Жорж Сименон - Мегрэ в суде присяжных
Мегрэ, покончив со своими гангстерами-самоучками, решился открыть дверь и предстал перед журналистами.
— Они сознались?
Комиссар утвердительно кивнул головой.
— Прошу вас, господа, поменьше огласки. Дело раздувать не стоит. Не надо, чтобы у тех, кто захотел бы им подражать, создалось бы впечатление, что парни совершили подвиг. Верьте мне, это несчастные ребята…
Он отвечал на вопросы кратко, чувствуя себя усталым, отяжелевшим. Душой он был в зале суда присяжных, где сейчас, видимо, настала очередь говорить молодому защитнику.
В какую-то минуту комиссар чуть было не открыл стеклянную дверь, отделявшую уголовную полицию от Дворца правосудия, чтобы присоединиться к Лапуэнту, но что толку? Он заранее мог представить себе защитительную речь, начинавшуюся в стиле душещипательных романов.
Конечно, Пьер Дюше постарается как можно подробнее остановиться на прошлом обвиняемого.
Бедная семья из Гавра. Куча детей, которые как можно раньше сами должны были пробивать себе дорогу в жизни. В пятнадцать или шестнадцать лет дочери начинали зарабатывать себе на хлеб, иначе говоря, уезжали в Париж, чтобы искать работу.
Были ли у родителей время и возможность уделять им внимание? Устроившись в Париже, девушки присылали раз в месяц домой письмо, старательно выводя слова, изобилующие орфографическими ошибками, а иногда прилагали к нему скромный денежный перевод.
Так было и в этой семье. Две сестры уехали в Париж. Сначала Леонтина, которая устроилась продавщицей в универмаге и довольно скоро вышла замуж.
Младшая, Элен, поступила работать в молочную, потом в галантерейную лавку на улице Отевиль.
Муж старшей сестры умер. Младшая рано начала посещать танцульки в своем квартале.
Виделись ли они друг с другом? Это неизвестно. Похоронив мужа, погибшего в катастрофе, Леонтина Фаверж пристрастилась к пивным на улице Руаяль и меблированным комнатам в районе церкви Медлен, а когда подкопила денег, открыла нечто вроде дома свиданий на улице Манюэль.
Ее сестра Элен родила двух детей от неизвестных отцов и кое-как растила их в течение трех лет, а потом неожиданно, попала в больницу на операцию и оттуда уже не вышла.
— Мой клиент, господа присяжные, воспитывался в сиротском приюте.
Это была правда, и Мегрэ мог снабдить адвоката на этот счет интересными данными. Например, сообщить, сколько процентов от всего количества питомцев приюта через несколько лет самостоятельной жизни плохо кончали и оказывались на скамье подсудимых.
Это были бунтари, мстившие обществу за свое унизительное положение.
Как ни странно, вопреки общему мнению и, безусловно, мнению присяжных, такие составляли меньшинство.
Конечно, для многих детство, проведенное в приюте, не проходит даром. На всю жизнь у них остается чувство собственной неполноценности. Но им хочется доказать самим себе, что они не хуже других.
Их обучили ремеслам, и они стараются стать первоклассными мастерами.
Для таких лестно обзавестись семьей, настоящей семьей, иметь детей, прогуливаться с ними за ручку по воскресеньям.
А самое заветное — в один прекрасный день стать хозяином, открыть свою мастерскую.
Подумал ли об этом Пьер Дюше, говорил ли в своей защитительной речи на эту тему, обращаясь к присутствовавшим, которые сидели с поблекшими от усталости лицами?
Давая утром показания, Мегрэ кое-что упустил и теперь не мог себе этого простить. Правда, допрос был зафиксирован в дел&, но это была ничего не значащая мелочь.
В тот лень, когда Жинетту Меран в третий раз вызвали на допрос к комиссару, Мегрэ спросил у нее как бы невзначай:
— У вас никогда не было детей?
Видимо, она подобного вопроса не ожидала и взглянула на него с удивлением:
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Не знаю… Мне кажется, ваш муж принадлежит к такому ролу мужчин, которые хотели бы иметь детей… Что, я ошибся?
— Нет.
— Он надеялся, что вы родите ему ребенка?
— Вначале — да.
Комиссар почувствовал в ее голосе колебание, даже растерянность и решил прощупать дальше.
— Вы не можете рожать?
— Нет.
— Он это знал, когда собирался на вас жениться?
— Нет. Об этом мы никогда не говорили.
— Когда же он узнал?
— Через несколько месяцев. Он все время налеялся и каждый месяц задавал мне один и тот же вопрос, и я предпочла в конце концов сказать ему правду… Не всю правду… Основное…
— То есть?
