Артур Дойль - Усадьба «Под буками»

Конан-Дойль

Усадьба «Под буками»

— Для человека, любящего искусство ради искусства, — заметил Шерлок Холмс, откладывая в сторону лист объявлений газеты «Daily Telegraph», — очень часто самое большое удовольствие доставляют именно маловажные случаи. Мне очень приятно заметить, что вы, Ватсон, поняли эту истину и в отчетах о наших делах (должен сказать, иногда несколько приукрашенных) отдали преимущество не «causes célèbres»[1] и не сенсационным процессам, в которых мне доводилось принимать участие, но случаям, быть может, ничтожным самим по себе, давшим мне возможность воспользоваться моими способностями к выводам и логическому синтезу.

— А все же, — с улыбкой ответил я, — я не могу считать себя вполне свободным от обвинений в сенсационности, в которых укоряют мои воспоминания.

— Вы, может быть, ошибались, — заметил Холмс, вынимая щипцами горящую головню и зажигая ею длинную черешневую трубку, которой он заменял обычную глиняную, когда бывал более склонен спорить, чем углубляться в размышления, — вы, может быть, ошибались в том, что хотели придать краски и жизнь вашим рассказам вместо того, чтобы передавать только строгий последовательный ход моих заключений от причины к следствию. А это самое главное.

— Мне кажется, я всегда отдавал вам должное в этом отношении, — заметил я несколько холодно, так как меня отталкивал не раз уже замечаемый мною эгоизм, игравший большую роль в странном характере моего друга.

— Нет, это не эгоизм и не самомнение, — ответил он, как это часто случалось с ним, скорее на мою мысль, чем на слова. — Если я требую полной справедливости к моему искусству, то только потому, что считаю его безличным: оно вне меня. Преступление — явление обыкновенное. Логика — редкое. Поэтому-то вам следует обращать более внимание на логику, чем на преступление. Вы низвели лекции на степень простых рассказов.

Было холодное весеннее утро. Мы сидели на квартире в улице Бэкер после завтрака у огня, который весело трещал в камине. Густой туман навис над темными домами и в желтых тяжелых клубах его окна противоположных домов казались черными, бесформенными пятнами… Газовый рожок бросал свет на белую скатерть стола, на серебро и посуду, стоявшую на нем. Шерлок Холмс все утро молча просматривал столбцы газетных объявлений. Не найдя в них ничего интересного, он пришел в дурное настроение и принялся отчитывать меня за мои литературные промахи.

— А между тем, — проговорил он после долгого молчания, во время которого он курил свою длинную трубку и смотрел в огонь, — вас, в сущности, нельзя обвинить в стремлении к сенсационным темам, так как в большинстве случаев дела, которыми вы интересовались, не заключают в себе состава преступления. Дело короля Богемии, странный случай с мисс Мэри Соутерлэнд, тайна человека с изуродованной губой и происшествие с аристократом-холостяком, — все это не имело противозаконного характера. Но зато, быть может, избегая всего сенсационного, вы обращали свое внимание на слишком обыденные случаи.

— Может быть, это и правда, — ответил я, — но зато мои заметки интересны и носят печать новизны.

— О, мой милый, какое дело публике, широкой публике, не умеющей отличить ткача по зубам, а композитора по большему пальцу на левой руке, какое ей дело до тонкостей анализа и дедукции. Впрочем, я и не виню вас, что вы интересуетесь тривиальными делами: время интересных процессов прошло. Люди — или, по крайней мере, преступники — потеряли всякую оригинальность, всякую энергию. Что касается до меня лично, то моя профессия вырождается в искусство отыскивание потерянных карандашей и советов пансионеркам. Кажется, в этом отношении, я дошел до последнего предела. Прочтите-ка письмо, которое я получил сегодня утром!

Он бросил мне смятое письмо. Оно было помечено предыдущим днем и отправлено с площади Монтэгю.

«Дорогой м-р Холмс! Мне необходимо посоветоваться с вами, принимать ли мне предлагаемое место гувернантки, или нет. Если позволите, я приду завтра в половине одиннадцатого.

С почтением

— Вы знаете эту барышню? — спросил я.

— Нет.

— Теперь как раз половина одиннадцатого.

— Да. А вот и звонят. Наверно, это она.

— Может быть, происшествие будет интересное. Помните, история с голубым карбункулом казалась сущим пустяком, а потом дело-то вышло серьезное. А что если и теперь будет так!

— Будем надеяться! Наши сомнение скоро рассеятся. Если не ошибаюсь, это она.

Дверь в комнату отворилась. Вошла молодая девушка. Она была просто, но опрятно одета. Умное, подвижное лицо, все усеянное веснушками, и уверенные манеры обличали в ней женщину, которой приходилось самой пробивать путь к жизни.

— Извините, что обеспокоила вас, — сказала она Холмсу. — Со мной произошел странный случай и так как у меня нет ни родных, ни друзей, то я решилась обратиться к вам, надеясь, что вы будете так добры — посоветуете мне, как поступить.

— Пожалуйста, садитесь, мисс Гентер. Рад служить вам.

Я заметил, что новая клиентка произвела на Холмса благоприятное впечатление. Он оглядел ее своим испытующим взглядом, потом опустил глаза, сложил пальцы и приготовился слушать ее рассказ.

— Пять лет я пробыла гувернанткой в семье, полковника Спенса Мунро, — начала свой рассказ мисс Гентер. — Два месяца тому назад полковник получил назначение в Галифакс, в Новой Шотландии, и увез детей в Америку. Я осталась без места. Я стала помещать объявление в газетах, ходила по объявлениям — все безуспешно. Наконец, небольшой запас накопленных мною денег стал приходить к концу, и я положительно не знала, что делать.

В Вест-Энде есть известная контора для приискания мест гувернанткам. Я заходила туда каждую неделю осведомляться, не найдется ли подходящего места. Основателем этого бюро был м-р Вэствэй, но ведет дело мисс Стонер. Она сидит у себя в конторе, а желающих получить место впускают поочередно.

На прошлой неделе, когда я, по обыкновению, вошла в комнату мисс Стонер, она была не одна. Рядом с ней сидел страшно толстый человек с улыбающимся лицом, толстым подбородком, спускавшимся на шею, и с очками на носу. При виде меня он привскочил на стуле и поспешно обернулся к мисс Стонер.

— Вот это именно то, что нужно, — сказал он. — Лучше и быть не может. Чудесно! чудесно!

Он, казалось, был в полном восторге и весело потирал руки. На меня он произвел хорошее впечатление.

— Вы ищете места, мисс? — спросил он.

— Да, сэр.

— Гувернантки?

— Да, сэр.

— А ваши условия?

— На моем последнем месте у полковника Спенса Мунро я получала четыре фунта в месяц,

— О, о! Безобразие, чистое безобразие! — вскрикнул он, всплескивая руками, как бы в порыве горячего гнева. — Как можно было предложить такую жалкую сумму такой милой барышне, обладающей такими талантами.

— Может быть, вы ошибаетесь насчет моей талантливости, сэр, — сказала я. — Я знаю немножко французский и немецкий языки, музыку, рисование…

— Тс, тс! — крикнул он. — Все это не имеет никакого отношение к делу. Главное в том чтоб вы умели вести себя и держаться, как истая лэди. Не сумеете — не годитесь для воспитание ребенка, которому со временем придется играть большую роль в истории страны. Сумеете — как можно вам предложить менее ста фунтов? Для начала я предлагаю вам сударыня сто фунтов жалованья.

Вы можете себе представить, м-р Холмс, как заманчиво было подобного рода предложение для меня, у которой нет ни гроша в кармане. Джентльмэн, должно быть, заметил мой недоверчивый взгляд, вынул бумажник и открыл его.

— У меня в обычае, — проговорил он, улыбаясь так, что глаза его казались двумя блестящими линиями среди его пухлого лица, — давать вперед молодым барышням половину их жалованья, так чтоб им было на что одеться и уехать.

Никогда в жизни, казалось мне, я не встречала такого очаровательного и внимательного человека. Деньги мне были очень нужны, так как я задолжала лавочникам. Но, несмотря на это, предложение показалось мне несколько странным, и я решилась узнать хоть что-нибудь прежде, чем согласиться взять место.

— Позвольте спросить, где вы живете, сэр? — спросила я.

— В Гэмпшире. Очаровательное местечко. Называется усадьба «Под буками» и находится в пяти милях от Винчестера. Красивая местность, милая барышня, и прелестный старинный дом.

— Я желала бы узнать, сэр, в чем будут состоять мои обязанности?

— Один ребенок… славный, живой, шестилетний ребенок. О, если бы вы видели, как он убивает тараканов туфлей! Хлоп! хлоп! хлоп! Не успеешь оглянуться, как трех уж не бывало!

Он откинулся на спинку кресла, и глаза его опять исчезли среди морщин.

Меня несколько удивило подобного рода развлечение ребенка, но видя, что отец смеется, я подумала, что он просто шутит.