Превращения Арсена Люпена - Морис Леблан
– Я не ошибаюсь, – спросила она, – это будет сожжение на костре?
– Это будет то, что мы решим, – объявил Боманьян, – и ничто не сможет помешать исполнению нашего справедливого приговора.
– Приговор? Но по какому праву? – поинтересовалась она. – Для этого есть суд. Вы не судьи. Говорите, боитесь скандала? Да мне-то какое дело до того, что свое так называемое судилище вы можете устраивать только тайно и под покровом темноты? Освободите меня немедленно.
Он возразил:
– Освободить? Чтобы вы продолжали сеять смерть? Ваша судьба теперь в наших руках. И вам придется подчиниться нашему приговору.
– Вашему приговору? Но по какому делу? Если бы среди вас был хоть один настоящий судья, хоть один человек, кто разбирался бы в том, что есть правдоподобие, а что – доказательства, он посмеялся бы над вашими вздорными обвинениями и противоречивыми доводами.
– Это слова! Пустые фразы! – вскричал Боманьян. – Опровергните наши доказательства… Дайте иное объяснение тому, что я видел собственными глазами…
– Какой смысл мне защищаться? Вы уже вынесли приговор.
– Он вынесен, потому что вы виновны.
– Виновна в том, что преследую ту же цель, что и вы? Да, признаю; ведь именно потому вы пошли на такую низость – явились шпионить за мной и разыгрывать любовную комедию. Если вы угодили в западню, то в этом не виноват никто, кроме вас! Если вы поделились со мной тайной, о которой я уже и так знала из документов Калиостро… что ж, тем хуже для вас! Теперь я одержима этим делом и поклялась достичь цели, чего бы мне это ни стоило, и вы не сможете мне помешать. Это-то и есть мое преступление в ваших глазах.
– Ваше преступление в том, что вы совершили убийства! – вскипел Боманьян.
– Я никого не убивала, – твердо сказала Калиостро.
– Вы столкнули Сент-Эбера в пропасть и ударили д’Иноваля по голове.
– Сент-Эбер? Д’Иноваль? Я не знаю этих людей. Сегодня я впервые услышала их имена.
– А меня? Меня вы тоже не знали? – воскликнул он с жаром. – И не хотели отравить?
– Нет.
В припадке ярости Боманьян перешел на «ты» и отчеканил:
– Но я видел тебя, Жозефина Бальзамо. Так же ясно, как вижу сейчас. Пока ты прятала яд в коробочку, я видел, в какой дьявольской ухмылке кривился твой рот.
Она покачала головой и произнесла:
– Это была не я.
Казалось, он вот-вот задохнется от гнева. Какая дерзость с ее стороны!.. Графиня же спокойно положила руку ему на плечо и продолжила:
– От ненависти вы теряете голову, Боманьян; ваша душа фанатика восстает против греховной любви. Однако, несмотря на это, вы же позволите мне защищаться?
– Это ваше право. Но поторопитесь.
– Хорошо. Попросите у ваших друзей миниатюру, писанную с графини Калиостро в тысяча восемьсот шестнадцатом году в Москве. – (Боманьян подчинился и взял миниатюру из рук барона.) – Итак… Посмотрите на нее внимательно. Это мой портрет, не правда ли?
– К чему вы клоните? – спросил Боманьян.
– Отвечайте, это мой портрет?
– Да, – решительно подтвердил он.
– Если это мой портрет, значит я жила в ту эпоху? Восемьдесят лет назад мне было двадцать пять или тридцать? Хорошенько подумайте, прежде чем ответить. А, так вы колеблетесь… Еще бы, разве можно поверить в подобное чудо?!. Итак, вы больше не настаиваете на своем?.. Но это еще не все… Снимите заднюю крышку у этой миниатюры, и вы увидите на оборотной стороне другой портрет – улыбающейся женщины в полупрозрачном покрывале, что закрывает ее лоб до самых бровей. Под легкой тканью видны волосы, разделенные на два волнистых бандо. Это тоже я, не так ли?
Пока Боманьян выполнял ее указания, она обернула голову кружевным покрывалом, края которого касались линии бровей, и с чарующей улыбкой томно потупила взор.
Переводя взгляд с миниатюры на графиню, Боманьян шептал:
– Это вы… Вы…
– Никаких сомнений, верно?
– Никаких. Это вы…
– Что ж, тогда прочтите надпись в правом углу.
Боманьян медленно произнес:
– «Писано в Милане, год 1498».
Калиостро повторила:
– Год тысяча четыреста девяносто восьмой! Четыреста лет назад.
Она звонко засмеялась, и этот смех отчетливо прозвучал посреди всеобщего молчания.
– Не смотрите на меня с таким замешательством, – сказала графиня. – Начну с того, что я знала о существовании этого двойного портрета и с давних пор искала его. Но будьте уверены, здесь нет никакого чуда. Я не стану убеждать вас, будто послужила художнику моделью и мне четыреста лет. Просто перед вами лик Девы Марии – копия фрагмента «Святого семейства» Бернардино Луини, миланского художника и ученика Леонардо да Винчи.
Не давая противнику опомниться, она внезапно стала серьезной и произнесла:
– Теперь вы понимаете, к чему я клоню, не так ли, Боманьян? Между Богоматерью Луини, московским портретом и мною есть неуловимое, чудесное, но при этом совершенно неоспоримое сходство. Три лица – как одно. Так почему же вы не хотите признать, что это явление – впрочем, совершенно естественное – может повториться в других обстоятельствах и что женщина, которую вы увидели в вашей спальне, была не я, а другая, похожая на меня, а вы просто обманулись?.. Другая, которая могла знать ваших друзей Сент-Эбера и д’Иноваля и убить их.
– Но я видел, видел… – запротестовал Боманьян, который стоял рядом с ней, почти касаясь ее, бледный и дрожащий от негодования. – Я видел. Видел собственными глазами.
– Ваши глаза также видят портрет двадцатипятилетней давности, миниатюру восьмидесятилетней и картину четырехсотлетней давности. Это все я?
И она обратила к Боманьяну свое юное лицо с его свежей красотой, жемчужными зубами и нежными, округлыми, как персик, щеками.
Чувствуя себя побежденным, тот воскликнул:
– О ведьма! Бывают минуты, когда я начинаю верить в этот вздор! С тобой никогда ни в чем нельзя быть уверенным! Подождите… у женщины на миниатюре на обнаженном плече видно черное пятнышко. У тебя тоже есть черная родинка внизу плеча, над грудью… Я видел ее… Покажи ее другим, чтобы они тоже увидели, чтобы знали…
Боманьян был мертвенно-бледен, с его лба струился пот. Он протянул руку к глухому корсажу графини. Но она оттолкнула своего обвинителя и с большим достоинством ответила:
– Довольно, Боманьян, вы сами не знаете, что творите, причем уже многие месяцы. Я сейчас слушала вас и поражалась вашим речам, потому что вы говорили обо мне как о своей любовнице, – но я никогда не была вашей любовницей! Это очень благородно – публично бить себя в грудь и каяться, но только признание должно быть искренним. У вас же не хватило на это мужества. Демон гордыни не позволил вам
