Дочь палача и театр смерти - Пётч Оливер
Куизль сопел, взбираясь по склону. Туман понемногу расступался, и взору открылась отвесная стена высотой в сотню шагов. Внизу раскинулась длинная каменная осыпь. Якоб старался смотреть прямо перед собой. Тропа тянулась вдоль склона, то круто забирая вверх, то снова выравниваясь, но неизменно вела к вершине. Порой возникало впечатление, что кто-то очень давно вырубил ступени в скале, хотя возможно, что такую форму придала им природа.
Пот и туман пропитали рубашку, и казалось, Якоб погрузился в глубокое холодное море. Воздух становился все холоднее. Палач преодолел последние несколько шагов и наконец оказался на вершине – во всяком случае, так ему представлялось. Туман здесь был до того густым, что Якоб не мог разглядеть собственной вытянутой руки. Ветер трепал его волосы и бороду, и, кроме этих порывов и криков галок, слышно ничего не было. Может, он все-таки ошибся?
После некоторых колебаний Куизль решил действовать.
– Йозеффа! – проревел он в туман. – Ты здесь?
Послышался сдавленный крик, совсем рядом.
– Йозеффа! – вновь крикнул палач.
Но в этот раз никто ему не ответил.
Якоб тихо выругался и без сил опустился на камень. В таком густом тумане Ханнес со своей заложницей мог оказаться где угодно. Возможно, он только что сбросил ее со скалы, как ненужную обузу!
Куизль хотел крикнуть в третий раз, но Господь вновь послал ему чудо. Хотя возможно, что это лишь ветер на такой высоте проявлял себя странным образом. Он неожиданно переменил направление и, словно пух, разметал туман. Вершину вдруг залило теплым светом утреннего солнца.
Ханнес с девочкой стоял всего в десяти шагах от Куизля.
* * *Симон с Магдаленой мчались по сумрачным улицам Обераммергау, к дому Кайзера. Вряд ли учитель был на ногах в такой ранний час. Но после того, что они выяснили в церкви, цирюльник не мог ждать. Священник Тобиас Гереле был до смерти напуган, близок к помешательству. Потребовалось некоторое время, чтобы получить от него нужные сведения. Но в конце концов его преподобие помог им. Должно быть, его мучила совесть оттого, что он молчал так долго. Симон стиснул зубы и побежал еще быстрее. Он хотел задать Кайзеру несколько вопросов, и нельзя было с этим тянуть.
Тем более что у него находился Петер.
Не то чтобы Симон всерьез опасался за сына, однако то, что он узнал, действительно внушало тревогу. Магдалена тоже выглядела напуганной; она бежала рядом, и плащ ее развевался на ветру. Жар и переутомление последних дней еще давали о себе знать, но это не могло ее остановить.
– До сих пор поверить не могу, – просипел Симон. – Я столько лет знаю Георга… Быть может, этому все же найдется разумное объяснение?
– Разумное или нет, а Петер больше не останется в этом доме ни на минуту, – отозвалась Магдалена, совсем запыхавшись. – И не вернется туда, пока все не прояснится…
Она споткнулась и едва не упала в грязь. Муж в последний момент успел ее подхватить.
– Может, все-таки подождешь меня в трактире, пока я… – начал он.
Но сердитый взгляд Магдалены заставил его замолчать. Симон вздохнул. Если его жена что-то вобьет себе в голову, ничто не заставит ее отступить, даже лихорадка или озноб. И вообще в последнее время она стала довольно раздражительной и еще до последних событий была бледной и часто переутомлялась…
«Уж не заболела ли она чем-то серьезным? – подумал Симон. – Надо бы осмотреть ее как следует».
Но по ее решительному взгляду понял, что сейчас не время говорить об этом.
В стойлах мычали коровы, понемногу распахивались ставни. Скоро все проснутся и примутся за свои повседневные дела – так, словно прошлой ночью ничего и не было. В некоторых окнах уже мерцали лучины или отсвечивал очаг на кухне. Дом Кайзера, напротив, по-прежнему был погружен в полумрак. Только присмотревшись, Симон заметил, что из кабинета сквозь щели в ставнях пробивается свет. Он дал Магдалене знак.
– Судя по всему, Георг до сих пор сидит над пьесой, – прошептал он. – Видимо, ему все-таки трудно смириться с тем, что мистерию отменили.
– Или он занят чем-то совершенно другим, – так же тихо ответила Магдалена.
Симон направился к двери и приготовился постучать, но дочь палача удержала его за руку.
– Сначала я хочу выяснить, что там происходит на самом деле. То, что мы выяснили в церкви, пугает меня.
Она подкралась к окну и заглянула в щель между ставнями. Потом вдруг тихо вскрикнула, а в следующее мгновение уже подскочила к двери и врезалась в нее плечом. Дверь распахнулась, и Магдалена помчалась по коридору к кабинету.
– Магдалена! – крикнул Симон ей вслед. – Что, ради бога…
Он не стал договаривать и бросился следом за женой. Не важно, что увидела Магдалена, – это было нечто ужасное. Фронвизер пришел в ужас при мысли, что с Петером что-нибудь случилось. Он пробежал за Магдаленой по коридору, и они вместе вломились в кабинет.
То, что он там увидел, вселило в него ужас.
Его старый друг Георг Кайзер стоял на коленях у заваленного документами стола. Он склонился над связанным Петером и заталкивал ему в рот куски пергамента. Мальчик давился, лицо у него посинело.
– Петер, Петер! – закричала Магдалена. Она бросилась на Кайзера и принялась колотить его: – Отпусти его, чудовище! Отпусти сейчас же!
Но учитель был словно под гипнозом. Уставившись прямо перед собой, он продолжал запихивать куски пергамента Петеру в рот.
– Так надо, – бормотал он. – Нельзя, чтобы он проболтался. Только не сейчас. Сокровища… мои сокровища…
– Симон, сделай же что-нибудь! – в отчаянии закричала Магдалена.
Фронвизер бросился на Кайзера, толкнул. Тот врезался в стол и опрокинул его. Пергаменты разлетелись по полу, и только тогда учитель выпустил свою жертву.
– Я… я не хотел делать ему больно, – прохрипел он. – Но зачем он сопротивлялся? Почему не мог понять, что это необходимо? Глупый мальчишка…
Петер хрипел и кашлял среди пожелтелых, изорванных листов, пытаясь вздохнуть. Магдалена наклонилась к нему, вынула изо рта клочки пергамента. Потом развязала его и заключила сына в объятия.
– Все хорошо, мой мальчик, – шептала она. – Мама и папа рядом. Все хорошо!
– Он не желал давать обещания, – посетовал Кайзер, сидя у перевернутого стола и время от времени хрипло кашляя. Потом принялся дрожащими руками собирать изорванные документы. – Что мне оставалось делать? Он бы рассказал этим хищникам о моих сокровищах! Я… я хотел только подержать его несколько дней в старой берлоге. С ним все было бы хорошо! Как и с другими ребятами. Я всегда хотел для них только лучшего!
– Господи, Георг, что ты несешь? – просипел Симон и вытер холодный пот со лба. Однако в глубине души он догадывался, о чем говорил Кайзер.
Я был прав. А священник сказал правду!
– Карты! – причитал Кайзер и продолжал собирать документы. – Нужно сохранить их! Они единственные в своем роде, ни одну нельзя потерять!
Симон схватил друга за плечи, резко развернул к себе и ударил ладонью по лицу. Кайзер мотнул головой, но взор его несколько прояснился. Он вдруг заплакал и повис в объятиях Фронвизера.
– Мне так жаль! – всхлипывал он. – Не знаю, что на меня нашло. Это все сокровища, они… они лишат меня рассудка!
– По-моему, давно уже лишили, – ответил Симон.
Он забрал у Кайзера документы и осторожно отвел к печке. Учитель с отсутствующим видом опустился на скамью. Потом вдруг закашлялся, и Симон впервые заметил на его одежде капельки крови.
«Чахотка! – пронзила его мысль. – Как же я раньше не заметил… Легкие уже поражены, ему недолго осталось».
Чахотка была одной из худших болезней человечества и в последние годы встречалась особенно часто. Больные буквально выкашливали свои легкие и гасли на глазах. Оставалось уповать лишь на Божью милость. Впалые щеки Кайзера, хриплый кашель, и в особенности кровь в слюне свидетельствовали о том, что болел он давно и надежды на выздоровление, наверное, не было. Симон мог лишь надеяться, что Петер не заразился от больного.
