Виктор Каннинг - Королек
– А как у него с деньгами? – спросил Гримстер. – Он по виду не нуждался?
– Знаю только, что он спокойно относился к деньгам. Иногда брал взаймы у Гарри пару фунтов в баре – но всегда предлагал выписать на них чек, и Гарри просто заливался смехом. Это была у них какая-то шутка.
– Вы не спрашивали об этом у Гарри?
– Нет. Я всегда знала, если Гарри не хотел расспросов о чем-нибудь, а он был так добр ко мне, что меня это устраивало. Кстати, и сам Гарри никогда не спрашивал ни о чем, что я делала до нашей встречи. Ну там про парней, спала ли я с ними, про друзей. Он даже не знал имени Ады, хотя и знал, что я с кем-то делила квартиру, пока я сама не сказала.
Гримстер отметил про себя, что где-то среди аннулированных чеков Гарри вполне может оказаться парочка на Билли Э – на его настоящую фамилию. А потом, поскольку тонкая тень неуверенности легла на ясный образ Лили, Гримстер решил нанести точечный удар, чтобы расшевелить ее, чтобы показать, что все это не пустая игра, чтобы чувствовала – если будет что-то от него прятать, пощады пусть не ждет.
– Возвращаясь к пятнице накануне отъезда. Ваш последний полный день с Гарри. Что вы скажете, если я заявлю, что ваши слова неправда? Что вы и Гарри уехали на машине – и на несколько часов?
Спокойно, без особого удивления и без промедления, Лили сказала:
– Вы хотите сказать, что я лгала?
– Да.
Лили рассмеялась.
– Джонни, вы с ума сошли! С чего мне лгать? – Внезапно она посерьезнела. – Вы ведь не взаправду назвали меня лгуньей?
Гримстер поднялся и выключил магнитофон.
– Нет, не взаправду.
– Я надеюсь! – В ее голосе сквозило негодование. Лили тоже поднялась. – Иначе я в самом деле стала бы по-другому думать о вас.
– Забудьте. – Похоже, удар обернулся против него. Он не хотел, чтобы Лили оказалась лгуньей; странно, но он также не хотел, чтобы она начала по-другому думать о нем. Она ему нравилась, и Гримстеру хотелось ей нравиться. Такое случалось с ним нечасто.
– Ладно, – сказал он. – Я отвезу вас в Барнстейпл. Пообедаем, а потом в салон.
Они поехали в Барнстейпл по залитой дождем долине Тау, пообедали в отеле «Империал», и Гримстер отвез Лили в парикмахерский салон.
Пока Лили мыли и сушили волосы, она впала в дремотное, ленивое состояние, припоминая события последних дней. Если не считать коротких минут в кладовой, где она смотрела на вещи Гарри, приходилось признать, что все происходящее приносило радость, уют и приятное оживление. Приятно быть в центре событий, и Джонни, задающий вопросы, тоже приятный, но не так, как Гарри. Для Гарри она была желанна, хотя он и прятал от нее часть своей жизни, впрочем, эту часть Лили и сама не горела желанием понимать. У Джонни нет никакого желания. Он учтив и вежлив, однако где-то глубоко внутри у него каменная скала, причем интуиция подсказывала, что это связано с женщиной. Он не женат, у него нет подруги. Странно. Он из тех, на кого женщины вешаются. Лили зажмурилась и попыталась представить, как бы она желала Джонни. Представить оказалось несложно. После смерти Гарри она почти с болью вспоминала, как они занимались любовью, а порой говорила себе, что любой мужчина сгодился бы, чтобы забыться в экстазе. Были такие вещи между ней и Гарри, которые она не хотела делить больше ни с кем… Возможно, священные. Словно не из этого мира. Лили верила Гарри, когда он говорил, что она особенная. Ей нравилось быть особенной. Начало оживать сильное желание почувствовать Гарри всем телом, но она усилием воли прогнала его. Что плакать и вздыхать по тому, что прошло. Время – великий лекарь. Вдруг слово «время» отодвинуло в ее мозгу заслонку, освободив одно из любимых стихотворений Гарри, и слова, хранящиеся в теплом, пропитанном духами и шампунем воздухе, понеслись торопливым потоком: «Крылато время; пусть я восхваляю взгляд глаз, подобный яркому лучу, Оно, расправив крылья, улетает, оставив только мрак в твоих глазах…» Лили дала строкам пронестись перед глазами и закончила как обычно – Гарри на этом месте всегда смеялся, а сейчас, вспомнив, беззвучно рассмеялась и она: «Джаспер Мейн. 1604–1672».
