Виктор Лагздиньш - Ночь на хуторе Межажи. Смерть под зонтом. Тень
– Вот он вам сейчас объяснит, – кивает майор на следователя.
– Но… – хочет возразить Эрик, однако на него не обращают внимания, у дежурного со следователем свои дела.
– Мне еще раз понадобится машина. Можешь дать? – спрашивает Даука.
– Далеко?
– Приволочь сюда этого старикана. Он наверняка дома, где еще ему быть, в его–то возрасте.
Майор, закусив нижнюю губу, что–то прикидывает и обещает старикана доставить.
Узкая лестница с металлическим ограждением (захочешь – не спрыгнешь).
Харий Даука открывает ключом одну из многочисленных дверей в длинном коридоре, и они заходят в кабинет, уставленный сильно изношенной стандартной учрежденческой мебелью. Еще в кабинете стоит софа неизвестного стиля с жестяным инвентарным номером на ножке.
– Прошу, вот вам бумага, вот ручка…
– У меня своя ручка.
– Тем лучше… Садитесь вон за тот стол и подробно опишите все, чем занимались в прошлую пятницу. Число я скажу. Где и с кем были, с кем встречались. И если кого встретили, то имя, фамилию и место жительства гражданина. Задача ясна?
Он диктует, кому адресовать объяснительную.
– Не нервничайте и не торопитесь, времени у нас с вами достаточно.
– Здесь какое–то недоразумение. Разрешите позвонить домой.
– Может, попозже, не теперь.
Начальнику ОВД от гражданина Вецберза Эрика, проживающего в Риге, улица Лиепу, дом… Объяснительная. Семнадцатого числа сего месяца я… Да, что же я семнадцатого делал?.. Не упомнишь всего, что вчера–то было, а тут – неделю назад!
– А вы сами можете вспомнить, чем занимались семнадцатого?
– Не нервничайте, пишите не торопясь. Шаг за шагом. Итак, утром вы встали…
– Я каждое утро встаю! Это вас удивляет?
– Не грубите. Я делаю свою работу, а вы делайте свою.
Эрик вспомнил парня с татуировкой и понял, что его привезли сюда не потехи ради и только от него самого зависит, как быстро рассеется недоразумение. Он наклонился над листком бумаги, который никак не хотел заполняться.
«Семнадцатого числа сего месяца я утром встал. Была пятница».
Если подумать, ничего особо сложного тут нет. «За несколько минут до половины седьмого явился на работу и пробыл там примерно до 15 часов 45 минут, так как смена заканчивается в 15 час. 30 мин.».
– Что вы делаете в обеденный перерыв?
– Как когда. Иногда беру с собой бутерброды – молоко есть у нас в буфете, а чаще всего иду в столовку. Это недалеко, если идти проходными дворами, а готовят там вкусно. Очередь есть всегда, но часа вот так хватает!
– А в пятницу?
– Слишком многого вы от меня хотите.
– С кем вы обычно ходите обедать?
– Никакой определенной компании нет. Иногда один, иногда с кем–нибудь, ведь я на нашем заводе всех знаю.
– Кто может подтвердить, что в пятницу вы ходили в столовую?
– Никто. Я и сам не помню, ходил или не ходил.
– Продолжайте, продолжайте.
«Кажется, в этот день я после работы пошел к мотористу нашей пожарной команды, чтобы узнать, в каком состоянии дизель насоса. На тренировках мы им пользуемся редко, но на соревнованиях понадобится. Моториста я не встретил, никто мне не открыл. Живет он на другом конце города, поэтому домой вернулся только около семи».
Эрик еще писал, когда дверь кабинета открылась и сержант доложил, что старик ждет в дежурке. Следователь попросил сержанта пригласить нескольких человек, а потом привести сюда старика.
– Где вы покупали свое кожаное пальто, если не секрет? – вдруг спросил Даука.
– Нет у меня никакого кожаного пальто. Мне и не нужно. Слишком дорого. За такие деньги можно купить мотоцикл. – У Эрика так и чесался язык прибавить, что и сам следователь наверняка обходится без кожаного пальто.
Харий Даука быстро пробежал глазами объяснительную и попросил Эрика пересесть на софу. Отворил дверь и пригласил войти из коридора нескольких мужчин, они сели рядом с Эриком.
Эрик понял, что предстоит опознание, или как там еще называется на их юридическом языке. Он и читал об этой процедуре, и видел ее не раз в кино. Еще им нужны два свидетеля, вспомнил Эрик. И верно, появились свидетели. Вслед за ними приковылял старичок в шинельке службы вневедомственной охраны. Он держал на весу зеленую форменную фуражку с козырьком.
– Гражданин Берданбело, знаете ли кого–нибудь из этих людей?
– Да, – важно кивнул старик, будто стоял с невестой у алтаря.
– Кого именно?
– Вота этого! – вытянутым пальцем он указал на Эрика, который при этих словах вымученно улыбнулся и помотал головой. – Он дал мне десять рублей.
– Расскажите, при каких обстоятельствах это произошло, гражданин Берданбело.
– Произошло? Совсем по–глупому, я вам уже написал. Рабочий день кончался, кругом никого, сижу я в своей будке и завариваю чай. Тут вижу, у ворот такси останавливается, вылезает из него вона этот юноша и прямиком ко мне. И так это широко–о улыбается.
«Держи, папаша, рыженькую и не говори, что это не деньги!» – и сует мне десятку.
«Что у тебя на уме?» – спрашиваю.
«Сколько в том штабеле листов? В высоту, а?» – и показывает мне в окно на стройплощадку, где у нас шифер.
«Не знаю», – я, значит, пожимаю плечами.
«Пятьдесят или меньше?»
«Больше, конечно».
«Значит, я выиграл – и десятка, папаша, твоя!» До смерти он обрадовался. Поспорил, вишь, с одним дураком, что в том штабеле не меньше как пятьдесят листов. На пять бутылок этого… коньяка. Ну, теперича тот, мол, будет рвать на себе волосы. Пусти нас, говорит, пересчитать, иначе дурень–то платить не захочет. А мне что, не крадут ведь. Десять рубликов… Кому они не нужны! Вот и вы, товарищ начальник, не задаром работаете. Сосчитали оба те листы и уехали себе. Честь по чести. Но вот кады в понедельник тот второй, усатый, с грузовиками приехал, на стройку ломился да начальника требовал, а потом кричал на меня: «Аферист! Аферист!» – тут я скумекал, что дело нечистое. Он, вишь ты, мелом что–то там начертил на штабелях, может показать. Сперва грозился меня зарезать, потом милицию вызвать. «Иди зови, – это я ему сказал. – Милиция вон в той стороне. А на объект я тебя все равно не пущу, потому как ты лицо постороннее!» Ну, а потом вы, товарищ начальник, объявились, и я вам сразу во всем признался.
– Как тот молодой человек был одет?
– В кожаном пальто с такими вроде погонами. И с виду солидный, грех плохое слово о нем сказать.
– Нет у меня кожаного пальто! – вскочил Эрик.
– Сядьте. Успокойтесь. Все выяснится. А вы, гражданин Берданбело, подпишитесь вот здесь и можете быть свободны. Когда понадобитесь, вызовем повесткой.
У дверей старик обернулся и сказал следователю с опаской:
– Тама… этот стоит.
– Не бойтесь, он вас не тронет.
Процедура повторилась во всех подробностях, только вместо старичка в кабинете возник гражданин из далекой южной республики Мендей Мендеевич Мнацоканов, в крови его бушевал природный темперамент, в душе царила трагедия. Следователю пришлось не раз призывать его к порядку – Мнацоканов ругался, пробовал затеять драку или принимался жалобно хныкать, требуя у Эрика назад свои деньги. Удивительно, однако, что до удаления буяна из кабинета дело не дошло.
В коридоре громко разговаривали на незнакомом языке, там собрались рыночные собратья Мнацоканова, чтобы выразить своим присутствием общественное мнение. Наконец Даука не выдержал, открыл дверь и потребовал тишины. И вдруг изменился в лице – встретился взглядом со смуглым мужчиной, который давеча на рынке бесстыдно пытался всучить ему марокканские мандарины по спекулятивной цене. Они узнали друг друга, наступила неловкая пауза. Харий вспомнил, как в комнатке ожидания в детской больнице толпились родители, и у всех свертки или авоськи с продуктами, и почти в каждой авоське мандарины, а у кого их не было, те будто чувствовали себя виноватыми, после получки непременно постараются мандарины купить, не разорятся ведь из–за нескольких рублей, сэкономят на чем–нибудь.
– Отдай мои деньги, сволочь!
– Предупреждаю в последний раз! Вы не имеете права никого оскорблять!
Мнацоканов на секунду затих, но, верно вспомнив о восьми сотенных, распалился вновь:
– Признавайся, какой шлюхе ты их сунул! У вас тут кругом шлюхи!
– Молчать! – Губы следователя сжались.
– Я… Да хоть мать, хоть дочь – я любую…
– Сержант! Спуститесь к дежурному и принесите бланк протокола. За мелкое хулиганство…
Мнацоканов смекнул, что дело пахнет керосином, и угодливо заверещал про большую дыню, которую он принес с собой и оставил в коридоре.
Полдыни ему пришлось съесть самому, когда его доставили в управление, где на следующее утро сердобольный судья приговорил его к десяти суткам общественно полезной работы по подметанию улиц, а вторую половину у него в камере стащили, стоило ему на минутку задремать. Потом за парашей он нашел лишь обглоданную кожуру.
