Эрл Биггерс - Продолжает Чарли Чен

1. Дождь на Пикадилли

Инспектор Скотленд Ярда Дафф неторопливо брел по залитому дождем асфальту Пикадилли. Сквозь деревья Сент-Джеймс парка до него донесся приглушенный расстоянием бой курантов Биг-Бена на здании парламента. Было десять часов вечера шестого февраля 1930 года. Когда речь заходит об инспекторах Скотленд Ярда, то лучше на всякий случай не упускать из памяти конкретных минут, часов и дат, — хотя в данном случае время не имело особого значения и никаким судом позднее не протоколировалось.

В тот вечер инспектор Дафф, человек в общем-то добродушный и уравновешенный, был в скверном настроении. Весь день — как и многие предыдущие — ему пришлось провести в суде, вслушиваясь в перипетии долгого и нудного дела, которое, слава Богу, наконец-то закончилось. Судья в зловещем черном берете приговорил низкорослого угрюмого человечка к виселице. И, — размышлял про себя Дафф, — совершенно правильно сделал. Трусливый убийца, без совести, без малейшего намека на человечность, иного конца не заслуживал. Но заметать следы этот карлик умел, надо отдать ему должное. Давно уже Скотленд Ярд не втягивался в столь долгую охоту, которая временами казалась совершенно безнадежной. И все-таки метод победил. Метод и малая толика удачи, заключенная в наспех нацарапанной записке к старой подружке с Баттерси-Парк. Так, всего несколько ничего не значащих слов, но инспектор Дафф умел ухватиться даже за самую тоненькую нить, протянутую ему удачей. Ухватиться, и идти за ней до самого конца. Теперь, однако, все это — и начало, и конец — было уже позади. Далеко позади.

Вода со старенькой фетровой шляпы неожиданно капнула ему прямо на озябший нос. Инспектор поежился и плотнее запахнул плащ. Только что он вышел из кино, куда забрел, чтобы уйти от самого себя и от заполнявших голову судебных передряг. Фильм оказался не слишком увлекательным, но в нем было полным-полно прибрежных пальм, залитого солнцем южного моря, и как-то незаметно мысли инспектора унесли его в Сан-Франциско, к знакомому детективу из таких же залитых солнцем южных краев. Скромный сержант полиции, с которым случай свел его в Сан-Франциско, собирал в своем родном Гонолулу доказательства преступлений, нимало не задумываясь над окружающей его тропической экзотикой. Судя по его рассказам, этот сержант считал благоухающие гавайские цветы, ослепительный океанский прибой и шум бриза в густых пальмовых кронах чем-то совершенно обыденным… Губы инспектора тронула улыбка.

Он шел по Пикадилли, не имея никакой особой цели. Для него это была просто улица воспоминаний. Еще недавно он исполнял обязанности участкового инспектора совсем недалеко отсюда, в комиссариате на Вайн-стрит. Ему был доверен один из самых элегантных районов Лондона, и именно Пикадилли стала излюбленным «охотничьим угодьем» Даффа. Вон в том аристократическом клубе, подъезд которого был сейчас полускрыт серой пеленой дождя, ему удалось задержать банкира, чье банкротство явно противоречило столь роскошному образу жизни. А в той затемненной витрине он однажды обнаружил среди манекенов и парижских туалетов тело очаровательной француженки, убийство которой поначалу казалось абсолютно бессмысленным. Белый фасад отеля «Беркли» оживил в его памяти образ безжалостного шантажиста, захваченного им без всякого сопротивления, в момент, когда он с дурацки-самодовольным видом появился из ванной своего люкса. Парой шагов дальше, на углу Хафмун-стрит Даффу как-то довелось шепнуть на ухо загорелому мужчине несколько слов, которые моментально заставили того побледнеть так, словно его бронзовый загар смыли невидимой губкой — после чего великосветский убийца, давно разыскиваемый Нью-Йоркской полицией, был препровожден инспектором в комиссариат. Почти напротив, в ресторане «Принс» Дафф на протяжении двух недель ежевечерне поглощал безвкусный ужин, внимательно наблюдая за человеком, который полагал, что вечерний костюм и фальшивые усики помогут ему остаться неузнанным. Ну, а здесь, на углу площади Пикадилли, куда он сейчас, наконец, добрался, в одну памятную полночь ему довелось провести несколько рискованных минут в перестрелке с похитителями бриллиантов из Хаттон Гарден. Рисковал инспектор не зря — бриллианты вернулись к законному владельцу.

