Филлис Джеймс - Саван для соловья
Впереди сиял новый день. Она припомнила все его обещания и удовольствия. Утром будет лекция по лекарствам. Это очень важно. Она всегда отставала в изучении лекарств и их дозировки. Потом, после перерыва на кофе, мистер Куртни-Бригс проведет свой семинар по хирургии. Считалось большим преимуществом, что такой известный хирург намерен уделить столько своего драгоценного времени обучению медсестер. Девушка немного побаивалась его, особенно шквала его вопросов. Но сегодня она будет храброй и станет отвечать ему уверенно. Затем днем больничный автобус отвезет их группу в местную клинику матери и дитя, чтобы посмотреть на работу тамошнего персонала. Это тоже очень важно для тех, кто со временем собирается стать районной медсестрой. Она еще немного полежала, с удовольствием обозревая предстоящую программу дня, затем встала, надела тапочки, дешевый халатик и двинулась по коридору в подсобную комнатку студенток.
В Найтингейл-Хаус девушек поднимали ровно в семь часов утра, но большинство студенток, привыкших вставать рано во время дежурства в палатах, предпочитали заводить будильник на 6.30, чтобы иметь время выпить чаю и поболтать. Все ранние пташки были уже на месте. В небольшой комнатке ярко горел свет, было по-домашнему уютно и, как всегда, пахло туалетным мылом, чаем и кипяченым молоком. Обстановка была спокойной и веселой. Сестры Бэрт тоже находились здесь, чуть припухшие после сна, и каждая плотно куталась в ярко-красный халат. Морин держала на коленях портативный приемник и покачивала бедрами и плечами в такт бодрой музыки, которую транслировала станция Би-би-си. Ее двойняшка водрузила на поднос их большие кружки и шарила в жестянке в поисках бисквитов. Кроме них в комнате находилась еще Мадлен Гудейл, которая, укутавшись в старый клетчатый халат, следила за чайником, ожидая, когда из его носика вырвется первая струйка пара. В состоянии оптимизма и облегчения Кристина Дейкерс готова была обнять их всех.
— А где же сегодня Фоллон? — спросила Морин Бэрт, впрочем, без особого интереса.
Джозефина Фоллон была известна тем, что вставала позже всех, но обычно одна из первых готовила себе чай. У нее была привычка уносить его в спальню, чтобы снова понежиться в постели до самого последнего момента, чтобы только успеть к завтраку. Но сегодня утром ее заварной чайник и чашка с блюдцем из одного сервиза все еще стояли в буфете рядом с банкой китайского чая, который Фоллоп предпочитала тому крепкому коричневому напитку, который, по мнению остальных, необходимо было выпить перед наступлением дня.
— Я позову ее, — предложила Кристина Дейкерс, готовая услужить всем и жаждущая отпраздновать свое освобождение от напряжения последних недель, проявляя великодушие и щедрость.
— Подожди немного, тогда ты сможешь отнести ей чашку из моего чайника, — остановила ее Морин.
— Она не любит индийский чай. Я посмотрю, проснулась ли она, и тогда скажу ей, что чайник уже кипит.
Кристина Дейкерс даже хотела приготовить Фоллон ее чай. Но тут же передумала. Не то чтобы Фоллон была особенно нетерпима и непредсказуема, но почему-то подруги не вмешивались в ее дела и не трогали ее вещи, так же как и не ожидали, чтобы она поделилась с ними чем-нибудь. Вещей у нее было немного, но все были очень дорогими, элегантными, старательно выбранными и до такой степени казались неотъемлемой частью ее личности, что прикасаться к ним было святотатством.
Кристина Дейкерс чуть ли не вприпрыжку пустилась по коридору к спальне Фоллон. Дверь была незаперта, но ее это не удивило. С тех пор как одна из студенток тяжело заболела и не смогла добраться до двери, чтобы отпереть ее, девушкам запретили запираться на ночь. После смерти Пирс некоторые все же поворачивали ключ в замке, и если сестры замечали это, то никому не делали замечаний. Вероятно, сами они тоже спали более спокойно за запертой дверью. Но Фоллон не боялась.
Шторы были плотно сдвинуты. Лампа рядом с кроватью была включена, но колпак был повернут таким образом, что смутное пятно света падало на противоположную стену, оставляя кровать в тени. На подушке виднелись темные разметавшиеся волосы. Кристина Дейкерс нащупала стенной выключатель и помедлила, прежде чем повернуть его. Затем осторожно повернула, как будто хотела мягко и постепенно осветить комнату и не очень резко разбудить Фоллон. Комнату залил яркий свет. Кристина Дейкерс на секунду зажмурилась, ослепленная, затем очень тихо двинулась к кровати. Она не закричала. С минуту она стояла совершенно спокойно, глядя на тело Фоллон и слегка улыбаясь, словно в удивлении. Она не сомневалась, что Фоллон была мертва. Ее широко открытые глаза были тусклыми и непроницаемыми, как у мертвой рыбы. Кристина Дейкерс наклонилась и пристально посмотрела в них, как будто желая увидеть там свет или обнаружить собственное отражение. Затем медленно повернулась и вышла, выключив свет и закрыв за собой дверь. Она шла по коридору, покачиваясь, как лунатик, и придерживаясь рукой за стену.
