Рекс Стаут - С прискорбием извещаем

– Ничего особенного. Как обычно. Вопросы и подпись под показаниями.

– Он мне за это заплатит. – Физиономия Вульфа очень напоминала сейчас маску разъяренной горгульи. Затем он поставил бутылочку обратно в шкафчик. – Я не принимал эту гадость с весны, с того самого эксперимента с угрями. Он дорого мне заплатит. Рано утром отправляйся на Ривердейл. Расспроси конюха и…

– Сомневаюсь, что там таковой остался. Лошади распроданы. Кредиторам выплачивают по два процента.

– Найди его. Хоть из-под земли. Мне нужно знать, брал ли кто-либо в последнее время из конюшни какой-либо материал – все равно какой. В идеале это небольшой бумажный пакетик с конским навозом. Расспроси как следует. Будет отмалчиваться – привези сюда. А также… Остался там кто-нибудь из слуг?

Я кивнул.

– Старший лакей. Вероятно, он околачивается на Ривердейл в надежде получить причитающееся ему жалованье.

– Разузнай у него насчет бутылочки, которую мисс Хадлстон обнаружила разбитой в своей ванной. Все, что только известно. Если в то время в доме был еще кто-то из слуг, расспроси их. Главное – детали…

– А остальных? Мариэллу, Джанет, Ларри – их тоже расспросить?

– Нет. Только слуг. Прежде чем возвращаться, позвони. Перед уходом оставь на моем столе номера телефонов Ривердейл, мистера Хадлстона, доктора Брейда. Вроде все. Он мне заплатит за это. Спокойной ночи.

Так мы вновь принялись за расследование. У нас не было ни клиента, ни задатка, ни гонорара, но зато появилось дело, а это во всяком случае лучше, чем отсиживать с утра до вечера копчик и слушать радио.

Я ограничился шестью часами сна и уже к восьми был на Ривердейл. Я не стал спрашивать разрешения приехать, так как все равно нужно было забрать машину, оставленную накануне на обочине перед калиткой. Встретивший меня у дверей Хоскинс сообщил, что конюх от них ушел, но у Мариэллы, возможно, сохранился его адрес. Лично я предпочел бы беседовать на эту тему с Джанет или даже с Ларри, но Хоскинс сказал, что они оба любители поспать по утрам, а Мариэлла уже встала и приступила к завтраку, поэтому пришлось узнавать адрес у нее. По счастью, это не оказался Бакирус, штат Огайо, а всего лишь Бруклин. Можете говорить о Бруклине все, что угодно – я присоединяюсь, – однако у него есть одно крупное преимущество. Он рядом.

Моя задача оказалась простейшей, в особенности после того, как я нашел адрес, а по адресу – конюха. Его звали Тим Лавери, и когда он не улыбался, шрам на щеке придавал его лицу злодейское выражение. Я заговорил с ним осторожно, делая вид, что интересуюсь чем-то совершенно иным, но вскоре понял, что юлить нет необходимости, и задал вопрос в лоб.

– Конечно, – ответил он. – Около месяца назад, может, чуть больше, док Брейди приносил пустую коробку из-под леденцов, чтобы набрать навоза. Я помог. Он сказал, что это нужно для опыта. Его пациентка умерла от столбняка… черт, имя запамятовал…

Я притворился, что не нахожу в его рассказе ничего особенного.

– Откуда он брал навоз? Из стойла?

– Нет, из кучи. По его просьбе мне пришлось разворошить ее до самого центра.

– С ним был кто-нибудь? Например, одна из девушек?

Тим помотал головой.

– Он был один. Они покатались верхом, ушли в дом, и уже после этого Брейди вернулся и сказал, что ему нужно.

– Вы помните, какой был день? Число?

Последняя неделя июля – вот самое точное, что он смог вспомнить. Я записал подробности, удостоверился, что в случае необходимости его можно будет найти, после чего попрощался и, выйдя на улицу, позвонил Вульфу из первой же телефонной будки. Сняв трубку в оранжерее, и, следовательно, находясь в состоянии совершенно отрешенном, он не выразил буйного восторга по поводу моих открытий, чего, впрочем, не произошло бы ни при каких обстоятельствах, и сообщил, что вторая половина моего задания остается в силе.

Когда в начале десятого я вновь очутился перед особняком Хадлстона, удача все еще сопутствовала мне. Вместо того чтобы остановиться у главных ворот, я проехал дальше и через несколько метров затормозил перед небольшой калиткой, дорожка от которой вела к заднему крыльцу дома. Хоскинс сидел на кухне и разговаривал с подавленного вида женщиной в одежде горничной. Мой приход они восприняли сдержанно, но не враждебно. Хоскинс даже предложил выпить чашку кофе, и я согласился. Опасаясь, как бы нам не помешали, я провел беглую инвентаризацию и выяснил, что Ларри и Мариэлла куда-то ушли, Дэниел в то утро еще не появлялся, никаких полицейских в доме не было, а Джанет только что затребовала завтрак в постель. Горизонт был чист, но чувство, что делегация из ведомства Кремера может показаться в любую минуту, не отпускало, поэтому я, не теряя времени, перешел к делу.

Хоскинс и горничная отлично помнили интересовавший меня эпизод. Во вторник, вскоре после ленча, Хоскинс был вызван наверх, в комнату мисс Хадлстон, где ему предложили заглянуть в ванную. Осколки валялись повсюду: на полу, в раковине, в самой ванне. Стекло было даже на высокой полочке, где прежде хранился большой флакон с ароматической солью. Мисс Хадлстон его не разбивала. Хоскинс его не разбивал. Горничная, будучи допрошенной, также заявила, что ничего не разбивала, после чего они с Хоскинсом принялись за ликвидацию беспорядка. Я спросил, как насчет орангутана. Возможно, ответили они; эта тварь была способна на что угодно, однако Мистеру запрещалось подниматься наверх, чего он почти никогда не делал, и в тот день никто его в доме не видел.

Я записал их рассказ как можно подробнее и даже спросил, нельзя ли взглянуть на осколки флакона, который, по их словам, был из толстого кремово-желтого стекла, но осколки уже давно перекочевали в помойку. Я попросил Хоскинса показать мне ванную мисс Хадлстон. Когда мы стали подниматься по лестнице, навстречу нам попалась служанка, что-то пробормотавшая о подносе с завтраком для мисс Николс. Комната Бесс Хадлстон больше походила на музей, нежели на спальню: все стены покрыты окантованными фотографиями с автографами и подписями, каждый сантиметр пространства захламлен чем угодно – от женского манекена в эскимосском костюме до груды китайских фонариков. Но меня интересовала только ванная. Она была размалевана всеми мыслимыми цветами, на манер камуфляжной окраски времен мировой войны. Голова у меня закружилась, поэтому я не смог провести обследование наддежащим образом, но основные детали, например расположение полочки, на которой стоял злополучный флакон с солью, я все же заметил. Теперь на его месте красовалась почти полная новая бутылка, и я уже дотянулся, чтобы получше се рассмотреть, как вдруг отдернул руку, отошел к двери и прислушался. Хоскинс стоял посреди комнаты в настороженной, нерешительной позе спиной ко мне.

– Кто кричал? – спросил я.

– В том конце холла… – ответил он, не оборачиваясь. – Там только мисс Николс…

В крике не было ничего душераздирающего; откровенно говоря, я его едва расслышал, но крик есть крик.

Я обернул Хоскинса и, выйдя из комнаты, решительно пересек холл.

– Последняя дверь направо, – произнес он мне вслед.

Я знал это, так как бывал у Джанет прежде. Дверь оказалась открыта. Я повернул ручку и вошел. В комнате никого не было, в глубине через распахнутую дверь виднелся угол ванной.

Я сделал несколько шагов, но тут послышался голос служанки:

– Кто там?

– Арчи Гудвин. Что…

Она возникла на пороге, лицо ее было взволнованно

– Вам нельзя сюда! Мисс Николс не одета!

– О'кей. – Понимая деликатность ситуации, я остановился. – Но я слышал крик. Джанет, вам нужна помощь?

– Нет, – почти беззвучно ответила невидимая неодетая Джанет. – Спасибо, все в порядке! – Голос был не только слабым, он дрожал.

– Что случилось? – спросил я.

– Ничего страшного, – сказала служанка. – Небольшая ранка. Она порезала руку осколком стекла.

– Она – что?! – Я сделал большие глаза. Не дожидаясь повторного ответа, я отодвинул служанку и вошел в ванную.

Джанет, не одетая в полном смысле этого слова и совершенно мокрая, сидела на табурете. Не обращая внимания на протесты и стряхнув с себя сделавшуюся вдруг красной, словно свекла, служанку, чья девичья скромность была глубоко травмирована бесцеремонностью моих действий, я снял с крючка полотенце и протянул его Джанет.

– Возьмите. Это защитит устои цивилизации.

Я обследовал ее руку. Порез приблизительно трех сантиметров длиной посередине между запястьем и локтем выглядел из-за смеси крови и йода куда хуже, чем был на самом деле. Он, конечно, не стоил того, чтобы лишаться чувств, но глядя на лицо Джанет, можно было подумать, что она вот-вот хлопается в обморок. Я взял у нее бутылочку с йодом и заткнул пробкой.

– Я вовсе не кричала, – сказала Джанет, придерживая край полотенца у самого подбородка. – Честное слово, я никогда не кричу. Просто мне стало не по себе… Порезаться осколком, – всего через несколько дней после смерти мисс Хадлстон… Я не кричала, когда порезалась. Не такая уж я глупенькая. Я закричала, когда увидела на мочалке осколок. Это показалось мне так…