Саймон Толкиен - Последний свидетель
«Довольно странная парочка», — подумала Грета. Хернс, в скверном дешевом костюме и галстуке «селедкой», чуть ли не на цыпочки привставал, нашептывая что-то на ухо своему собеседнику. Тот же сидел, слегка склонившись влево, и позволял Грете видеть лишь свой профиль — длинное узкое лицо, орлиный нос. Должно быть, тот самый Джон Спарлинг, о котором говорил Майлз. Главный представитель обвинения.
Как обычно, Хернс возбужденно размахивал при разговоре грубыми руками с короткими, словно обрубленными пальцами. Грета хорошо запомнила эту его раздражающую и совершенно плебейскую привычку еще со времени самого первого допроса.
— Чтоб все между нами было ясно с самого начала, мадам, — сказал он тогда, — хочу довести до вашего сведения, полиция считает, что именно вы стоите за всем этим заговором.
— Прямо как eminence grise [1], мистер Хернс? — насмешливо заметила она.
— И не пудрите мне мозги этими вашими иностранными словечками, мадам, — огрызнулся детектив. Он всегда обращался к ней только так, «мадам», никогда не называл Гретой или миссис Грэхем. Возможно, так выучили его в полицейском колледже, где он проходил специальный курс допроса для подающих надежды детективов.
— Обвинение очень серьезное, мадам, — добавил он. — Хозяйка дома мертва, и все указывает на вас.
— А я хочу довести до вашего сведения, что вы начитались детективов, — парировала она.
В таком духе это все и продолжалось. Час за часом в душном помещении полицейского участка в Ипсвиче. Что ж, одно утешает: сегодня здесь не станут прокручивать все эти бесконечные записи допросов. Майлз сумел договориться со стороной обвинения, что перед жюри присяжных будет зачитан лишь обобщенный отчет.
Грета заставила себя вернуться в настоящее. Хернс закончил говорить со Спарлингом, последний снова занялся своими бумагами, разложенными на столе. Потом вдруг поднял голову, и на какой-то миг глаза их встретились. Прочесть выражение его взгляда Грета оказалась не в силах. Странный то был взгляд, какой-то отстраненный и одновременно понимающий, холодный и проницательный. Она даже вздрогнула слегка.
В дверь справа от судейского кресла раздался стук. И все присутствующие дружно поднялись на ноги. Дверь отворилась, впереди шел пристав, за ним следовал его честь судья Грэнджер. Совсем старик, до выхода на пенсию ему оставался год или два, однако выправка у него была безупречная, спина прямая, поступь бодрая. Парик низко надвинут на лоб, из-под него торчат седые кустистые брови. Лицо морщинистое, щеки запавшие, а вот ясные серые глаза смотрят бодро и молодо. Казалось, они принадлежат какому-то другому, гораздо более молодому мужчине, так и стреляют по всему залу, вбирая и замечая разом всех и вся, пока он, подбирая полы черной мантии, неспешно усаживался в кресло с высокой спинкой. В зале послышался легкий шелест и скрип — это все присутствующие, в том числе и Грета, снова уселись на свои места. Впрочем, сидеть ей пришлось совсем недолго.
На ноги поднялась секретарь суда, тоже в парике и мантии.
— Подсудимая, прошу встать.
Грета поднялась.
— Ваше имя леди Грета Робинсон?
— Да.
Грета старалась произнести это одно-единственное слово громко и уверенно, но подвел голос. Даже ей он показался робким и еле слышным. Нет, совсем не так хотела она ответить. Не мешало бы вспомнить, чему учил ее преподаватель дикции, перед тем как она перебралась на юг Англии. «Проекция», так, кажется, это называлось. Но в ту пору ее больше заботил акцент, надо было сменить северный говор другим, с более протяжными гласными «а» и «о», словом, начать говорить, как подобает представителям британского правящего класса.
Впрочем, ее ответ судья все-таки расслышал. Даже одарил подобием улыбки и дал понять взмахом руки, что она может сесть.
— Присаживайтесь, леди Робинсон. Садитесь. — Голос у него оказался на удивление высоким, почти женским, и впечатление это усиливалось вежливым тоном. Грубость и громкость, нет, эти качества не входили в арсенал судьи Грэнджера.
— А теперь мистер Спарлинг. Представитель обвинения медленно поднялся на ноги.
— Да, ваша честь?
— Что там у нас с залогом?
— Отпущена под залог при условии, что будет находиться по месту жительства и отмечаться, ваша честь.
— Отмечаться, мистер Спарлинг?
— Да. По средам и субботам в полицейском участке Челси.
— Что ж, не думаю, что мы должны настаивать на продолжении выполнения всех этих условий, раз процесс начался. Первого, оставаться по месту жительства, будет достаточно.
— Слушаюсь, ваша честь.
— Так, теперь еще один вопрос, который бы хотелось поднять до начала слушаний. Я видел эти фотографии.
— Фотографии дома, ваша честь? — спросил Спарлинг. — Или жертвы?
— Жертвы. Их, если не ошибаюсь, пять. И на них отчетливо видны эти ужасные раны. Так вот, не вижу никакой необходимости показывать их сыну леди Энн. Выводы, сделанные медицинской экспертизой, достаточно однозначны. Смерть наступила в результате двух огнестрельных ранений, одно в плечо, второе — в голову, причем второй выстрел был сделан с близкого расстояния.
— Все верно, ваша честь, — сказал Спарлинг. — Фотографии будут предъявлены жюри присяжных после того, как я выступлю с предварительным обвинением, и приставу вовсе не обязательно показывать их Томасу Робинсону. Тем более что по обоюдному согласию сторон он будет вызван последним.
— Позвольте спросить, почему, мистер Спарлинг? Ведь он ваш первый и главный свидетель.
— Именно так, ваша честь, но по единодушному мнению врачей, мальчику надо дать время отправиться после событий пятого июля. Вы, ваша честь, имели возможность ознакомиться с новыми показаниями?
— Да, имел. Что ж, думаю, в данных обстоятельствах это будет разумно. А теперь, мистер Ламберт. Каково ваше мнение касательно этих фотографий?
— Я бы не стал показывать их Томасу Робинсону, ваша честь, — ответил Майлз Ламберт, поднявшись со своего места. При этом ему пришлось отодвинуть кресло от стола на несколько дюймов, иначе не проходил объемистый живот. — Решать, конечно, вам, ваша честь, — добавил Майлз. — Но лучше это сделать до того, как детектив сержант Хернс выступит со своими показаниями.
— Хорошо, мистер Ламберт. Я согласен. Итак, начнем. Мисс Хукс, мы готовы видеть в этом зале жюри присяжных.
Эти слова были обращены к еще одному судебному приставу, какой-то совершенно миниатюрной даме. Росту в ней было не больше пяти футов, и она недоверчиво взирала на мир через очки с толстыми стеклами и в широкой черной оправе, которые закрывали чуть ли не половину заостренного худенького лица. Черная мантия доходила почти до пола, Грета даже испугалась на секунду: вдруг эта кроха наступит на подол и упадет. Но ничего подобного не случилось. Миниатюрная дама, с удивительным проворством перебирая ножками, поспешила к двери в дальнем конце зала, за скамьями, на которых должны были разместиться члены жюри присяжных.
Странность этого жюри, вдруг подумала Грета, состоит в том, что нет во всех этих людях ровным счетом ничего странного. Все двенадцать его членов выстроились в очередь, чтобы поклясться или подтвердить, что он, или она, «постараются честно исполнить свой долг в отношении обвиняемой и вынести честный приговор в соответствии с представленными на суде доказательствами».
Вот они, ее судьи. Разношерстное сборище из мужчин и женщин, отобранных наугад с помощью компьютера. Два индийца, один в тюрбане, другой — без него. Какой-то итальянец в дорогом костюме, уголком глаза она успела заметить, как он окинул ее восхищенным взглядом. Две пожилые дамы с пышно взбитыми прическами и большими бюстами, они сидели по обе стороны от молодого человека в мятой футболке с изображением Курта Кобейна. Азиатского типа девушка с таким тоненьким и тихим голоском, что ей пришлось давать клятву дважды, потому как с первого раза никто ее не расслышал. Еще какие-то четверо мужчин неопределенной внешности, оставалось лишь надеяться, что при вынесении вердикта перед их мысленными взорами будет стоять хорошенькое личико Греты. И, наконец, женщина за сорок, страшно похожая на Маргарет Тэтчер, именно так могла бы выглядеть премьер-министр, если б волосы у нее были черные и коротко подстриженные и носила бы она брючный костюм. Женщина давала клятву таким размеренным и решительным голосом, что все в зале дружно замерли на своих местах, когда эта дамочка поднесла Библию к правому уху, да еще торжественно приподняла — ну, точь-в-точь как президент в день инаугурации.
Имена присяжных, зачитываемые вслух секретарем, ничего не говорили, Грета успела выхватить из общего потока лишь одно: Дороти Джонс. Это имя, Дороти, подумала Грета, как-то уж совсем не подходит этой женщине, особенно после того, как последняя достала из сумочки черную авторучку и принялась грозно постукивать ею по столу.
