Энтони Гилберт - Профессиональное убийство
Голос Брайди был едким от злобы. Мне стало еще более любопытно, что говорилось в ее письме; я думал, что могу догадаться о многом. Нет, Лал была права. Эти двое никак не подходили друг другу. В душе у Брайди, как у многих художников, таилась суровая нетерпимость; очевидно, любить Фэнни он не перестал, но не переставал и возмущаться ею, а это не основа для счастья.
— Кертис, завтра наши фамилии появятся в новостях, — продолжил Брайди, повернувшись ко мне. — Надеюсь, у тебя есть хорошая, недавно сделанная фотография. Толпа прозовет нас фокусниками, достающими кролика из шляпы после того, как убедили всех, что она пуста. И, Господи, какого кролика!
Брайди осуждающе-злобно посмотрел на Фэнни. Он не мог простить ее за то, что она была такой, какая есть, и притом порабощала его так, что он не мог ее и забыть.
— Если кто-нибудь надеется, что я сумею помочь, то ошибается, — заметила Фэнни, потягивая виски с горячей водой. — Рубинштейн простился со мной у въезда в Кингс-Бенион. Знаете дорогу к рыночной площади со станцией в дальнем конце? Мы застряли там, произошла авария, я очень боялась опоздать на поезд, а Сэмми был в таком отвратительном настроении, что мне хотелось уйти от него. Он находился в таком же напряжении, как я; захлопнул дверцу машины, едва я успела вылезти, я спрыгнула с подножки и побежала, как заяц. Еле-еле успела на поезд.
— Тебя будут спрашивать, что он говорил тебе по пути. Не помышлял ли Рубинштейн о самоубийстве?
— Нет, разумеется. Кончают с собой только дураки и трусы. Сэмми не был ни тем, ни другим. Кроме того, он поистине души не чаял в Лал — неизвестно почему. Если бы я знала, что он исчез, то посоветовала бы полицейским искать у Черного Джека.
— Он говорил, что будет возвращаться этим путем?
— Он хотел везти меня этим путем. Я сказала, что скорее выскочу из машины с риском сломать ногу. Полагаю, в ту минуту он не предполагал о том, что весь выступ может рухнуть в море. Как, видимо, и произошло. Что думает об этом Лал?
— Она заявила полицейским, что повинна в его смерти… — начал я.
— Ну конечно! — воскликнула Фэнни. — И возможно, впервые за несколько лет сказала правду. Она ужасно вела себя по отношению к нему.
— Похоже, ему не особенно везло с женщинами, — заметил Брайди. — Кстати, если собираешься излагать какую-то подробную историю о том, почему отправилась в Париж, то, пожалуй, сначала введи в курс дела меня. Хорошо, когда благожелательный свидетель подтверждает твои слова.
— Я неожиданно получила приглашение от подруги и возможность получить работу, — сообщила Фэнни. — Это правда. Но спасибо, что предупредил. О, это моя котлета? — Она поднялась, и я придвинул ей стул.
— Полицейские могут предложить другие причины, — сказал Брайди.
— И могут их получить. К примеру, там был ты. И ты.
Она повернулась и взглянула на меня, словно большая рыжая кошка.
— Беспокоиться из-за меня тебе не нужно, — усмехнулся Брайди. — Лондон достаточно велик для нас двоих.
— А у меня иная точка зрения.
— И что привело тебя обратно?
— Весть о Сэмми. Мне сообщила девушка, которая ухаживала за мной. Он мертв?
— Я же сказал тебе, мы официально узнаем это на завтрашнем коронерском расследовании. Может, позвонишь в полицию?
— Зачем?
— Неужели собираешься появиться завтра на расследовании так же внезапно, как появилась здесь? Как-никак, ты главная свидетельница.
— Мы вызовем сюда Берджесса, — произнес я. — Фэнни не в состоянии идти в полицейский участок. Хозяин гостиницы предоставит нам номер.
— И будет рад такой возможности, — подхватил Брайди. — Фэнни, ты для него дар судьбы. Приятно сделать добро бедняге.
Берджесс появился через несколько минут после нашего звонка. Его общение с Фэнни было, в лучшем случае, корректным. Скрыть враждебного отношения он не пытался. И все спрашивал, почему она не уведомила полицию о том, где находится.
— Говорю вам, я была больна. И наверное, не вспомнила бы фамилию Рубинштейна, если бы услышала. Могу дать вам адрес врача — или, смотрите, — она полезла в свою плоскую сумочку из алой кожи, — вот его расписка в получении денег. Свяжитесь с ним. А это адрес дома, где я останавливалась; можете дать домовладелице телеграмму.
— А адрес вашей подруги?
Фэнни назвала и его. После этого Берджесс подверг ее долгому допросу относительно мотива поездки в Париж. Фэнни повторила ту же историю.
— У вас были обязательства в Лондоне, — сказал Берджесс, надеясь получить хоть крупицы сведений.
— Из Парижа можно вернуться за несколько часов, — заметила Фэнни. — Я не предполагала, что заболею пневмонией. И в Париже для меня было много работы, только вышло так, что я не работала. Поняла я, что случилась какая-то беда, когда подруга сказала мне: «Ты знаешь, что английская полиция ищет тебя по всей стране?» Принесла мне газеты. И я вернулась.
Берджесс продолжал допрашивать Фэнни, но больше ничего от нее не добился.
— Жаль, ты не была с ним более сдержанной, — сказал я после того, как Фэнни дала ему резкий отпор. — Этот человек может причинить тебе уйму неприятностей.
— Даже полиция не может выдумать несуществующего положения дел, — возразила она. — Сэмми чуть ли не единственный из знакомых мужчин, никогда не пытавшийся заняться со мной любовью. Только дура вроде Лал воображает, будто это возможно. Саймон, эта женщина сущая ведьма. Ты знал, что у Сэмми была любимая кошка? Лал заставила его избавиться от нее. Заявила — от животного дурно пахнет. Но дело заключалось в другом. Это была кошка, а не кот. Как в истории о женском монастыре и любимом ягненке, который был барашком, а не овечкой. До чего все это отвратительно!
Фэнни откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Теперь, когда она замерла, все ее сияние словно бы выключилось, как электрический ток при нажиме кнопки выключателя. Казалось, в кресле сидит ее восковая копия. Но я, хоть уверил себя, что сочувствую усталости Фэнни, не мог оставить ее одну. Брайди поднялся наверх, и как только дверь за ним закрылась, я неожиданно для нее и для себя произнес:
— Фэнни, скажи мне правду. Зачем ты уезжала в Париж?
Она открыла глаза.
— Потому что вы все мне надоели, — ответила Фэнни. — Надоели до смерти.
Больше вопросов я не задавал. Воспоминание о ее несчастном, волнующе-красивом лице сохранялось у меня на протяжении всей бессонной ночи.
Коронер был разумным человеком. Он не собирался допускать, чтобы расследование превратилось в рекламный трюк. Осадил одного из присяжных, казалось, собиравшегося предположить какие-то темные мотивы за смертью Рубинштейна.
— Это старая теория Честертона, — прошептал Паркинсон. — В жизни находишь то, что ожидаешь найти. Не ищешь ни змей в шкафу, ни убийц в форме почтальона. Машина Рубинштейна упала в море, следовательно, Рубинштейн упал вместе с ней. Море выбросило на берег тело, значит, это труп Рубинштейна.
Дело заняло гораздо меньше времени, чем кто-либо из нас ожидал, и с точки зрения газет оказалось разочаровывающим.
Были затребованы свидетельства, что Рубинштейн находился в безрассудном состоянии, когда выходил из дома, этим объяснялось его безумное решение возвращаться по дороге вдоль обрыва. Вызвали Фэнни, но вопроса о ее отсутствии лишь коснулись. Объяснение приняли сразу же, рассказ о поездке в Кингс-Бенион почти не вызвал вопросов. Результат был очевиден с самого начала. Рубинштейн совершил глупость и тяжко за нее поплатился. Коронер и присяжные не могли никого винить. Семейные ссоры не являлись подходящей темой для открытых дебатов, если не влекли за собой уголовного обвинения. Люди могли верить на слово Лал и считать ее морально виновной; могли косо смотреть на вновь ставшую румяной Фэнни, не выказывающую никаких эмоций. Но вынесенный вердикт гласил: «Найден утонувшим», без всякого намека на самоубийство. В легких была обнаружена вода, хотя состояние разложения не позволяло говорить с уверенностью о причине смерти. Уже одного падения с обрыва могло быть достаточно.
— Ну что ж, я рад за Паркинсона, — заметил Брайди, когда мы уходили. — Ему не хотелось бы торчать здесь из-за этого злополучного дела еще три месяца. И думаю, Рубинштейну будет безразлично, что кто-то, кого он, вероятно, в глаза не видел, лежит в его могиле.
— Что ты имеешь в виду? — воскликнул я. — Мы не можем ничего доказать.
— Мы не можем установить, кто этот бедняга. Но знаем, что не Рубинштейн. Ты обратил внимание на уцелевшую ступню? Уверяю тебя, она была распухшей, представляла собой не особенно приятное зрелище, но этот человек не заказывал обувь у Расселла. Он носил готовую и недорогую обувь. Ступня была деформированной, мозолистой, как почти у всех рабочих и бедняков. По себе это знаю. Что до головы и торса, я могу одеваться лучшим образом, но вот ступни становятся сдавленными, потертыми, искривленными — и обычно причина в обуви. Но как я говорю, это не имеет значения. Очевидно, Рубинштейн упал с обрыва и лежит там, где его не найдут, пока море не отдаст своих мертвецов.
