Морис Леблан - Канатная плясунья
Супруги Шаньи и Рауль Дювернуа направились к комнате Эстрейхера. Дверь его спальни была открыта. В комнате сильно пахло хлороформом. Граф заглянул в спальню и отскочил как ужаленный: Эстрейхер лежал на кровати, связанный по рукам и по ногам, с заткнутым ртом, и стонал, сердито выкатывая белки глаз.
Возле него лежали куртка и вязаный шарф, похожий на тот, что был на человеке, копавшем яму в овраге. А на столе, на видном месте, сверкали сапфировые серьги.
Но, увидев руку Эстрейхера, вошедшие невольно дрогнули.
Она свешивалась с кровати и была крепко привязана к ножке тяжелого кресла, рукав был засучен до плеча, и на белой коже, повыше локтя, ярко выступали три слова, выжженные татуировкой, как у моряков: «In Robore Fortuna», клеймо убийцы Жана д'Аргоня.
VI. В дороге
Цирк Доротеи ежедневно менял стоянку и нигде не оставался ночевать. Окончив представление, он тотчас же снимался с места.
Доротея сильно изменилась. Исчезла ее неподдельная веселость. Угрюмая и печальная, она сторонилась мальчиков и все время молчала.
Тоскливо стало в фургоне. Кантэн правил им, точно погребальной колесницей. Кастор и Поллукс перестали драться и шалить, а капитан зарылся в учебники и громко зубрил арифметику, зная, что этим можно тронуть сердце учительницы. Но и зубрежка плохо помогала: Доротея не обращала на него внимания и была занята своими мыслями.
Каждое утро она жадно набрасывалась на газету и, прочитав и не найдя в ней того, что искала, сердито комкала ее. Кантэн подбирал газету, расправлял измятый лист и тоже искал заголовка со знакомой фамилией. Ничего, ни слова об аресте Эстрейхера, ни слова о его преступлении.
Прохандрив неделю, Доротея на восьмой день улыбнулась. Жизнь и молодость взяли свое. Тяжелые мысли рассеялись, и она стала прежней Доротеей, веселой, ласковой и шутливой. Кастор, Поллукс и Монфокон получили ни с того ни с сего долгожданную порцию поцелуев, а Кантэн несколько ласковых шлепков.
В этот день цирк давал представление в городе Витри. Доротея была в ударе и имела громадный успех. Когда публика разошлась, она стала шалить и возиться с детьми. Неделя грусти была забыта. Кантэн прослезился от счастья.
— Я думал, что ты нас совсем разлюбила, — повторял он, размазывая слезы.
— Чтобы я разлюбила моих поросяток? Это с какой стати?
— Потому что ты — княжна.
— А разве я не была раньше княжной?
Наигравшись с малышами, Доротея пошла с Кантэном гулять и, бродя по кривым переулкам Витри, рассказала ему о своем детстве.
Доротея росла свободно. Никто ей не мешал развиваться, никто не стеснял дисциплиной. От природы она была очень любознательна и сама утоляла свою жажду знания. У деревенского священника научилась она латыни, но зубрить катехизис и священную историю было ей не по нутру. Зато она брала уроки математики и истории у школьного учителя, а больше всего любила читать, глотая все, что попадалось. Особенно много дали ей старики фермеры, у которых она жила.
— Я им обязана буквально всем, — рассказывала Доротея. — Без них я бы не знала ни одного растения, ни одной птицы. А самое важное в жизни — знать и чувствовать природу.
— Неужели они научили тебя танцевать на канате? — пошутил Кантэн.
— Я обожаю танцы. Это — наследственность: ведь мама не была серьезной артисткой большого театра. Она была простой танцовщицей, «dansing girl», из цирка и мюзик-холла.
Несмотря на свободное воспитание и довольно легкомысленный образ жизни родителей, Доротея выработала в себе чувство собственного достоинства и строгие правила морали. Если что-нибудь плохо, так оно плохо при всех обстоятельствах, без исключений и уверток. Так полагала Доротея и не допускала никаких сделок с совестью.
Долго рассказывала она о себе, а Кантэн слушал разинув рот и никак не мог наслушаться.
— Удивительный ты человек, Доротея, — сказал он наконец. — Особенно поразила ты меня в Роборэе. Как могла ты разгадать их тайну и все эстрейхеровские подлости в придачу?
— Ничего удивительного. У меня с детства страсть к таким историям. Когда я была совсем маленькой и жила у папы в имении, я вечно играла с деревенскими ребятишками, и мы составили отряд для борьбы с ворами. Нет, ты не смейся, пожалуйста. Случится у фермера кража, пропадет утка или поросенок — мы первые принимались за поиски и часто находили пропажу. Еще и жандармов не вызовут, а мы уж расследуем дело. Скоро обо мне пошла слава у крестьян, и когда мне было тринадцать, ко мне приезжали из соседних деревень за советом. «Настоящая ведьма», — говорили про меня крестьяне. Но дело было совсем не в колдовстве. Ты знаешь, что я нарочно прикидываюсь ясновидящей или гадаю на картах, а на самом деле рассказываю людям то, что заметила, и ничего не прибавляю от себя. Правда, у меня чутье и зоркие глаза, а это встречается редко. Надо уметь замечать то, что обычно ускользает от внимания; поэтому все запутанные истории кажутся мне такими простыми, и я часто удивляюсь, как другие не видят вокруг себя самых обыкновенных вещей.
— Да, от тебя ничто не ускользнет, — ответил со смехом Кантэн. — Вот и выходит, что серьги украл не Кантэн, а Эстрейхер и не Кантэна, а Эстрейхера посадят в тюрьму. Всех обвела вокруг пальца.
Доротея весело рассмеялась.
— Обвести-то обвела, но суд почему молчит? В газетах — ни строчки обо всей роборэйской истории.
— Что же там произошло, куда девался Эстрейхер?
— Не знаю.
— И не можешь узнать?
— Могу.
— Каким образом?
— Через Рауля Дювернуа.
Кантэн снова удивился.
— Где же ты его увидишь?
— Я написала ему на прошлой неделе, и он ответил телеграммой. Помнишь, я сегодня ходила на почту — это за телеграммой.
— Что же он пишет?
— Он выехал из Роборэя и будет здесь сегодня в три часа. — С этими словами Доротея посмотрела на часы. — Половина третьего. Идем к фургону.
По приказанию Доротеи фургон стоял на пригорке, откуда было видно шоссе.
— Подождем его здесь, — сказала Доротея.
— Разве ты уверена, что он приедет?
— О, конечно. Он рад со мной повидаться, — ответила она с улыбкой. — Он такой внимательный и милый.
Кантэн недовольно нахмурился. Он ревновал Доротею ко всему миру и сердито пробормотал:
— Ну, разумеется, с кем бы ты ни разговаривала — все необыкновенно любезны и внимательны.
Молча просидели они несколько мгновений. Вдруг вдали показался автомобиль. Заметив его, Доротея встала и двинулась к фургону.
Через минуту мотор Рауля Дювернуа мягко подкатил к его ступенькам. Доротея бросилась навстречу.
— Не выходите! Не выходите! Скажите только: арестован?
— Кто? Эстрейхер? — спросил Рауль, обескураженный таким приемом.
— Конечно! В тюрьме?
— Нет.
— А где же?
— Бежал.
Доротея схватилась за голову.
— Бежал… Какое несчастье! — И про себя пробормотала: — Боже мой, зачем я не осталась в Роборэе! Я бы этого не допустила.
Но жалобы мало помогали делу, а Доротея не любила тратить слов. Она взяла себя в руки и спросила Рауля:
— Почему вы так долго задержались в гостях?
— Из-за Эстрейхера.
— Напрасно. После его побега вы должны были мчаться домой.
— Зачем?
— Вы забыли о своем дедушке. Помните, я вас предупреждала.
— Я написал ему и советовал быть осторожным. А кроме того, я думаю, что вы сильно преувеличиваете опасность.
— Как! У него медаль, за которой охотится Эстрейхер, и вы думаете, что это пустяки?
Рауль хотел выйти из автомобиля, но Доротея не дала ему открыть дверцы:
— Нет-нет, поезжайте домой. Я не знаю, нужна ли Эстрейхеру вторая медаль, но я чувствую, что борьба не кончена и он непременно нападет на вашего деда. Я так уверена в этом, что решила перекочевать в ваши края и уже наметила себе маршрут. Ваше имение под Клиссоном, до него сто пять километров. Для фургона это восемь дней пути, а в автомобиле вы доедете сегодня. Ждите меня: через неделю буду у вас.
Тон Доротеи подействовал на Рауля. Он перестал спорить и снова сел за руль.
— Может быть, вы и правы. Я должен был подумать об этом, тем более что сегодня дедушка будет совершенно один.
— Почему?
— Вся прислуга отпросилась в деревню на свадьбу одного из лакеев.
Доротея задрожала.
— И Эстрейхер знает об этом?
— Очень может быть. Я рассказывал графине об этой свадьбе, и, кажется, в его присутствии.
— Когда он скрылся?
— Третьего дня.
— Значит, уже двое суток…
И не договорила… Бросилась к фургону и тотчас выскочила с ручным саком и пальто.
— Я еду с вами. Пускайте же мотор.
Кантэн подбежал к подножке.
— Береги фургон и детей, — приказала ему Доротея, — немедленно запрягай. Не останавливайся нигде, даже ради представлений. Вот тебе карта. Красным карандашом отмечен маршрут: видишь, вот Клиссон и Мануар-О-Бютт. Никуда не сворачивай и будь на месте через пять дней.