Сначала студентки не заметили ее возвращения. Затем три пары глаз остановились на ней, три фигуры замерли в растерянном испуге. Кристина Дейкерс прислонилась к косяку двери и открыла рот, но не издала ни звука. Похоже, у нее что-то случилось с горлом. Челюсть у нее непроизвольно вздрагивала, а язык прилип к нёбу. Она умоляюще смотрела на подруг. Казалось, целую минуту она пыталась побороть свое косноязычие, а они молча наблюдали за ее муками.
Когда наконец к ней вернулся дар речи, она заговорила спокойно и как бы удивленно:
— Это Фоллон. Она умерла.
Она улыбнулась, как будто только что очнулась ото сна, и терпеливо пояснила:
— Кто-то убил Фоллон.
Комната мигом опустела. Она не слышала, как девушки промчались по коридору. Она была одна. Чайник уже закипел, его крышка назойливо дребезжала под действием пара. Она осторожно убавила газ, сосредоточенно нахмурившись. Потом очень медленно, как ребенок, которому поручили важную работу, сняла с полки банку с чаем, элегантный заварной чайник, такую же чашку и блюдце и, тихо напевая про себя, приготовила для Фоллон чашку утреннего чая.
Глава 3
Незнакомцы в доме
1
— Сэр, пришел патологоанатом. Констебль просунул коротко стриженную голову в спальню и вопросительно поднял брови.
Старший инспектор Адам Делглиш с трудом развернул свое крупное тело в узком пространстве между спинкой кровати и дверцей гардероба, отвлекшись от осмотра одежды умершей девушки. Он взглянул на часы. Восемь минут одиннадцатого. Сэр Майлс Хоннимен, как всегда, прибыл вовремя.
— Хорошо, Фенинг. Попросите его подождать, ладно? Мы здесь через минуту закончим. Тогда кто-нибудь из нас выйдет и освободит для него место.
Кивнув, круглая голова исчезла. Делглиш закрыл гардероб и протиснулся между ним и спинкой кровати. Здесь явно не хватало места для четвертого человека. Огромная туша полицейского снимавшего отпечатки пальцев, занимала пространство между столиком у кровати и окном, где он, сложившись чуть не вдвое, осторожно наносил порошок на поверхность бутылки из-под виски, поворачивая ее за пробку. Рядом с бутылкой стояла тарелка, на которой были видны четкие отпечатки пальцев мертвой девушки.
— Есть что-нибудь? — спросил Делглиш. Полицейский молчал, старательно вглядываясь в результаты работы.
— Виден отличный набор отпечатков, сэр, которые определенно принадлежат ей. И ничего больше. Похоже, что продавец перед тем, как завернуть бутылку, по привычке протер ее. Интересно посмотреть, что у нас получится с бокалом.
Он завистливо взглянул на бокал, выпавший из руки девушки и лежащий в складках одеяла. Он не мог им заняться, пока фотограф не закончит свое дело.
Полицейский снова склонился над бутылкой. За его спиной фотограф из Скотленд-Ярда маневрировал со своей треногой и фотокамерой — как заметил Делглиш, новой монорельсовой камерой Камбо. Раздался щелчок, вспышка света — и изображение мертвой девушки выскочило на них и замерло, повиснув в воздухе, обжигая собой сетчатку глаз Делглиша. В этом резком, моментальном сиянии свет и тени были усилены и искажены. Длинные черные волосы девушки разметались по ослепительно белоснежной подушке, открытые глаза казались мраморными и выпуклыми, как будто трупное окоченение немного выдавило их из орбит, кожа девушки была очень белой и гладкой, словно отталкивающей на ощупь, искусственной оболочкой, плотной и непроницаемой, как винил. Делглиш сморгнул, смахивая изображение игрушечной колдуньи, нелепой куклы, небрежно брошенной на подушку. Когда он снова взглянул на нее, она опять была мертвой девушкой, лежащей в постели, не больше и не меньше. Еще два раза искаженное изображение выскакивало на него и повисало в воздухе, застывая, когда фотограф сделал две фотографии «полароидом», чтобы немедленно передать их Делглишу — он всегда об этом просил. Затем все кончилось.
