Констан Геру - Замок Шамбла

– Однако…

– Однако… говорите что хотите, а это так! Тем хуже для вас, если вы этого не понимаете.

– Но кто мне поручится, что, подбив меня на это — ведь подбила-то меня она, — кто мне поручится, что потом она не бросит меня в трудную минуту?

– Бросит вас! — вскрикнула Мари Будон, вспыхнув от негодования. — За кого вы ее принимаете?

– Пусть так, я ошибся, вы знаете ее лучше меня, Мари. А как же госпожа Теодора?

– Ну что вы можете сказать против госпожи Теодоры?

– Я скажу, что после того, чем я рискнул ради нее и графини…

– И для себя самого.

– Ну хорошо, но все-таки она, видя меня бледного, разбитого и больного, не только не утешила меня ни одним добрым словом, но постоянно отворачивалась от меня, словно от ядовитой гадины.

– Не плясать же ей было от радости, не бросаться же к вам на шею благодарить! Хоть и не любишь своего мужа, но нельзя же к таким вещам относиться спокойно. Госпожа Теодора все-таки женщина, у нее сердце защемило при одной мысли о том, что там случилось. Это естественно, потому что и на меня это подействовало, хотя я вовсе не любила этого Марселанжа.

– Уж что бы вы ни говорили, Мари, а я очень боюсь и почти что раскаиваюсь.

– Мокрая курица! — прошипела служанка сквозь зубы и сухо продолжала: — Раскаиваетесь! Право, жалко мне вас! Или вы думаете, что свинопас может сделаться мужем знатной дамы, хозяином в Шамбла и ровней с самыми благородными и самыми богатыми людьми в краю, ничем для этого не рискнув? Послушайте, у вас еще сумбур в голове; дайте-ка я перевяжу вам ноги, а потом ложитесь спать. Завтра вы сможете здраво мыслить и говорить.

Жак молча повиновался. Несколько минут спустя Мари Будон, женщина крепкая и сильная, чуть ли не несла его до спальни, потому что он с трудом мог подняться по лестнице. Через четверть часа все уже спали, или, лучше сказать, улеглись в постели, потому что можно с уверенностью сказать, что никто из них, кроме разве что Мари Будон, всю ночь не сомкнул глаз. Наутро, едва рассвело, раздался сильный стук в дверь.

– Это за мной! — пролепетал Жак Бессон, задрожав от страха в своей постели. — Они подозревают, они все знают, может быть…

Он хотел встать и подбежать к окну, но тут же понял, что этим может выдать себя, и сел на постели, стуча зубами от страха. Та же мысль одновременно пришла в голову графине, ее дочери и Мари Будон, но дамы, конечно, и с места не сдвинулись, а открывать дверь пошла служанка. Уверенная в том, что увидит полицейского комиссара и жандармов, Мари собрала все свое мужество, чтобы не спасовать перед лицом врага. Открыв дверь, она увидела крестьянина с честным и открытым лицом.

– Здесь живут дамы? — спросил он, отряхивая в передней свою шляпу.

– О каких дамах вы говорите? — сердито ответила Мари Будон.

– Известно, о каких… все знают, какие тут дамы.

– Все, кроме меня, — удивилась служанка, стараясь выиграть время.

– Я говорю о дамах из Шамбла, если вам уж так хочется это знать.

– Да, здесь. Что вам от них нужно?

– Я хочу поговорить с ними.

– Лично?

– Ну да!

– Кто вас послал?

– Господин Берже.

– А кто такой этот Берже, что посылает вас к госпожам Шамбла в такую рань?

– Это лардерольский мэр, — ответил крестьянин, приосаниваясь.

– Разве он прислал вас сообщить что-нибудь очень срочное?

– Да-да, очень срочное.

– А можно узнать?..

– Да, узнать можно… но только дамам.

– Хорошо, ступайте на кухню, а я им доложу.

– Скажите дамам, что я Луи Ашар, бывший слуга в Шамбла.

Мари Будон поспешила к графине. Та лежала на кровати с гордым и самоуверенным видом. Госпожа Теодора сидела рядом с ней. Она так волновалась, что даже не старалась этого скрыть.

– Ну что? — холодно спросила графиня. — За этим?

– Да, ваше сиятельство, вы угадали, — ответила служанка.

– Кто?

– Крестьянин.

Графиня перевела дух.

– Как его зовут?

– Луи Ашар.

– Я его знаю, он из Шамбла?

– Да, то есть теперь из Лардероля.

– Кто его послал?

– Мэр.

– Берже предан нашей семье. И что же тебе сказал этот крестьянин… насчет того, что произошло в Шамбла?

– Ничего, он хочет говорить только с вами и с госпожой Теодорой.

– Хорошо, накорми его и пусть он подождет, мы сейчас выйдем.

Когда служанка выходила, графиня сказала ей вслед:

– Мари, покажи ему Жака Бессона, больного, в постели… Понимаешь?

– Понимаю, графиня.

Мари пошла на кухню к крестьянину и угостила его завтраком.

– Если вы были слугой в Шамбла, — как бы между прочим сказала она, — вы должны знать Жака Бессона.

– Как не знать! Сколько раз мы вместе с ним осушали бутылочку, да не одну.

– Бедняжка, ему теперь так плохо, — вздохнула Мари Будон.

– Я слышал, что он сильно болел.

– Он все еще в постели, бледный и худой, прямо страшно смотреть. Хотите его повидать?

– Да… если только это не опасно, оспа, сами знаете…

– Опасность миновала, пойдемте!

Луи Ашар встал и пошел за Мари Будон, которая привела его в комнату Жака.

– Вот, Жак, ваш старый друг, — объявила она, чтобы успокоить Жака. — Это Ашар из Лардероля, который пришел навестить вас и поговорить.

– Милости просим, — ответил Жак слабым голосом, слегка дрожавшим от волнения.

– Ну, что вы о нем скажете, — спросила Мари, указывая на Жака, — сильно он изменился?

От усталости, переживаний и бессонной ночи лицо Жака Бессона стало еще бледнее, так что Луи Ашар жалобно вскрикнул:

– Да краше в гроб кладут!

– А его бедные ноги! Если бы вы видели! Просто ужас!

Она бросила на больного многозначительный взгляд, и он прекрасно понял его смысл.

Бессон приподнял одеяло и показал Ашару свои ноги, завернутые в полотно с кровавыми пятнами.

– Ох! Бедный Жак! Как болезнь-то вас отделала! — воскликнул простодушный крестьянин.

– Да уж! Я еще очень слаб, — ответил Жак, — и не мог бы дойти пешком из Пюи в Шамбла. Но что вас так рано привело к госпожам?

– О! Я должен сказать это им самим, но вы скоро это узнаете, и весь Пюи это узнает — дело-то важное и наделает шуму на всю округу.

Жак Бессон и Мари Будон принялись с самым невинным видом расспрашивать Луи Ашара об общих знакомых в Шамбла и в Лардероле, потом заговорили о жатве и аренде Шамбла, договор о которой планировали подписать в тот же день, второго сентября.

– Дамы, должно быть, уже встали, пойдемте, — наконец сказала Мари Будон.

Луи Ашар встал, пожал руку Жаку и последовал за Мари Будон.

Через минуту они вошли в небольшую гостиную, где сидели обе дамы в пеньюарах. По знаку графини Мари Будон вышла.

– Ну, Ашар, — спросила графиня ла Рош-Негли, — что же такое случилось в Шамбла, что господин Марселанж послал вас ко мне в столь раннее время?

Графиня не колеблясь произнесла имя Марселанжа, которое не осмелились упомянуть Жак и Мари Будон.

– Ах! Ваше сиятельство, — ответил крестьянин печальным голосом, — господина Марселанжа в Шамбла уже нет.

– Где же он? — поинтересовалась графиня, спокойный и твердый голос которой нисколько не выдавал ее глубокого волнения.

– Он умер, ваше сиятельство.

Госпожа Марселанж поняла, что должна сыграть подобающую ей роль в этой зловещей комедии. Она пыталась это сделать, но бесполезно — из ее уст не донеслось ни звука. Тогда она поднесла к глазам носовой платок, но они были сухи — ей не удалось выдавить из себя ни одной слезинки.

– Что вы такое говорите, Ашар?! — вскрикнула наконец графиня. — Господин Марселанж умер?!

– Умер, ваше сиятельство.

– Как? Скоропостижно? От чего же он умер?

– От ружейного выстрела, ваше сиятельство.

– Убит! Как же это может быть?!

– Да, ваше сиятельство, убит!

Графиня в эту минуту также хотела казаться взволнованной, поскольку она, как и ее дочь, прекрасно понимала, что об этом ее разговоре с Ашаром тотчас узнают в Шамбла и подробнейшим образом разберут каждое слово и каждую фразу. Однако охватившее ее злорадство помешало ей напустить на себя скорбный вид. Она только и смогла, что покачать головой.

– Несмотря на мои разногласия с господином Марселанжем и на все, в чем я могла бы его упрекнуть, известие о его смерти глубоко меня потрясло.

После некоторого молчания она продолжила:

– Когда же случилось это несчастье?

– Вчера вечером в половине девятого, ваше сиятельство.

– Убийца, без сомнения, арестован?

– К несчастью, нет — ему удалось скрыться.

– Напали ли, по крайней мере, на его след?

– Пока еще нет, ваше сиятельство.

– А подозревают ли кого-нибудь?

– Решительно никого.

– Как?! Неужели вообще никого?

– Ограничиваются туманными намеками.