. Именно в этот момент они и столкнулись с такой силой, что потом все кругом было засыпано битым стеклом. В это время уже вовсю кругом забегали люди, старались помочь сбитому старику, и тут-то я внезапно понял, что нахожусь в центре этой самой заварухи.

Если полиция приедет и начнет свои расспросы, я окажусь конченым человеком.

— Так кто это был, тот водитель?

— Я же вам сказал, не знаю. Все, что мне известно, это то, что он был за рулем темного седана, мчался с огромной скоростью и что он и его девица целовались в тот момент, когда все это случилось на перекрестке.

— Он был пьян?

— Как я могу утверждать? Просто он был занят другими вещами, помимо вождения автомобиля. Ну, вот я вам и помог, мистер. Теперь дайте мне уйти.

Я протянул ему пять долларов:

— Иди купи себе кока-колу, приятель, и больше ни о чем не беспокойся.

Он посмотрел на протянутую пятерку с некоторым колебанием, потом схватил ее и засунул в карман.

— Ты бы узнал этого подонка, если бы его снова увидел, — того, что вел машину?

Он посмотрел на меня сразу ставшими хитрыми и жестокими глазами.

— Нет, — был его ответ.

— Думаешь, не смог бы его узнать, даже если бы он стоял в одном ряду с другими на опознании?

— Нет.

Расставшись с продавцом газет, я стал просматривать список регистрационных номеров машин и вскоре определил, что автомобиль-нарушитель принадлежал Харви Б. Лудлоу, который жил недалеко, в доме около пляжа. Машина оказалась «кадиллаком»-седаном.

Глава 9

В воскресенье я проспал до полудня в своей трущобе на южной окраине города. Мой завтрак в небольшом ресторанчике состоял из яичницы, жаренной на неизвестном масле, мутного кофе и остывшего, непрожаренного тоста.

Купив воскресные газеты, я вернулся к себе в комнатушку с потертым ковром, жестким стулом и стареньким столом.

Наконец-то в газете появились новости о Габби Гарванза. Он выписался из госпиталя сам, и его внезапное исчезновение свидетельствовало о том, что он опасался за свою жизнь. Его сиделки и врач утверждали, что они ничего не знают, когда он исчез. Гарванза быстро поправлялся после ранения и уже мог передвигаться без посторонней помощи. В тапочках, пижаме и домашнем халате он отправился в конец коридора, где был расположен солярий. Когда через некоторое время его сиделка отправилась туда за ним, его уже в солярии не было.

Обыскали весь госпиталь, но Габби Гарванза словно испарился. Тогда предположили, что игрок и гангстер предпочел побег перспективе быть украденным своими многочисленными врагами.

В палате остались все его вещи, которые ему туда принесла Морин Обэн на следующий день после того, как на него было совершено нападение. Среди вещей остался костюм стоимостью в триста пятьдесят долларов, шелковая рубашка, двадцатипятидолларовый галстук ручной росписи, который был на нем в тот роковой день и который был приобщен к делу в качестве улики. Пятна крови вокруг отверстий от пуль на костюме и рубашке оставляли надежду, что спектрографический анализ опаленных по краям нитей ткани что-либо покажет.

На следующий день после случившегося Морин Обэн принесла целый чемодан вещей, среди которых был еще один трехсотпятидесятидолларовый костюм, сшитый портным, сделанные по специальному заказу семидесятидолларовые туфли, еще один двадцатипятидолларовый галстук ручной работы и несчетное число модных шелковых рубашек, носков, платков. Все это она оставила в госпитале. Исчезнувший же потерпевший ушел в одной пижаме, больничном халате и шлепанцах.