Дождь превратился в настоящий ливень, и Дафф предпочел укрыться в ближайшей подворотне. Он задумчиво смотрел на хорошо знакомую площадь — желто-оранжевые вспышки бесчисленных реклам, как бы тающих в потоках нескончаемого ливня, зеркальца луж, редкие фигуры спешащих сквозь ливень лондонцев… Подождав немного, Дафф покинул свое убежище и двинулся вдоль площади к неширокой темной улице. Пройдя метров двести от Пикадилли, он остановился перед мрачным зданием с зарешеченными окнами первого этажа. Над входом горела единственная тусклая лампа. При виде исхоженных им тысячи раз ступеней чувство ностальгии по старым сослуживцам заставило Даффа ускорить шаг, — он решительно направился ко входу комиссариата на Вайн-стрит.

Инспектор Хэйли, сменивший Даффа в кабинете начальника, встретил старого приятеля широкой улыбкой.

— Приветствую, дружище! Мне как раз не с кем было поговорить!

— Мне тоже, — усмехнулся Дафф. Сняв промокший плащ и потемневшую от влаги шляпу, он уселся напротив. Через приоткрытые двери в соседнюю комнату можно было заметить двух детективов, безмятежно листавших газеты. — День, я вижу, спокойный? — поинтересовался он.

— Смотри, не сглазь, — засмеялся Хэйли. — Через пару часов отправляемся на облаву в ночное казино, но по нашим временам это можно считать детской забавой. Кстати, — от души поздравляю!

— С чем это? — густые брови Даффа удивленно поползли вверх.

— Как это «с чем»? С закрытием дела Борроу, само собой! Шеф соизволил отметить персонально твой «интеллигентный стиль и редкостную настойчивость» — звучит многообещающе, а?

Дафф вяло махнул рукой. Достав из кармана трубку, он начал неторопливо ее набивать.

— Завтра об этом деле никто и не вспомнит, — буркнул он. — Как, впрочем, и о всей нашей работе…

Хэйли сочувственно взглянул на него.

— Просто тебе надо как следует отдохнуть. Я такое тоже не раз чувствовал. После закрытия дела видеть никого не хочешь, осточертевает буквально все. Но я тебе скажу, что нет лучше лекарства от старого дела, чем новое. Причем сразу, чтобы не слишком предаваться рефлексиям на тему полезности собственной профессии. Допустим, ты был бы на моем месте…

— Я уже был на твоем месте, — улыбнулся Дафф.

— Точно, — на мгновение смешался Хэйли. — Но, знаешь, я все равно тебя поздравляю, что бы ты ни говорил. То, как ты распутал дело Борроу, по-моему, может служить образцом настоящей…

— Просто мне повезло, — прервал его приятель. — Как говаривал наш покойный шеф сэр Фридерик Брюс, хорошему детективу необходимы для успеха тяжкий труд, мозги и чуточку везения. Причем главным из трех безусловно является эта самая чуточка.

— Бедный сэр Фридерик, — вздохнул Хэйли.

— Я вспоминал о нем сегодня вечером. О нем и о том китайском детективе, который сумел-таки выследить его убийцу.

Хэйли наморщил лоб, припоминая.

— А, это тот оригинал с Гавайских островов? Сержант Чен?

— Именно. Чарли Чен. Теперь он уже инспектор. В Гонолулу.

— Пишет тебе?

— Иногда. — Дафф поднес спичку к набитой трубке и с наслаждением затянулся. — Времени у меня, конечно, не слишком много, но для того, чтобы ответить Чарли, лишний час всегда найдется. Пожалуй, можно сказать, что я его полюбил. Вот, послушай, какое я от него на днях получил письмо, — он добыл из внутреннего кармана продолговатый конверт авиапочты и, извлекая из него аккуратно сложенный листок, почти смущенно добавил:

— Много он, конечно, не пишет, но…

Хэйли, устроившись поудобнее, приготовился слушать. Дафф некоторое время молча смотрел на исписанное мелким почерком письмо, словно видел его впервые, затем приступил к чтению. Мягкий голос, в котором то и дело слышалась добрая улыбка, ничем не напоминал, что обладатель его пользуется славой одного из самых грозных врагов преступного мира в Лондоне.

Поклон и уважение моему достойному другу!

Долгий путь Вашего драгоценного письма завершился, одарив меня счастливыми воспоминаниями о минувшем, которое снова ожило перед моим мысленным взором. Что такое богатство? Вспомни, сколько у тебя друзей — и ответ готов. Зная эту простую истину, я чувствую себя богатейшим из смертных, коль скоро Вы с таким постоянством согреваете меня теплом своего благосклонного внимания. Осмеливаюсь заметить, что и мое ничтожное воображение снова и снова возвращает меня к Вам, к незабываемому дню расставания, наполняя меня гордостью за похвалы, которые Вы щедро высказали по поводу моих более чем скромных усилий.