Буало-Нарсежак - В тисках
Он так разнервничался, что ему захотелось немного пройтись. Движение стесняли брюки. Их одолжил ему Поль, санитар. Его собственные разорвались и запачкались кровью. Завтра надо будет всем купить новую одежду. Филипп мысленно прикинул, что ему предстоит сделать… Подтвердить заказ на рейс во вторник, если у врача не возникнет возражений… Потом… начать хлопотать о выдаче Марилене документов, удостоверяющих личность… Отправить уведомление новому руководству компании, что он увольняется… Все это муторно, но не так уж неприятно. Все-таки первые шаги на пути к свободе. На фоне радостной убежденности: «Я богат».
На следующее утро Филипп зашел повидать Леу. Тот брился, сидя в пижаме, выданной больницей, перед зеркалом сержанта Иностранного легиона, с которым лежал в палате. Старик на него даже не посмотрел. Он неловко скреб кожу с каким-то неизъяснимым старанием, от которого правый глаз вылезал из орбит.
— Дайте мне, — сказал Филипп. — Вы порежетесь. Когда вам что-то надо, попросите о помощи. Садитесь.
Старик боязливо повиновался. Он не узнал Филиппа. Он так намучился, что у него дрожали руки, а губы и щеки подергивались.
— Он всю ночь разговаривал, — сказал сержант.
— Вам это мешает?
— Да нет! Но ему, кажется, здорово досталось.
Филипп помог Леу одеться.
— Хотите повидать Симону?
Никакого проблеска сознания. Старик забыл Симону. Филипп отвел его в сад, усадил в тени в шезлонг.
— Сидите спокойно, — сказал он. — Я скоро вернусь.
Старик смотрел на муху, ползавшую по его руке, не делая никаких попыток прогнать ее. Вдруг с его губ сорвался дребезжащий смех. Он был немыслимо одинок, затерявшись в далеком прошлом. Филипп почувствовал себя спокойнее. И отправился к Марилене.
— Ну как ты сегодня?
Марилена уже встала. В зеркале, висевшем над раковиной, она рассматривала свое лицо.
— Страшна, как смерть, — отозвалась она. — Видел дядю?
— Да. Сегодня он не в себе, бедняга. Созрел для инвалидной коляски. Можешь не волноваться. Ну как, обдумала наш вчерашний разговор?
— Только этим и занималась всю ночь. Ничего не выйдет.
— Почему?
— Не знаю. Так мне кажется.
— Объясни.
— О! У меня такое впечатление… Мне кажется, что, сев в самолет, я вызвала какой-то обвал. Как бы лучше сказать? Вся наша жизнь была как-то не очень устроена. А теперь все начинает рушиться, катиться, как снежный ком.
— Глупости! У тебя есть серьезные возражения, что-то конкретное?
— Ну что ж, в Париже нас сразу же ждут огромные расходы… квартира… врачи… за все это будешь платить ты?
— Нет. Ты. По доверенности твоей кузины. Ты, может, не в курсе?.. Дядя оформил Симоне доверенность в «Сосьете женераль». Тебе придется просто подделывать подпись Симоны. Ты все знаешь о своей кузине. Так что с этим проблем не возникнет. Есть еще возражения?
— Да… Наследство Симоны, полученное от ее матери. Это же мне все-таки не принадлежит.
— Но она от нее совсем ничего не унаследовала. Или какую-то мелочь. Все сбережения ее матери пропали после банкротства. Свое нынешнее состояние дядя сколотил сам, и оно принадлежит только ему. Еще возражения?
— Тетя Ольга. Я лишаю ее всего. Ты же сам это говорил.
— Ну и что?.. Тетя Ольга для тебя уже давно посторонний человек… двадцать пять лет! Еще возражения?
— Ты мне надоел. Дай лучше сигарету.
Филипп протянул ей пачку и зажигалку. Марилена уселась на кровати, подогнув под себя ноги.
— У тебя на все есть ответ, — возобновила она разговор, — но у меня все равно нет уверенности. Все выглядит чересчур просто.
— Что?
— Ну как можно просто так исчезнуть? Сменить личность, воспользовавшись последствиями катастрофы… Как быть, например, с документами Симоны, с моими документами, с нашими фотографиями…
— Они сгорели. От ваших сумок ничего не осталось.
— Предположим. А если я нос к носу столкнусь с кем-нибудь, кто знал меня или Симону…
— Ты знаешь кого-нибудь в Сен-Пьере, кто ездит во Францию? Чиновники, да… но это люди, с которыми дядя не общался. А остальные?.. Ладно. Не волнуйся. Я подумал обо всем.
— И о том, как мы будем жить? Я с дядей в новой квартире, это понятно. А где ты?
— Там, где мы должны были жить вместе. В гостинице.
— А когда мы будем встречаться?
— Ну… если хочешь, каждый день.
— А ночью?
Филипп улыбнулся.
— Ночью я буду спать один. Что ты выдумываешь?
Он сел рядом с ней, обнял ее за талию, кончиками пальцев лаская грудь.
— Да пойми же ты, — проговорил он. — Я у тебя в руках. Если мне вдруг захочется избавиться от тебя, ты всегда сможешь поставить в известность обо всем, что произошло, власти, прокурора республики, начнется следствие… Нам предъявят иск. Мы все потеряем… Но ты хоть отомстишь мне, если тебя это волнует.
— Филипп!.. Мне необходимо, чтобы ты находился рядом со мной всегда.
Большим и указательным пальцами она вытерла выступившие на глазах слезы.
— Какая я глупая, — пробормотала она. — Я теперь все время хочу плакать. А как подумаю, что мне снова придется сесть в самолет, у меня просто останавливается сердце.
— Может, нам немного пройтись? Пошли… Возьми меня под руку.
Они обошли больницу и встретили одного из оставшихся в живых пассажиров самолета, с трудом переставлявшего ноги в гипсе. Филипп представил Марилену:
— Мадемуазель Симона Леу.
Он почувствовал, как сжались пальцы Марилены. Но она уже начала привыкать к своей новой роли. Дальше она пошла более уверенно. Они прошли по садику, где крутящиеся фонтанчики разбрызгивали капли воды на землю, сразу исчезавшие.
— Как ты думаешь, можно здесь раздобыть пудру и губную помаду? — спросила она.
— Не обещаю. Но поищу.
Марилена с любопытством смотрела на уличную суету, на направлявшихся в сторону рынка верблюдов, арабов, эфиопов, разношерстную толпу. К ней возвращалась жизнь, и она вытягивала шею, как кошка, которой хочется, чтобы ее приласкали.
— Ты не устала?
— Нет.
— Пойдем дальше?
— Да. Хочу купить платок, чтобы прикрыть голову.
В конце улицы они нашли лавку, где купили ужасный шелковый платок — квадрат с изображением заходящего в пустыне солнца, но теперь Марилена чувствовала себя защищенной от любопытных взглядов. А надев темные очки, она уже больше не испытывала стыда. По пути назад они впервые начали строить планы. Марилена сразу же наймет служанку и, возможно, сиделку. А если квартира достаточно просторная, то почему бы Филиппу там тоже не поселиться?
— Я уже не член семьи, — возразил Филипп.
— Но ведь никто нас не знает. Я скажу, что…
— У дяди это может вызвать удивление, если к нему когда-нибудь вдруг вернется ясность ума. Лучше, чтобы у него не возникало вопросов. Сейчас он воспринимает меня как лицо, не выделяющееся среди других. Он обращает на меня внимания не больше, чем на санитаров, и так даже лучше.
— Но, значит… ты ко мне не будешь приходить?
— Я этого не говорил. Но только вначале нам следует встречаться не дома… Вот увидишь, мы все устроим.
Они остановились, чтобы купить газету. На первой полосе пестрели заголовки, набранные крупным шрифтом.
Цитата«“Боинг” потерпел катастрофу… Найден “черный ящик”… Расследование затягивается…»
На фотографии бригада рабочих расчищала взлетную полосу. Филипп почувствовал, что Марилену снова охватил ужас.
— Тебе дадут успокоительное, — сказал он. — Дяде тоже. Вы будете спать до самого Парижа.
В больнице Филиппа ждал швейцар.
— Вас просят зайти в кабинет главного врача, господин Оссель. Мне кажется, что это связано с расследованием.
— Иди, — прошептала Марилена. — Не провожай меня. У меня хватит сил.
Она вернулась в палату. На столике у кровати лежали телеграммы. «Симоне Леу. Военный госпиталь. Джибути». Она сначала не поняла. Симоне? Но она же погибла. Затем вспомнила, и у нее перехватило дыхание. «Симона — это же я!» Никогда ей к этому не привыкнуть!
Она вскрыла первую телеграмму. «Узнали о постигшей вас беде. Искренние соболезнования. Декомб». Это от Робера Декомба, молодого человека, без всякого успеха ухаживавшего за Симоной. Быстро просмотрела другие телеграммы. Выражения сочувствия, соболезнования… «Вместе с вами безмерно скорбим… Всем сердцем с вами… Искренне переживаем…» Марилену очень любили! Телеграммы падали на нее, как комья земли. Нет. Вернуться назад невозможно. Газеты опубликовали список погибших, и всем теперь в Сен-Пьере известно, что она погибла.
Она чувствовала себя настолько подавленной, что даже не подняла голову, когда ей на подносе принесли обед. Исчезла оставшаяся у нее маленькая надежда вернуться на остров, вопреки всем планам Филиппа. Все как будто сговорились: она должна стать Симоной. До сих пор она была пассивным персонажем. Теперь надо действовать сознательно. Ведь она знает эту роль наизусть. Филипп прав. Она слишком долго жила в тени своей кузины и прекрасно осведомлена о ее вкусах, манерах, увлечениях, о чертах ее непостоянного характера. Но одна сторона характера Симоны все же ускользала от нее. Почему Симона сказала ей: «Мне бы хотелось поменяться с тобой местами»? Может, у нее с отцом произошла по какому-то вопросу не известная никому размолвка и старик когда-нибудь вдруг на нее намекнет?