Потом, вроде бы без всякой связи, Лили сказала себе, что у нее пять тысяч фунтов и наверняка будет еще тысяча, а может, и еще – если Джонни найдет то, что ему нужно, и вся эта куча денег – для нее, для Лили Стивенс из Акфилда, и нужно будет спросить у миссис Хэрроуэй, куда их вложить, чтобы удвоить и утроить, потому что миссис Хэрроуэй понимает в деньгах и всегда говорит об акциях, о покупках и продажах и повторяет, что женщина со средствами не пропадет; и это правда, потому что при Лили миссис Хэрроуэй отвергла два или три предложения о браке от вполне состоятельных мужчин и в шутку говорила Лили, что им нужен не брак, а слияние капиталов, и что хорошего ждать от мужчин не приходится – разве только одно, а ради этого и замуж выходить не обязательно. Господи, она порой могла сказануть – хоть стой, хоть падай. Наверное, Гарри понравилось бы. Но порой она перегибала палку. В конце концов, есть какие-то вещи, о которых вслух не говорят ни в коем случае.
Пока Лили предавалась воспоминаниям и мечтам, Гримстер бродил, надев дождевик и надвинув поплотнее шляпу против нарастающего ветра, вдоль устья реки. Река отступала, и вода приобрела цвет густого кофе из-за вздувшихся верховий. Песочники, кулики-сороки и речные чайки бродили по мелководью и низинам, открытым отливом; птицы напомнили Гримстеру про Билли Э. Птицы и животные, ну и старая дружба – это все, что связывало его с Гарри? Со стороны Билли Э – возможно. Но для Гарри? Неизвестно. Теперь у Гримстера складывался некоторый портрет этого человека. Диллинг оставил тайну. Его работа спрятана, и есть еще загадка пропавшей пятницы. Насколько Гримстер узнал Диллинга, тот не мог устоять перед искушением оставить кому-то какие-то намеки. Не Лили – таким простым ключ быть не мог. Нет, ключ оставлен кому-то, похожему на Диллинга или на Билли Э. Понятно, что, чем бы ни занимался Гарри – дружбой, любовью или наукой, – он во всем искал удовольствие. Нет, это его не порочит; он охотно и отдавал, только баланс всегда был в его пользу. Диллинг полностью держал Лили в руках. Настолько, что, прикажи он ей лгать о чем-то, она будет врать, и придется перевернуть мир, чтобы заставить ее говорить правду.
Гримстер развернулся и пошел обратно по своим следам; повернувшись спиной к ветру с моря, он раскурил сигару. Затянувшись, Гримстер увидел, что по тропинке идет человек. С двухсот ярдов Гримстер узнал фигуру и походку. Это был Гаррисон, в шляпе с низкой тульей и обширном дождевике – полы мокро хлопали на ветру, словно большая потрепанная птица топала навстречу.
Они пошли рядом. Красное лицо Гаррисона сияло, как солнце в тумане.
– Еще двенадцать часов, – сказал он, – и пойдет рыба.
Гримстер спросил:
– Где ты остановился?
– Там, где вы обедали. Только я не стал соваться. Я удивился, что тебе позволяют выезжать с нашей мисс Стивенс. Милашка. Думаю, она даже тебя растопит. Согреет и расшевелит в постели.
– Наша мисс Стивенс?
– Более или менее. Ты ее приютил и утешаешь. Но мы тоже в доле. Когда я говорю «мы», то, конечно, выступаю в качестве гонца. Посыльного. Обидно, да?
– Чьего гонца?
Гаррисон рассмеялся:
– Что толку отвечать, если то, что я знаю, не обязательно правда? Да и не может быть правдой – они мне не доверятся. Я мелкий посредник в длинной цепочке. Мне платят, а имя на чеке или валюта ни о чем не говорят. Может, это египтяне, может, русские, американцы, южноафриканцы или международная промышленная компания. Знаю только, что твой профессор Диллинг, видимо, мудро решил подстраховаться, имея дело с вами, и вышел на другого покупателя.
– Ты знаешь, что он собирался продать?
– Не особенно. Лично мне, старик, глубоко наплевать. Только понятно, что это не прибавит людям радости или благополучия. – Гаррисон остановился, глядя на потоки воды под арками городского моста. – Помнишь, как я первый раз приехал с тобой в Блэкуотер? Вода как раз начала отступать, и тот мальчишка показывал нам, как вести наживку. Я поймал двадцатифунтовую рыбу – мою первую рыбу, – а ты чуть не упустил ее, потому что был такой неуклюжий с острогой! Ты и сейчас бываешь неуклюжим. Как мама?
– Старая и в порядке.
– Нам такое не грозит. И вряд ли хотелось бы. Впрочем, вернемся к нашим баранам. Мои наниматели предлагают милую сделку. Либо ты тянешь волынку, пока не зайдешь в тупик – тогда они сами займутся этим, – либо передаешь им все, что нароешь. Деньги и условия назовешь сам. Твоя безопасность в будущем, разумеется, гарантирована. Они хотят только знать, куда отправился Диллинг в пятницу двадцать седьмого февраля и что он там делал. В конце договора – приписка мелким шрифтом: если тебе удастся найти и передать им то, что спрятал Диллинг, то будет жирная премия, очень, очень жирная.
Гримстер рассмеялся:
