Эрнст Гофман - Зловещий гость (сборник)
Однажды утром Дегрэ явился к председателю Ларенье бледный, расстроенный, вне себя от бешенства.
– Что с вами? Есть новости? – спросил тот. – Вы напали на какой-нибудь след?
– Ха! – воскликнул Дегрэ, скрежеща зубами от ярости. – Вчера ночью недалеко от Лувра маркиз де Лафар подвергся нападению на моих глазах!
– Возможно ли! – радостно воскликнул Ларенье. – Значит, убийцы в наших руках!
– Постойте, выслушайте меня до конца, – продолжал с горькой усмешкой Дегрэ. – Итак, я стоял около Лувра, раздумывая о нашем деле и проклиная негодяев, которым до сих пор удавалось надувать даже меня! Вдруг я увидел силуэт человека – тот тихо прокрался мимо, не заметив меня. При свете луны я тотчас узнал маркиза де Лафара, тем более что мне было известно, к кому он пробирается. Но едва он успел сделать десять или двенадцать шагов, как вдруг, словно из-под земли, появился один из этих негодяев, кинулся на маркиза, как тигр, и мгновенно повалил его на землю.
В восторге от мысли, что убийца наконец-то попадет в мои руки, я выскочил с громким криком из своей засады и бросился на злодея, но тут меня словно бес попутал – я наступил на край своего плаща и во весь рост растянулся на земле. А негодяй между тем побежал так, будто у него выросли крылья. Я тотчас поднялся с земли и со всех ног пустился за ним в погоню, по дороге кричал, трубил в рожок. Весь квартал пришел в движение. Топот лошадей, стук оружия раздавались отовсюду. «Сюда! Сюда!» – кричал я на всю улицу и все бежал, причем разбойник все время держался шагах в двадцати впереди меня. Я видел, как он, думая меня обмануть, нарочно кидался из стороны в сторону. Так мы добежали до Никезской улицы, где, как мне показалось, силы начали ему изменять. Каких-нибудь пятнадцать шагов оставалось между нами…
– И затем вы его поймали? И передали страже? – в восторге воскликнул Ларенье, схватив Дегрэ за руку, точно тот сам был убийцей.
– Пятнадцать шагов оставалось между нами, – унылым голосом продолжал Дегрэ, тяжело вздохнув, – как вдруг негодяй, кинувшись в сторону, исчез в стене!
– В стене? Вы бредите? – ахнул Ларенье, невольно отступив и всплеснув руками.
– Можете считать, если вам угодно, что я брежу, – продолжал Дегрэ, в отчаянии схватившись за голову, – тем не менее все было именно так, как я вам рассказал. Ошеломленный увиденным, я остановился перед стеной. Толпа моих сыщиков, а с ними и маркиз де Лафар с обнаженной шпагой, подбежали ко мне. Мы зажгли факелы и перещупали всю стену сверху донизу. Ни малейшего следа двери, окна или какого-либо отверстия не оказалось. Это была толстая каменная стена, за которой находился двор дома, где живут честные и благонадежные люди. Сегодня утром я вновь провел исследования и не нашел ровным счетом ничего! Право, я начинаю думать, что сам черт помогает негодяям.
История Дегрэ вскоре стала известна всем парижанам. Везде только и речи было что о колдовстве, о связи с дьяволом Лавуазен, Левигурёра, известного священника Лесажа. И так как человек по натуре своей склонен подозревать в загадочных вопросах вмешательство сверхъестественной силы, то почти все твердо уверовали в то, что Дегрэ высказал в минуту отчаяния и недовольства, а именно – что сам черт защищает и скрывает злодеев, продавших ему за это свои души.
Можно себе представить, какими домыслами и выдумками оброс рассказ о приключении с Дегрэ! На всех углах продавалась картинка, как страшная фигура дьявола исчезает сквозь землю перед напуганным до смерти Дегрэ. Словом, дошло до того, что не только народ, но и сами полицейские были так испуганы, что едва смели показываться по ночам в отдаленных кварталах и улицах, а если и показывались, то не иначе как оглядываясь, дрожа и обвесив себя предварительно окропленными святой водой амулетами.
Аржансон, видя, что даже усилия chambre ardente ни к чему не привели, решил просить короля учредить другое судилище и облечь его еще большими полномочиями для преследования и казни преступников. Но король, и без того пораженный числом казней, состоявшихся по приговору Ларенье, и убежденный, что даже chambre ardente иной раз действовала чересчур рьяно, отказался утвердить этот проект.
Тогда придумали другое средство заставить короля согласиться на просьбу Аржансона. В комнатах госпожи Ментенон, где король часто проводил время до поздней ночи, работая со своими министрами, ему было передано стихотворение, написанное от имени любовников, жаловавшихся королю на то, что они не могут даже сделать дорогого подарка своим возлюбленным.
«Как ни честно и славно, – говорилось в стихотворении, – пролить кровь за ту, которую любишь, на поле чести, совершенно иное – погибнуть от руки подлых убийц, не имея даже возможности защититься».
«Король Людовик, – следовало далее, – эта звезда, покровительствующая всему, что касается любви и любезности, обязана рассеять своим светом мрачную ночь, под покровом которой совершаются преступления. Божественный герой, низложивший своих врагов, сумеет обратить свой меч и в другую сторону и, подобно Геркулесу, сразившему Лернейскую гидру, или Тезею, убившему Минотавра, победить страшное чудовище, восставшее против радостей и утех любви и облекающее в траур всякое счастье и наслаждение».
Немалое место было отведено в стихах описанию того страха, который должны были ощущать любовники, прокрадываясь к предметам своей страсти, – страха, убивавшего в зародыше самое чувство любви. Все это было описано в замысловатых и остроумных метафорах, а в конце стихотворения помещен панегирик Людовику, потому не оставалось ни малейшего сомнения, что король непременно прочтет его с удовольствием.
Людовик, пробежав глазами стихотворение, обратился к госпоже Ментенон и, прочитав ей стихи вслух, с улыбкой спросил, как же следует поступить с просьбой бедных любовников. Ментенон, верная принятому ею тону безукоризненной добродетели, ответила, что, по ее мнению, запрещенные, безнравственные пути любви не заслуживают покровительства и защиты, но для пресечения ужасных преступлений действительно необходимо принять самые строгие меры.
Король, недовольный этим двусмысленным ответом, сложил бумагу и хотел уже выйти в соседнюю комнату, где его ожидал государственный секретарь, как вдруг, внезапно оглянувшись, увидел Скюдери, которая сидела тут же, недалеко от Ментенон, на маленьком кресле. Подойдя к ней с прежней, игравшей на его губах улыбкой, исчезнувшей после ответа Ментенон, Людовик остановился и, перебирая в руках бумагу, тихо сказал:
– Маркиза плохо знакома с любовными похождениями наших шевалье и видит в них одни запрещенные вещи. Но вы, милейшая Скюдери, что думаете вы об этой поэтической просьбе?
Скюдери почтительно встала и с легким румянцем, вспыхнувшим на ее бледном, пожилом лице, тихо ответила, опустив глаза:
Un amant, qui craint les voleursN’est point digne d’amour[5].
Король, тронутый рыцарским смыслом этих слов, весело воскликнул:
– Клянусь святым Дионисием! Вы совершенно правы! Не хочу и я жестоких мер, при которых правый может пострадать вместе с виновным! Пусть Аржансон и Ларенье действуют по-прежнему!
На другой день Мартиньер передала своей госпоже загадочный ящичек и рассказала ей о ночном происшествии. Затем и она, и Батист, стоявший в углу с испуганным видом и теребивший свой ночной колпак, принялись умолять госпожу открыть ящичек не иначе как с величайшей осторожностью. Скюдери, выслушав их и взвесив тайную посылку в руке, ответила, невольно улыбнувшись:
– Вы, кажется, оба сошли с ума! Разбойники знают так же хорошо, как и вы, что я небогата и потому меня ни к чему убивать с целью грабежа. Значит, меня можно убить только ради убийства, а я не думаю, что кому-то нужна жизнь семидесятитрехлетней старухи, которая и злодеев-то преследовала только в сочиняемых ею романах, а кроме того, писала стихи, не возбуждавшие ничьей зависти. От меня ничего не останется, кроме титула старой девы, иногда посещавшей двор, да нескольких дюжин книг в золотообрезном переплете. Потому, какими бы страшными красками ты, Мартиньер, ни описывала появление твоего незнакомца, я все-таки не могу поверить, будто у него было что-то дурное на уме, значит…
Тут Мартиньер с невольным криком ужаса отскочила, а Батист почти упал на колени – их госпожа открыла крышку загадочного ящичка. Но каково же было изумление всех троих, когда оказалось, что в ящичке лежат два великолепных золотых браслета, богато украшенные бриллиантами, и не менее драгоценное бриллиантовое ожерелье! Скюдери вынула вещи, и, пока она с удивлением рассматривала ожерелье, Мартиньер, схватив браслеты, не переставала издавать возгласы восторга.
«Но что же это значит?» – невольно задавала себе вопрос Скюдери. Вдруг она заметила, что на дне ящичка лежит небольшая сложенная записка. В надежде найти в ней разрешение занимавшей ее загадки Скюдери прочла записку и вдруг, задрожав, уронила ее на пол, подняв умоляющий взгляд к небу, и бессильно опустилась в кресло. Мартиньер и Батист в испуге бросились к ней.
