Агата Кристи - Скрюченный домишко
Мне стало ее жаль. Презрение, с каким семья Леонидис говорила о ней, их старание убедить себя, что убийство – дело ее рук, все их поведение показалось мне сейчас просто бесчеловечным. Одинокая, беззащитная, затравленная женщина…
– А если не я, так они думают на Лоуренса, – продолжала она.
– Да, а что насчет Лоуренса?
– Мне ужасно жалко его. Он такой хрупкий. На войну он идти не мог. И не потому, что он трус, а потому, что чувствительный. Я старалась подбадривать его, старалась, чтобы ему у нас было хорошо. Ему приходится учить этих ужасных детей. Юстас вечно над ним насмешничает, а Жозефина… Ну, вы ее видели. Сами знаете, что это такое.
Я признался, что еще не видел Жозефины.
– Мне иногда кажется, что у девчонки не все винтики на месте. Вечно подкрадывается, подслушивает, и вид у нее такой странный… У меня от нее мурашки по спине бегают.
Мне вовсе не хотелось обсуждать Жозефину. Я вернулся к Лоуренсу Брауну.
– Кто он такой? – спросил я. – Откуда он взялся?
Вышло это у меня грубовато. Она покраснела.
– Он, собственно, ничего собой не представляет. Как я… Куда же нам против них всех!
– Вам не кажется, что вы впадаете в излишнюю панику?
– Нет, не кажется. Они хотят представить все так, будто это Лоуренс убил или я. И главный полицейский на их стороне. Куда уж мне.
– Не надо взвинчивать себя, – посоветовал я.
– А что, если это кто-то из них убил? Или кто-то чужой? Или кто-нибудь из слуг?
– Пока не находится мотива.
– Ах, мотива! А у меня какой мотив? Или у Лоуренса?
Чувствуя себя не очень ловко, я пробормотал:
– Они могут, как я понимаю, предполагать, что вы и Лоуренс… э-э-э… влюблены друг в друга… и хотите пожениться.
Она выпрямилась на диване:
– Как бессовестно предполагать такое! И это неправда! Мы никогда друг другу ни словечка про это не сказали. Мне было его жаль, и я старалась его подбодрить. Мы просто друзья, вот и все. Вы мне верите, скажите, верите?
Я ей верил. То есть я верил, что они с Лоуренсом действительно, как она говорит, просто друзья. Но я также полагал, что, быть может, сама того не сознавая, она любит молодого человека.
Обдумывая эту мысль, я спустился вниз с намерением найти Софию. Как раз когда я собрался заглянуть в гостиную, из дверей в конце коридора высунулась ее голова.
– Привет, – сказала София. – Я помогаю няне готовить ленч.
Я уже двинулся в ее сторону, но она вышла в коридор, закрыла за собой дверь и, взяв меня за руку, завела в пустую гостиную.
– Ну, – произнесла она, – ты видел Бренду? Что ты о ней думаешь?
– Откровенно говоря, мне жаль ее.
София иронически подняла брови.
– Понятно, – проронила она. – Значит, ты поймался на ее удочку.
Я почувствовал досаду.
– Просто я способен взглянуть на все под ее углом зрения, а ты, очевидно, нет.
– На что – на все?
– Положа руку на сердце, София, кто-нибудь в семье вел себя с нею любезно или хотя бы корректно за все ее пребывание здесь?
– Нет, разумеется. С какой стати?
– Да хотя бы из обыкновенного христианского человеколюбия.
– Боже, какой высокоморальный тон! Видно, Бренда неплохо сыграла свою роль.
– Право, София, ты как-то… не знаю, что на тебя нашло.
– Просто я веду себя честно и не притворяюсь. Ты, по твоим словам, можешь встать на ее точку зрения. Ну а теперь встань на мою. Мне не нравятся молодые женщины, которые сочиняют историю обманутой любви и, пользуясь этим, выходят замуж за очень богатого старика. Я имею полное право не любить этот тип молодых женщин, и не существует ни малейших причин, почему я должна делать вид, что они мне нравятся. И если бы эту историю изложить объективно на бумаге, то и тебе такая молодая особа не понравилась бы.
– А она сочинила историю?
– Какую? О ребенке? Не знаю. Я лично думаю, что да.
– И тебя возмущает, что деда твоего провели и он попался на эту историю?
– Ох нет, дед не попался, – засмеялась София. – Дедушку никто не мог провести. Бренда ему была нужна. Ему хотелось изобразить Кофетуа и жениться на нищенке.[4] Он отлично знал, что делает, и замысел его удался как нельзя лучше. С точки зрения деда, его брак полностью оправдал себя – как и прочие его деловые операции.
– А идея нанять в качестве домашнего учителя Лоуренса Брауна тоже оправдала себя? – иронически осведомился я.