— До знакомства с ним я болела и перенесла операцию…
С тех пор прошло семь лет. Меран мечтал о настоящей семье, а детей у него так и не было.
Он открыл свою мастерскую. Потом, уступив настояниям жены, попробовал переменить специальность. Как и следовало ожидать, на ресторане он разорился. И все-таки он терпеливо копил деньги и открыл новую мастерскую по окантовке.
Это создало у Мегрэ вполне определенное представление о Меране, и, прав ли был комиссар или нет, но он не придал в данном случае довольно большого значения вопросу о детях.
Он не был до конца убежден в невиновности Мерана. Ведь ему приходилось встречать таких же незаметных, таких же спокойных и мягких на первый взгляд люлей, которые становились насильниками.
Почти всегда это происходило в тех случаях, когда они были чем-то глубоко оскорблены.
Побуждаемый ревностью, Меран мог бы совершить убийство, как мог обрушиться и на друга, если бы тот его унизил.
Возможно даже, если бы Леонтина Фаверж отказала ему в деньгах, которые были крайне необходимы…
Все было возможно, по мнению комиссара, кроме одного: человек, мечтавший иметь детей, никогда не смог бы медленно, хладнокровно задушить четырехлетнюю девочку.
— Алло, патрон…
— Слушаю…
— Заседание закончилось. Суд и присяжные удалились на совещание. Одни считают, что это продлится долго. Другие, наоборот, убеждены, что все уже решено.
— Как ведет себя Меран?
— Днем, во время заседания, держался так, будто речь идет не о нем. Сидел с отсутствующим видом, глядел мрачно. Когда два или три раза адвокат обращался к нему с каким-нибудь вопросом, он только пожимал плечами. Наконец, когда председатель спросил у него, хочет ли он сделать какое-нибудь заявление, он, казалось, даже его не понял. Пришлось повторить вопрос, Меран только головой замотал.
— Он хоть раз посмотрел на свою жену?
— Ни разу.
— Благодарю. Теперь слушай меня хорошенько: заметил ты в зале Бонфиса?
— Да. Он держался поблизости от Жинетты Меран.
— Посоветуй ему не терять ее из виду при выходе. А чтобы наверняка не, прозевать, пусть позовет на помощь себе и Жюсье. Один из них должен иметь наготове машину.
— Я понял и передам ваши указания.
— Она, конечно, вернется к себе. Необходимо, чтобы перед ее домом на бульваре Шаронн постоянно кто-нибудь дежурил.
— Ну, а если…
— Если Мерана оправдают, я пошлю Жанвье, и он им займется.
— Вы думаете, что…
— Я ничего не знаю, голубчик.
И это было верно. Он действовал, как умел. Он пытался отыскать правду. Но пока ничто не доказывало, что он нашел ее хоть отчасти.
Следствие началось в марте, продолжалось в начале апреля, когда над Парижем уже ярко светило солнце, плыли прозрачные облака, а порой в какое-нибудь прохладное утро внезапно начинался ливень.
Вторая часть судебного расследования велась уже ранней хмурой осенью, с частыми дождями, низко нависшим мокрым, как губка, небом и блестящими от дождя тротуарами.
Чтобы убить время, комиссар подписал почту, потом заглянул в комнату инспекторов и отдал распоряжение Жанвье.
— Держи меня все время в курсе дела. Даже ночью.
Несмотря на свое внешнее спокойствие, Мегрэ вдруг стал нервничать, волноваться, будто досадуя, что взвалил на себя слишком большую ответственность.
Услышав телефонный звонок, он кинулся к себе в кабинет.
— Закончилось, патрон.
В трубке слышался не только голос Лапуэнта, но и неясный шум, гул толпы.
— Было задано четыре вопроса, по два по поводу каждой жертвы. На все четыре ответ отрицательный. Сейчас адвокат пытается провести Мерана сквозь толпу, которая…
На мгновение голос Лапуэнта потонул среди гула голосов.
— Простите меня, патрон… Я звоню по первому попавшемуся телефону… Сейчас буду у вас…
Мегрэ в волнении снова стал шагать по комнате, набил трубку, потом взял другую — первая не затягивалась, — три раза открывал и закрывал дверь.
Коридоры уголовной полиции снова были безлюдны. В стеклянной клетке ожидал вызова только один осведомитель, явившийся, видимо, в назначенное ему время.
На лице вошедшего Лапуэнта еще отражалось возбуждение от закончившегося процесса.
— Многие это предвидели, и все же приговор произвел впечатление, как бомба… Все встали… Мать малышки, опять вернувшаяся на себе место, упала в обморок, и ее чуть не затоптали…
