Пьер Вери - Завещание Базиля Крукса
Родериго объяснил французу то самое, что рассказал несколько раньше Пиготу.
— Гостиная сохранилась в том виде, в каком она была при жизни моего дяди. Дон Карло был большим любителем бабочек и держал тут свою коллекцию. В это помещение заглядывает один Уллохо, на котором лежит обязанность проветривать его и стирать пыль.
На лице Транкиля отразился сильнейший интерес.
— Итак, — заметил он, — ваш дядя собирал бабочек. Я очень хотел бы взглянуть на те витрины, в которых помещается его коллекция.
Три низких кресла старинной работы, большой стол и два угловых дивана были покрыты серыми чехлами. У одной из стен виднелось несколько стеклянных шкафов. На среднем столе была устроена витрина горкой. Через стекло видны были пестрые крылья бабочек; впрочем, довольно, смутно, так как в помещении царил полумрак.
Родериго подошел к иллюминатору и привел в движение механизм, подымавший штору. Тотчас же в гостиной заиграло солнце.
— Дядя мой, — заговорил Родериго, — был большой чудак. Последние годы жизни он провел почти безвыходно в этом помещении, любуясь собранными им сокровищами. Здесь застигла его и смерть. Старый Рамон нашел его неподвижным вот в этом кресле с великолепным экземпляром сфинкса в руках. Повар нарушил строжайший запрет никогда без зова не являться в эту комнату, так как дон Карло не вышел к обеду, несмотря на троекратный призыв колокола. Это случилось три года тому назад. Но взгляните на эту бабочку. Краски ее крыльев так свежи, будто она сегодня утром еще порхала по тропическому лесу.
— Бабочки... — перебил его Транкиль. — Я знаю, несколько любителей бабочек. Все это были мечтатели, чувствительные души...
— Должен вас предупредить, мосье Транкиль, — несколько обиженным тоном заявил Пигот, — что я уже осматривал это помещение и не нашел решительно ничего.
— Не обескураживайте меня заранее, инспектор, — мягко возразил Транкиль.
В средней витрине теперь сверкали самые ценные и редкостные экземпляры коллекции дона Карло. Некоторые из них имели до тридцати сантиметров в длину и им мог бы позавидовать и королевский музей в Мадриде.
Транкиль внимательно рассматривал Уранию из Бразилии, Морфо с Мадагаскара, Данаиду из Персии, Аполлона со склонов Гималаев и «парижскую бабочку» с Новой Гвинеи. В центре красовался тот самый «сфинкс», которым в смертный час любовался основатель коллекции. Все присутствующее тщетно старались понять, что именно могло интересовать француза.
Наконец, он обернулся и обратился к капитану:
— В этих ящиках, — он указал на нижнюю часть застекленных шкафов, — находятся, вероятно, менее ценные части коллекции, равно как предметы, которыми ваш дядя пользовался при ее составления?
— Конечно. Не угодно ли вам будет взглянуть?
— Мне нужно осмотреть все ящики, не пропуская ни одного.
В большей части ящиков, как и в витрине, находились тщательно приколотые бабочки с этикетками. Но в одном из ящиков оказался набор инструментов: коробочки с длинными иглами, бутылочки с клеем, пробковые пластинки, сети, баночки с разными жидкостями, шприц Праваца и тысяча других предметов.
Транкиль тщательно осмотрел все, открыл каждую коробочку, заглянул в каждый угол, не пропустил и тех мест, где, видимо, хранились редко употребляемые предметы.
Пигот и Нунец смотрели на эти розыски с легким скептицизмом. Как ни велико было их уважение к талантам Транкиля, они не могли отделаться от мысли, что тот попусту теряет время. В конце концов, старичок счел дело конченным, вынул носовой платок и стал стирать с рукавов пыль.
— Один вопрос, капитан. Часто ли вы бывали на «Альдебаране», пока был жив ваш дядя?
— Очень редко. Я плавал тогда на одном из пароходов трансатлантической компании и отпуска почти всегда проводил в заокеанских странах. Дон Карло также много путешествовал в связи со своей страстью к бабочкам. Но это не мешало нам очень любить друг друга.
— А команда была та же самая?
— Почти. Два месяца тому назад я заменил кочегара Гвинейру Кнатцем. Потом — при дяде не было юнги: Уллохо я взял сам.
— Благодарю вас. Я хотел бы теперь допросить Уллохо.
Юнга, мальчик, лет 16, произвел на всех очень приятное впечатление.
— Скажите, молодой человек, — начал Транкиль, — вам поручена забота о чистка в рубке?
— Да, синьор, я подметаю каждое утро.
— И вчера вы подметали бар и смахивали здесь пыль? Впрочем, здесь ее не мало...
— Да, синьор, вчера, как и всегда, я подметал бар в половине девятого. Сегодня я не мог этого сделать, так как дверь была закрыта на ключ. А здесь я убираю только раз в неделю. Сюда ведь никто не заходит.
Мальчик вышел, и Транкиль обратился к капитану.
— Входили ли вы вчера в бар между половиной девятого и десятью?
— Нет, я туда не входил. За эти часы там не было никого.
Транкиль потер руки.
— Мне кажется, — сказал он, — что «Альдебаран» рассказал мне все, что мог; по крайней мере, на сегодня.
— Насколько я понимаю, — лукаво заявил Пигот, — ваши розыски оказались удачными. Значит, вы нашли то, что искали, среди всех этих старых коробочек и бутылочек?
— Дорогой мой, — ответил Транкиль, — по правде говоря, я ровно ничего не нашел, но это-то меня и радует. Я был бы в отчаянии, если бы нашел одну вещь...
Инспектор покачал головой, давая понять, что он не очень верит двусмысленным словам старичка, — француз, по его мнению, блуждал в потемках и только старался выгадать время.
На лестнице послышались шаги.
— А, это Доменико!
В самом деле, это был полицейский Доменико в сопровождении кочегара. В руках полицейского был конверт, который он передал Нунецу.
Ознакомившись с содержанием бумаги, Нунец отозвал в сторону Транкиля и Пигота и сказал:
— Браво, мосье Транкиль. Вы угадали. Отпечатки пальцев на палице, действительно, оставлены Грегорио. Значит, антиквар действительно имел ее в руках и сам нападал на своего посетителя. А человек в перчатках только защищался. Но ради чего он пришел в лавку Грегорио?
— И что делал на берегу, — шепотом прибавил Пигот, — капитан Родериго через четверть часа после убийства?
Транкиль покачал головой. Загадки все нагромождались и начинали казаться неразрешенными.
ГЛАВА 17.
Просьба Транкиля.
Больше всех это чувствовал сам капитан. Подавленный усталостью, он сказал Нунецу:
— Все улики против меня. Я отлично это понимаю. Что же вы медлите? Арестуйте меня!
Голос капитана прерывался от волнения. Он печально взглянул на Лауру. От волнения черты ее лица изменились до неузнаваемости.
— Вовсе нет, капитан, — вмешался Транкиль. — Я уже раз имел случай показать, что улика, которая, по-видимому, сильнее всего должна говорить против вас, на самом деле — свидетельство в вашу пользу. Капитан, не согласились ли бы вы, вместе с синьорой Лаурой, восстановить сцену в баре?
— С удовольствием.
— Мы попросим доктора сыграть роль Тейа. Вас же, синьора, и вас, капитан, прошу занять те самые места, на которых вы находились, когда пили в первый раз.
Названные Транкилем лица покорно подчинились. Сам Транкиль начал суетиться подле них, напоминая фотографа перед съемкой группы.
Наконец, он почувствовал себя удовлетворенным и отошел за прилавок.
Участники сцены сначала сделали вид, что пьют, а потом вышли. Вслед за тем синьора Лаура вернулась одна. Наступило маленькое замешательство.
— Что же вы не берете своей рюмки, сударыня? — мягко спросил Транкиль.
Лаура испуганно посмотрела на него и затем дрожащей от волнения рукой подняла рюмку.
— Вы не отпили, Лаура, не так ли?
Лаура отрицательно покачала головой и хотела продолжать, как вдруг раздался голос Транкиля:
— Благодарю вас. Достаточно.
Синьора Тейа пристально посмотрела на француза. Тот улыбнулся, и эту улыбку заметил и капитан Родериго. Если опыт и имел какой-то смысл, то его не понимали ни Пигот, ни Нунец, ни Каучо.
Транкиль предложил всем свои отвратительный папиросы. Никто не посмел отказаться. Сам он погрузился в размышления.
— Насколько я понимаю, — резко сказал Пигот, который пришел в очень скверное расположение духа, — ваше расследование кончено. Нет никаких препятствий к тому, чтобы нам всем подняться на палубу?
— Да, — тихо произнес Транкиль, — мы можем подняться.
— Так пойдем. Ступайте, Доменико, — сказал Пигот, обращаясь к своему подчиненному.
И вдруг раздраженно прибавил:
— А вы, что тут делаете? Кто позволил вам здесь присутствовать? Убирайтесь и поскорее!
Это относилось к кочегару, еврею Кнатцу, который присутствовал при восстановлении сцены, но которого тогда никто не заметил. Не произнеся ни слова, он исчез. За ним поднялись Пигот, Родериго, Каучо и Лаура.