София сосредоточенно свела брови:
– Ты знаешь, я не уверена, что это не было сделано с умыслом. Ему хотелось, чтобы Бренда была счастлива и не скучала. Возможно, он догадывался, что драгоценности и платья – еще не все. Он подозревал, что ей может не хватать чего-то нежно-романтического. Возможно, по его расчетам, кто-то вроде Лоуренса Брауна, кто-то абсолютно, так сказать, ручной, и есть то, что надо. Нежная дружба двух душ, окрашенная меланхолией, должна была помешать Бренде завести настоящий роман с кем-то на стороне. Да, я не исключаю такого варианта, дед вполне был способен изобрести нечто в таком духе. Он, должна тебе сказать, был дьявольски хитер.
– Судя по всему, да, – согласился я.
– Он, очевидно, не мог предвидеть, что это приведет к убийству… И именно поэтому, – София заговорила с неожиданной страстностью, – именно по этой причине я не думаю, как бы мне этого ни хотелось, что она пошла на убийство. Если бы она задумала убить деда – или они замыслили это вместе с Лоуренсом, – дед знал бы об этом. Тебе, наверное, кажется это надуманным…
– Признаюсь, да.
– Ты не был с ним знаком. Уж он бы не стал способствовать собственной смерти! Но таким образом – мы наталкиваемся на стену.
– Она напугана, София, – сказал я, – очень напугана.
– Старший инспектор Тавернер и его веселые молодцы? Да, эти могут нагнать страху. Лоуренс, я полагаю, в истерике?
– В самой натуральной. Отвратительное зрелище. Не понимаю, чем такой мужчина может понравиться женщине.
– Не понимаешь, Чарльз? А между тем у Лоуренса есть свой мужской шарм.
Я не поверил своим ушам:
– У этого хилого типа?
– Почему мужчины считают, что для противоположного пола привлекателен только пещерный человек? У Лоуренса своя привлекательность, только тебе этого не понять. – Она бросила на меня пытливый взгляд. – Я вижу, Бренда глубоко запустила в тебя коготки.
– Не говори пустяков. Она, в сущности, даже не хороша собой. И вовсе она не…
– Не обольщала тебя? Нет, но била на жалость. Ее нельзя назвать красивой, она, безусловно, не отличается умом, но у нее есть одно выдающееся свойство: она умеет сеять смуту. Она уже посеяла смуту между нами.
– София! – Я пришел в ужас.
София направилась к двери:
– Забудь, Чарльз. Ленч не ждет.
– Я пойду с тобой, помогу.
– Нет, ты останешься здесь. Джентльмен на кухне?! Представляю, что было бы с няней!
– София! – окликнул я ее, когда она уже выходила.
– Ну что?
– Кстати о прислуге. Почему в доме ни внизу, ни наверху никого нет? Какой-нибудь особы в переднике и наколке, которая открывала бы дверь?
– У дедушки была кухарка, две горничные и камердинер. Он любил, чтобы были слуги. Он, естественно, платил им уйму денег, поэтому находил их всегда с легкостью. Роджер и Клеменси держат только приходящую прислугу для уборки, живущую они не любят, вернее, Клеменси не любит. Если бы Роджер не подкреплялся как следует ежедневно в Сити, он бы умер с голоду. Для Клеменси пища – это салат, помидоры и сырая морковь. У нас время от времени появляются слуги, но потом мама закатывает очередную сцену, и они отказываются от места. После чего начинается период приходящей прислуги, а потом все начинается сначала. Сейчас у нас приходящая. Няня – явление постоянное и выручает в критических ситуациях. Ну вот, теперь ты в курсе.
София ушла. А я опустился в одно из больших обитых парчой кресел и предался размышлениям.
Там, наверху, я видел события под углом зрения Бренды. Сейчас, здесь, мне стала ясна позиция Софии. Я всецело признавал справедливость точки зрения Софии, иначе говоря, семьи Леонидис. Их приводило в негодование присутствие в доме чужой, которая проникла туда с помощью нечестных, как они считали, средств. На такое отношение к ней они имели полное право. Как выразилась София, на бумаге история выглядела бы некрасивой…
Но у нее была еще и чисто человеческая сторона – и мне она была понятна, а семье Леонидис нет. Они и сейчас, и всегда были богаты и хорошо устроены в жизни. Они не имели представления о соблазнах, искушающих обездоленного. Бренда Леонидис мечтала о богатстве, о красивых вещах и защищенности – и о своем доме. Она утверждала, что в обмен на все это она сделала счастливым своего старого мужа. Я сочувствовал ей. Во всяком случае, сочувствовал, пока говорил с ней… А сейчас? Осталась ли мера сочувствия прежней?
Две стороны проблемы – разные точки зрения, какая из них правильна, какая…
Предыдущей ночью я спал очень мало. Встал я рано, чтобы сопровождать Тавернера. И теперь в теплой, пропитанной ароматом цветов гостиной Магды Леонидис тело мое расслабилось, утонуло в мягких объятиях большого кресла, глаза закрылись…
