Буало-Нарсежак - Дурной возраст
Старая Марта принесла ему «Уэст-Франс», а он тем временем наспех заканчивал завтрак.
— Ну и натворил же беды ваш товарищ. Читайте!
Ужасное столкновение… Тяжелые травмы… На фотографии искореженные машины. Люсьен пробежал глазами короткую заметку, но не узнал ничего нового. Другой пострадавший, маляр Жюльен Мае, 35 лет, отделался контузией.
— Как только подумаю, месье Люсьен, что вы могли бы оказаться с ним рядом! Такой красивый мальчик! И ведь, может, останется калекой… Ужас. Жалко его бедную мать.
Пора было смываться, чтобы положить конец причитаниям.
— Вы уже уходите, месье Люсьен?
— Кое-что надо сделать, а потом загляну к Корбино…
Великолепный предлог — Корбино! Ужасно, зато удобно! Он пересчитал деньги. Может, и хватит. Если позарез понадобится, он возьмет в ящике, где у отца всегда лежит несколько стофранковых купюр. Погода подходящая. Облака нависли низко, но тротуары сухие. Он снова отправился на место аварии. Покореженные машины убрали. Оставались груда битого стекла и след от торможения на проезжей части.
За ночь ощущение драмы несколько притупилось, словно несчастный случай стал одной из многих существующих проблем. Внезапно, однако, острая боль опять навалилась с прежней силой. Люсьен хотел было соскочить с мотоцикла. Почему бы не отступить? Его ведь удерживало только любопытство. Во что бы то ни стало хотелось опять посмотреть на хибару, услышать мольбы пленницы. Ничто иное не могло бы его успокоить. Он поехал дальше, уговаривая себя, что защищает Эрве. На покупки много времени не понадобилось. В девять тридцать он уже ехал в направлении Сюсе. В его распоряжении примерно час. Он еще не представлял, как возьмется за дело, как предложит сделку. Придется изворачиваться, терпеливо выжидать. Не исключено, она сразу склонится к тому, чтобы никому не проболтаться. Посмотрим!..
Он легко отыскал дорогу, ведущую к Эрдру. Насколько хватало глаз — безлюдный, размытый пейзаж; чернеющие купы деревьев, стаи ворон на горизонте, просочившаяся везде вода заполняла кюветы, ямы, поблескивая под серым небом. Опасаться любопытных не приходилось.
Через несколько минут он был уже около домика. Сложенный на небольшом пригорке из камня и цемента, он производил душераздирающее впечатление запустения и заброшенности посреди нетронутой целины. Люсьен прислонил мотоцикл к фасаду и обошел вокруг строения. Ни звука. Когда же вложил ключ в скважину, услышал удары изнутри, что его успокоило, ибо на какое-то мгновение тишина буквально испугала. Раз у нее хватало сил стучать, значит, неволя не причинила ей чрезмерных страданий. На цыпочках он прошел в другой конец кухни и замер у двери в комнату. Она как раз стояла за дверью, без сомнения, прижавшись к филенке.
— Выпустите меня! Я больше не могу! Что я вам сделала? — крикнула она.
Люсьен открыл было рот, но вовремя вспомнил, что говорить не следует, по крайней мере пока. Она опять принялась стучать. Так! Когда успокоится, можно попытаться объясниться. Он выложил содержимое сумок на кухонный столик, зажег свечу, обследовал помещение. Обстановка была не такой уж убогой, как представлялось. В буфете имелись и тарелки, и стаканы, и приборы из жести, и графин с треснувшим горлышком; банка заплесневелого варенья, побелевшая от известкового осадка кастрюля.
Он прилепил ко дну стакана свечу, поднял светильник над головой. Если газовый баллон еще не совсем пуст, может, можно пользоваться плитой. Стук каблучков узницы за переборкой указывал на то, что она перемещалась одновременно с Люсьеном, будто голодное животное, которое слышит, как взад-вперед ходит сторож и на слух улавливает его движения. Люсьен поставил свечу на стол, вырвал листок из блокнота и написал печатными буквами:
ЛОЖИСЬ НА КРОВАТЬ.
Подумал и добавил:
МНЕ НАДО СЛЫШАТЬ, ЧТО ОНА СКРИПИТ. БЕЗ ГЛУПОСТЕЙ. Я ОТКРОЮ ДВЕРЬ И ПОДАМ ПРОВИЗИЮ В КОМНАТУ. ПРИ ПЕРВОМ ЖЕ ПОДОЗРИТЕЛЬНОМ ДВИЖЕНИИ БУДУ СТРЕЛЯТЬ.
Трудно удержаться от улыбки. Он словно вернулся в те времена, когда носил короткие штанишки, играл в разбойников с большой дороги. Опять взял свечу, встал у двери на колени, трижды постучал и сунул в щель листок, который с другой стороны вмиг исчез, подхваченный нетерпеливой рукой. В наступившей тишине он ясно различал дыхание Элианы, и от незнакомого чувства сжалось горло. Он прислонился лбом к притолоке. Хотелось просить прощения.
