Виктор Лагздиньш - Ночь на хуторе Межажи. Смерть под зонтом. Тень
– Доброе утро!
– Доброе… – ответила женщина. Взгляд у нее был робкий и пугливый. Видно, утренние и вечерние визиты милиции были ей не в диковинку, казалось, она уже смирилась с очередной потерей.
– Виктор дома?
– Он спит.
Харий с майором прошли на кухню. Половину ее занимала плита, на которой стояла сковорода с недоеденной вечером картошкой. Стены пропитались дымом и кухонными запахами.
Майор, ничего не спрашивая, миновал кухню, нащупал у косяка выключатель. Комнату залил белый свет, лампочка была без абажура и очень яркая.
На диване, лицом кверху, лежал, раскрыв рот, Виктор Вазов–Войский. Он негромко похрапывал. Лицо его, покрытое трехдневной щетиной, выглядело серым. На полу стояли две пустые бутылки из–под крепленой бурды, неизвестно почему именуемой портвейном.
– Вставай! – Майор тряхнул спящего за плечо.
Приоткрылись воспаленные глаза, видно было, что он пытается оценить ситуацию, чтобы понять, как действовать дальше.
– Оставьте меня в покое, я спать хочу! – враждебно произнес парень и отвернулся было к стене, но участковый потянул его за плечо.
– Просыпайся–подымайся, – добродушно сказал он. – Скоро у тебя будет вволю времени, успеешь выспаться.
Женщина на кухне тихонько заплакала.
– В чем дело? – Молодой человек привстал с постели. И заросший, он разительно походил на Эрика Вецберза. Даже морщины те же, разве что более глубокие.
– Поедем, там узнаешь…
– Никуда я не поеду!
– Поедешь… поедешь… Давай–ка лезь в штаны, нам некогда.
– Вы на меня собак не вешайте. Моя совесть чистая.
– Тогда тем более поторопись.
– Не дадут человеку отоспаться с похмелья. – Парень сел на краешек дивана. – Мария, дай мне чистую рубашку!
Казалось, каждое движение дается ему с трудом, причиняет боль. Харию вспомнилось, как его дед тяжело, с натугой вставал по утрам и одевался, торопясь в хлев, чтобы накормить скотину; но всю одеревенелость – ему тогда было под восемьдесят – как рукой снимало, стоило деду войти в конюшню и услышать тихое ржание встрепенувшейся в стойле Тиллы.
– Где работаешь?
– Брось сети накидывать, начальник! Всего два месяца! Я еще выбираю. Наш брат тоже законы знает!
– Он уже пристроился в топливном тресте, но… – бормотала женщина, роясь в шкафу.
– Заткнись! – прикрикнул на нее парень, и она тотчас умолкла.
Наконец он собрался – дешевые туфли, поношенные джинсы, спортивного покроя трикотажная рубашка, куртка на искусственном меху с пристежным капюшоном. Нет, непохоже, что у него совсем недавно были восемьсот рублей.
– А бритва, помазок! – спохватилась женщина.
– Не боись, милая, стричь и брить меня там будут бесплатно.
Женщина застыла посреди бедной комнатки – ждала, что он с ней попрощается. Она держалась стоически, но глаза уже наполнились слезами.
– Ну, бывай, Мариша! – парень похлопал ее по плечу.
– Пиши…
Майор вышел на кухню, Харий Даука последовал за ним. Женщина даже не допускала мысли, что парня взяли по ошибке, что он может оказаться невиновным, и это потрясло Хария. Наверно, не первый, кого вот так уводят из этой квартиры, потому–то на ее лице, когда она открывала дверь, не было и доли изумления, одно лишь примирение с судьбой.
Провожая взглядом уходящих, она ни с того ни с сего вдруг сказала следователю, который поотстал от остальных:
– Не везет… Страшно мне не везет…
И резким движением притворила дверь, повернула ключ в замке. Будто опасалась, что Харий станет допытываться у нее, почему не везет. Даука представил себе своего начальника Алстера и решил, что уж тот не раздумывал бы над ответом.
«Не тех друзей выбираете, – сказал бы Алстер. – В следующий раз будьте поосторожней!»
И в его словах было бы много правды. С одной поправкой: в этот дом приходят не те, кто обитает в комфортабельных квартирах с лоджиями на солнечной стороне.
Харий слышал, как идущие впереди спускаются по темной лестнице, рукой придерживаясь за стену.
– Она–то работает? – спросил у Виктора майор.
– Оставь ее в покое, начальник. Она святая. Может, бог мозгами обидел, но святая, точно.
– Прохладно. Может, наденете пальто? – поеживаясь, сказал Харий Даука, когда они вышли на улицу. Он умышленно пропустил слово «кожаное». – Вернитесь, мы подождем.
– Нет у нас, начальник, теплой пальтушечки, – ответил Вазов–Войский и, завидев на обочине милицейскую автомашину, пошел к ней без приглашения.
– Я останусь. – Майор протянул руку Харию. – Коли встал рано, проверю заодно несколько адресочков поблизости. Где–то тут один неплательщик алиментов скрывается.
Распрощались.
Подымался туман, встречные машины шли с ближним светом, чтобы быть заметнее.
Вазов–Войский сидел нахохлившись и всю дорогу смотрел в заднее зарешеченное стекло.
Допрос почти ничего не дал.
Битых два часа следователь Даука путал Вазова–Войского вопросами и ставил ему логические ловушки, но тот и не собирался признаваться. Единственно, появились какие–то вехи, указывающие направление дальнейших поисков. Когда Виктору необходимо было о чем–то умолчать, он пользовался ответом, который казался ему универсальным средством от всех бед.
– Не знаю, – говорил Вазов–Войский. – Не помню, бухой был.
Даука записал всю беседу на магнитофон и то же самое запечатлел на бумаге. Он не старался что–либо доказывать задержанному, только спрашивал и спрашивал, чтобы потом, в одиночку, не спеша проанализировать его ответы и наметить схему дальнейшей работы. На втором допросе он прижмет Войского как следует; доказательств для осуждения достаточно, парень знает, что за чистосердечное признание наказание смягчают, так что, возможно, расколется. Во всяком случае, он не похож на тех твердолобых, которые на следствии с перепугу твердят, что белое это черное, и только на суде рыдают горючими слезами, надеясь на смягчение приговора.
О том, что совесть у допрашиваемого нечиста, говорило грустное прощание с Марией и то, что у него слишком много этих «не знаю» и «не помню».
– Сколько дней вы работали после выхода на свободу?
– Ни одного.
– Эта женщина что–то говорила про топливный трест.
– Мария? Это я ей нагородил, чтобы у нее полегчало на душе.
– Где теперь ваш отец?
– Не знаю. Где–то на Севере.
– Кому вы сказали, что поедете к нему?
– Чего не наплетешь в кабаке. Кодла в курсе, что мой старикан большая шишка, вот я и гну, пусть думают: уедет Виктор и вернется с мешком башлей, то–то гульнем! С таким заливом я еще месяцок мог бы керосинить за их счет.
– Почему же вы обманываете своих дружков и не едете к отцу? – спросил Даука с сарказмом.
– Я не знаю, где его искать… Он решил порвать со мной родственные связи, еще когда меня в позапрошлый раз определили. Только не выписался, чтобы оставить мне хибару. А сам ушел; высказал все, что обо мне думает, а я ему – что думаю о нем, и наше вам с кисточкой. Мы даже не переписываемся. Чесслово, я не загибаю. В колонии всю корреспонденцию дотошно регистрируют, можете проверить. Если я по ошибке не сделаю какой–нибудь девке ребенка, мой старикан останется без наследника и свои почетные грамоты и деньги заберет в могилу; от встреч со мной он отказывается. Да стань я хоть ангелочком, все равно не даст.
– Вы уже ангел. Вы все время меня в этом уверяете. Где вещи Беллы?
– Ничего не знаю, – отрезал Вазов–Войский, чванливо откинувшись на спинку стула, но выдержал лишь короткую паузу. – Что она там написала, стервоза?
– Я был пьян, не помню, – усмехнулся Даука и подумал, что Алстер подобную пикировку вряд ли бы одобрил, хотя душевного покоя ради замечание бы делать не стал.
– Из–за этой дешевки среди ночи хватают человека из постели! Дайте мне очную ставку, и она заберет свое заявление назад. И была вам охота, начальник, себе лишнее дело навешивать. А мне и подавно ни к чему оно! Ха, я не собираюсь сворачивать этой курице шею, готов покалякать с нею в вашем присутствии.
Инспектора угрозыска и следователи беседуют с преступниками ежедневно, преступники же с инспекторами и следователями – только в промежутке между отсидками. Эти тренировочные нагрузки настолько неравноценны, что у виновного почти нет надежды уйти от ответственности, даже если он сбалансировал свои ответы и обеспечил себе алиби. Как бы ни была пестра жизнь, ситуации, с которых начинается драматический диалог следователя с нарушителем закона, непрестанно повторяются, что дает возможность следователю учиться на своих ошибках и использовать любую неточность противника. К счастью для общества, это неравный бой. И чтобы оставался таковым всегда, целые институты заняты совершенствованием методики сыскного дела; психологи, психиатры дают свои рекомендации, а криминалистические лаборатории и кабинеты моментально усваивают достижения науки. Что всему этому может противопоставить преступный мир? Разве старичка в засаленном ватничке, сосущего, сидя на корточках, дешевую вонючую сигарету и поучающего новоприбывших зэков, которым он кажется непререкаемым авторитетом:
