Уилки Коллинз - Закон и жена
Майор вздохнул с облегчением и одобрительно потрепал меня по плечу.
— Отлично сказано! — прибавил он весело, в одну минуту превращаясь в прежнего любезника. — У вас особенный дар сразу понимать положение вещей. Вы мне напоминаете прелестную леди Клоринду. У нее тоже необычайное соображение, и она отлично понимает мое положение. Я бы желал познакомить вас с нею, — сказал майор, погружая свой длинный нос в букет леди Клоринды.
Мне нужно было достигнуть цели, и, как женщина настойчивая (о чем вы уже, вероятно, догадались), я не отступилась от своего намерения.
— Мне было бы очень приятно познакомиться с леди Клориндой, но…
— Я устрою маленький обед, втроем, — продолжал майор в порыве энтузиазма. — Вы, я и леди Клоринда. Вечером явится наша примадонна и споет нам. Не составить ли нам меню? Мой милый, дорогой друг, какой суп предпочитаете вы осенью?
— Но, — продолжала я, — чтобы возвратиться к нашему прежнему разговору…
Улыбка мгновенно исчезла с лица майора, и перо, готовое обессмертить мой любимый осенний суп, выпало у него из рук.
— Разве мы должны возвращаться к нему? — жалостно возразил он.
— Только на одну минуту, — попросила я.
— Вы напоминаете мне, — снова заговорил майор, — другую прелестную мою приятельницу, француженку, госпожу Мирлифлор. Вы, как я вижу, чрезвычайно настойчивы, госпожа Мирлифлор тоже. Она в настоящее время в Лондоне, не пригласить ли нам ее на свой обед? — При этой мысли лицо майора просияло, и он снова взялся за перо. — Так скажите же мне, — продолжал он, — какой любите вы суп?
— Извините меня, — начала я, — но мы в то время говорили…
— О, моя дорогая! — вскричал майор. — Как, вы опять о том же?
— Да, о том.
Майор во второй раз опустил перо и с сожалением расстался с госпожою Мирлифлор и осенним супом.
— Итак, — продолжал он терпеливо и с покорной улыбкой, — вы говорили…
— Я говорила, — отвечала я, — что данное слово не позволяет вам открыть мне тайну, которую мой муж скрывает от меня. Но вы не давали ему обещания не отвечать мне, если я обращусь к вам с двумя-тремя вопросами.
Майор Фиц-Дэвид погрозил мне рукой и, устремив на меня проницательный взор, сказал:
— Остановитесь! Мой дорогой друг, остановитесь! Я знаю, к чему приведут ваши вопросы и какой будет результат, если я начну отвечать вам на них. Когда ваш муж был у меня сегодня, он воспользовался случаем напомнить мне, что красивая женщина может из меня делать все что ей угодно. Он в этом совершенно прав. Я не могу ни в чем отказать хорошенькой женщине, я таю в руках ее, как воск. Дорогая, прелестная леди, не злоупотребляйте своим влиянием! Не заставляйте старого солдата изменить честному слову!
Я старалась сказать что-нибудь в защиту своих побуждений. Он сложил руки с умоляющим видом и смотрел на меня с дивным простодушием.
— Зачем упорствовать? — спросил он. — Я не защищаюсь. Я агнец. Зачем приносить меня в жертву? Я признаю вашу власть, отдаюсь. Всеми несчастиями моей юности и зрелого возраста обязан я женщинам, и теперь, стоя одной ногой в гробу, я остаюсь тем же, чем был прежде, так же люблю женщин и готов быть ими обманут. Не унизительно ли это? А между тем это справедливо. Посмотрите на этот знак. — И, приподняв локон своего прекрасного парика, он показал мне ужасный шрам. — Это рана, считавшаяся в то время смертельной, нанесена мне пулей из пистолета. Не защищая свое отечество, получил я ее, нет, но на дуэли за оскорбленную женщину от руки ее разбойника-мужа. И она стоила того.
Он поцеловал кончики своих пальцев при воспоминании об умершей или отсутствующей женщине и указал на висевший на стене акварельный рисунок, представлявший прелестный сельский дом.
— Это прекрасное поместье некогда принадлежало мне, — продолжал он, — но оно давно уже продано. А куда ушли деньги? На женщин (Господи, помилуй их всех!), но я об этом не сожалею. Если б у меня было еще поместье, оно, без сомнения, пошло бы туда же. Прекрасный пол всегда играл мною, моей жизнью, моим временем, моими деньгами, и Бог с ним! Я сохранил для себя только одно — честь. А теперь и она в опасности. Да! Если вы станете задавать мне вопросы со свойственным вам искусством, мягким, нежным голосом, устремив на меня свои прелестные глазки, я знаю, что случится. Вы отнимете у меня единственное и лучшее мое достояние. Чем заслужил я, чтобы со мной поступали таким образом, мой прелестный друг? И поступали именно вы? Фи, фи!
Он остановился и устремил на меня, как и прежде, простодушный, умоляющий взор, слегка склонив голову на сторону. Я снова пыталась заговорить об интересовавшем меня предмете. Майор еще настоятельнее просил меня пощадить его.
— Спрашивайте меня о чем хотите, — говорил он, — только не принуждайте меня изменять другу. Избавьте меня от этого, и я все готов сделать для вашего удовольствия. Выслушайте, что я вам скажу, — продолжал он, наклоняясь ко мне и принимая серьезный вид. — Я нахожу, что с вами поступили жестоко. Невозможно надеяться, чтобы женщина, поставленная в такое положение, согласилась оставаться на всю жизнь в неведении. Нет, нет! Если бы я в настоящий момент увидел, что вы близки к открытию тайны, которую Юстас так тщательно скрывает от вас, я вспомнил бы, что всякое обещание имеет свои границы. Моя честь не позволила бы мне помогать вам, но я не пошевелил бы пальцем, чтобы помешать вам открыть истину.
Наконец он заговорил чрезвычайно серьезно и сделал особенное ударение на последних словах. При этом я быстро вскочила с места. Это было невольное, непреодолимое движение. Майор Фиц-Дэвид пробудил во мне новую мысль.
— Теперь мы понимаем друг друга, — сказала я. — Я принимаю ваши условия, майор, и потребую от вас только то, что вы сами предложили мне.
— Что я вам предложил? — спросил он с тревогой.
— Ничего такого, в чем вы могли бы раскаиваться, — ответила я, — или что вам было бы трудно исполнить. Позвольте мне задать вам смелый вопрос? Предположим, этот дом мой, а не ваш.
— Считайте его своим, — вскричал любезный джентльмен, — от чердака до кухни!
— Премного вам благодарна, майор; с этой минуты я буду считать его своим. Вы знаете, — и кому же это не известно? — что главная из женских слабостей — любопытство. Предположим, что любопытство побуждает меня осмотреть все в моем новом доме.
— И что же?
— Предположим, что я пойду из комнаты в комнату и буду рассматривать каждую вещь, заглядывать в каждый угол. Как вы думаете, могла бы я?..
Умный майор уже предвидел, какого рода последует вопрос. Он последовал моему примеру и вскочил с места, когда в голове его промелькнула новая мысль.
— Могла бы я добраться таким образом до тайны моего мужа? Одно слово, майор, отвечайте только: да или нет.
— Успокойтесь, — вскричал майор.
— Да или нет? — повторила я, волнуясь более прежнего.
— Да, — ответил он после минутного размышления.
Я этого ожидала, но это было слишком неопределенно и не могло удовлетворить меня. Нужно было добиться от него (если возможно) еще некоторых подробностей.
— Это «да» означает, что я найду здесь ключ к тайне? — спросила я. — Нечто такое, что можно видеть глазами, осязать руками?
Он снова задумался. Я видела, что я заинтересовала его, и терпеливо ждала его ответа.
— То, что вы называете ключом, — сказал он, — что вы можете видеть и осязать, вы найдете здесь.
— В этом доме?
Майор приблизился ко мне на несколько шагов и сказал:
— В этой самой комнате.
У меня голова пошла кругом, сердце учащенно билось. Я пыталась заговорить, но тщетно; я задыхалась. Пение наверху продолжалось; примадонна выводила свои трели, пробовала голос на отрывках из итальянской оперы. В ту минуту, когда я прислушалась к ее пению, она пела из «Сомнамбулы»[3]: «Come per me sereno». С тех пор я, как только услышу эту дивную мелодию, переношусь мысленно в роковой кабинет на Вивиен-плейс.
Майор Фиц-Дэвид, также сильно потрясенный, первый прервал молчание.
— Сядьте сначала в это кресло, — сказал он. — Вы слишком взволнованы, вам нужно отдохнуть.
Он был прав. Я едва держалась на ногах и тотчас же опустилась в кресло. Майор позвонил и сказал несколько слов слуге.
— Я здесь уже давно, — произнесла я слабым голосом. — Не мешаю ли вам, скажите откровенно.
— Мешаете? — повторил он с очаровательной улыбкой. — Вы забываете, что вы у себя дома!
Слуга возвратился с бутылкой шампанского и тарелкой воздушного печенья.
— Я держу это вино специально для дам, — объяснил он. — Бисквиты получаю из Парижа. Вы должны мне доставить удовольствие — попробовать их. А тогда, — он остановился, внимательно рассматривая меня, — тогда не нужно ли мне будет пойти наверх к примадонне и оставить вас одну?