Легкий стук каблучков удалился, и кровать скрипнула всеми своими ржавыми пружинами. Тогда он быстро схватил провизию, приоткрыл дверь и как попало сунул пакеты в комнату. Долго катилась коробка консервов. Он был доволен, что допустил этот грубый жест, утверждавший его превосходство. Закрыл дверь на ключ и присел на корточки. Скрип кровати уведомил о том, что там встали и принялись собирать разбросанные предметы. В щель под дверь пробивалась полоска света, что доказывало, что электрический фонарик Элианы пока работал. Чтобы экономить батарейку, ей приходилось заставлять себя жить в темноте — свидетельство неожиданной силы характера. Люсьен, в свою очередь, прислушивался к передвижениям каблучков, по стуку определяя размеры комнаты, на которую он в прошлый раз едва взглянул. «У нее, конечно, нога закоченели на цементном полу. Но не могу же я принести ей войлочные домашние туфли!» Шаги приблизились.
— Вы здесь?
Он прикусил губу. Едва не сказал: «Да».
— Чего вы хотите в конце концов? Денег? У меня их нет. Вы ошиблись: я преподаю в лицее.
Пауза. Внезапно голос дрогнул:
— Мне надо верить: я здесь сойду с ума!
Люсьен вслушивался в каждое слово. Она была искренней или пыталась растрогать своих тюремщиков? Пока не похоже, чтобы в тоне сквозило отчаяние.
— Вы здесь?
Он дважды постучал в дверь.
— Тогда почему не отвечаете?
Люсьен бросился к столу и быстро написал:
ТЕРПЕНИЕ. ТЕБЯ СКОРО ОСВОБОДЯТ. НЕМЕДЛЕННО ВЕРНИ ЭТУ И ПЕРВУЮ ЗАПИСКИ.
Он перечитал свое послание. Нет. Идентифицировать прописные буквы невозможно. Он сунул листок под дверь и вскоре подучил обратно обе записки.
— Я знаю, почему вы отказываетесь говорить, — сказал голос. — Вы — женщина. И я могла бы вас узнать. В машине я узнала аромат ваших духов.
Опешив, Люсьен соображал. Духов? Каких духов? Внезапно он вспомнил о шлемах. Чулки Мадлен Корбино!
— Вы не отвечаете, — продолжала Элиана. — Вот видите, я права. Но неужели женщины не могут сказать друг другу правду? Неужели нельзя помочь друг другу?
Все прогнозы Люсьена оказывались опрокинутыми. Как теперь вызвать ее на откровенность?
— Вы одна? — спросила Элиана.
Опять записка:
НЕТ.
— Человек, который заставил меня похитить, ждет вас на улице?.. Это Филипп. Это ведь он, правда? Ему нужны деньги? Ему всегда нужны деньги… Но где же мне их взять?.. Вам известно, сколько я получаю?.. Две тысячи франков в месяц, да и то… Что же мне делать?.. Может, он рассчитывает, что сумеет получить выкуп у моих родителей?.. Но ему-то известно, что они небогаты…
Люсьен приник к двери ухом, будто врач, который выслушивает больного, пораженного неведомым недугом. Об Эрве он забыл. Он впускал в себя этот голос, интонации которого ему были ведомы. Вначале казалось: это голос учительницы. Но теперь слышался другой, низкий, взволнованный, прерываемый вздохами голос, который вызывал в его воображении картины обнаженной натуры.
— Скажите, чтобы он пришел сюда — поговорить… Ему следовало бы знать, что родители вот-вот забеспокоятся. Я еще вчера утром должна была приехать в Тур…
Люсьен смутно отдавал себе отчет, что его мелкие пакости школяра не имели ни малейшего значения. Но чтоб эта женщина в слезах растрогала его… он уже ничего не понимал… наверное, никогда он этого не забудет. Она затихла. Он подскочил к столу и нацарапал, позабыв, что надо обращаться на «ты»:
ПРОДОЛЖАЙТЕ.
— Продолжать? — переспросила она, переслав бумагу обратно. — Вы и сами прекрасно знаете, что будет… Завтра же будет заявлено в полицию.
Ее голос стал тверже, суше. Этот голос ему не нравился. Хотелось слышать тот, другой. Он быстро перенес свечу и блокнот к двери, сел на пол и написал, держа его на колене:
РАССКАЖИТЕ МНЕ О ФИЛИППЕ.
— Филипп?.. Я ошиблась на его счет. — Рыдание. Контакт был восстановлен. Он закрыл глаза. — Мне не везет, — продолжала она. — Раньше он был милый, нежный. Когда он меня…
Люсьен стукнул кулаком в дверь. Элиана умолкла. Он нацарапал как попало:
ДОВОЛЬНО.
Согнувшись пополам, он по-мужски страдал. Это случилось внезапно. Боль была новая, острая, нестерпимая. С языка готовы были сорваться оскорбления.
— Простите, — очень мягко сказал голос. — Вы его любовница?
Он не шелохнулся. Чувствовал себя грязным, потерявшим надежду. Наконец большим и указательным пальцами погасил пламя света. На сегодняшнее утро хватит. Скорее на воздух, скорее в путь. Он встал, и она крикнула:
