МАЙЛС ДЭВИС - АВТОБИОГРАФИЯ
Я в общем-то догадывался, что со мной не все в порядке, — я плохо себя чувствовал и в моче заметил кровь. На обратном пути из гастролей по Японии я подхватил воспаление легких, но все равно летел всю ночь и весь день, чтобы успеть в Нью-Йорк на телешоу «Живой концерт в субботний вечер». Помню, перед шоу Маркус Миллер спросил меня: «Тебе нехорошо?», а я ему ответил: «Да я и не помню, когда мне было хорошо!» Мне было так плохо, что мне казалось: если усядусь на стул, больше не поднимусь. И все это шоу так и проходил по сцене — и когда играл, и когда не играл. Ходил и ходил туда-сюда. Все наверняка подумали: ну и псих! Но я просто старался окончательно не сломаться, и это было единственное средство. У меня и онемение руки произошло после этого телешоу. В общем, уже тогда было пора что-то предпринимать, но я не стал. Так что после этого инсульта, или что это там было на самом деле, после предупреждений доктора и после угроз Сисели, что она никогда больше меня не поцелует из-за противного сигаретного запаха во рту, я решил разом покончить со всеми своими пристрастиями, как когда-то с героином. Просто одним махом поставил точку.
Это было в 1982 году, и мой доктор сказал, что если я хоть раз займусь сексом в следующие полгода, меня может снова хватить удар. Вот это было жестоко — я же не могу контролировать эрекцию, так уж я устроен. И если не удовлетворю своего желания сразу же, оно вообще исчезнет.
Я вообще ничего не мог, и Сисели сказала: «Если тебе сейчас не хочется, я просто подожду». Ну и ждала полгода. Я из-за всего этого чувствовал страшную слабость и не мог играть. У меня даже не было сил справлять малую нужду, попадая в унитаз. Моча стекала у меня по ноге. Доктор Чин прописал мне травы, которые, как он уверял, за полгода очистят мой организм. Я начал эти травы пить, и из меня стала вываливаться всякая дрянь — слизь и всякое такое. И еще доктор Чин сказал, что после курса лечения этими травами у меня снова проснется желание заниматься сексом. Я сказал себе:
«Ерунда». Но он оказался прав: через полгода я снова сексуально озаботился. Из-за всей этой дряни у меня сильно повыпадали волосы, и это меня огорчало больше всего, я всегда был тщеславным.
В следующие два или три месяца после моего инсульта, когда я не мог шевелить пальцами, я ходил три или четыре раза в неделю в Нью-Йоркскую больницу на физиотерапию. Меня отвозил туда Джим Роуз. Господи, это было самое поганое, что могло со мной произойти, ведь с неработающей рукой и пальцами я мог навсегда перестать играть. Во всяком случае, такая мысль западала мне в голову. И это было бы страшнее смерти — жить, думать головой и не мочь сыграть то, что сочинил? Но с помощью трав и физиотерапии, после отказа от выпивки и курева, при здоровом питании и достаточном отдыхе и замене пива и спиртного минеральной водой «Перье» мои пальцы вдруг начали проявлять признаки жизни. Я ежедневно плавал, как раньше, и восстановил дыхание и выносливость. Через какое-то время я почувствовал, как ко мне возвращается здоровье, возвращаются силы.
В апреле 1982 года я собрал оркестр для гастролей по Европе в начале мая. Я знал, что исхудал, как мертвец. И всю свою шевелюру потерял — торчало несколько жидких прядок. Я их зачесывал назад, а потом сделал химию. Я так ослабел, что мог играть только сидя. Иногда я чувствовал себя получше, а иногда хотелось все бросить и сесть в самолет. Но оркестр играл все лучше и лучше. Я уговаривал Эла Фостера играть больше коротких фанковых импровизаций, но он будто меня не слышал. А в остальном дела в оркестре шли как нельзя лучше, да и мой амбушюр укреплялся. При хорошем самочувствии я обычно расхаживаю по сцене, играя в беспроводной микрофон, прикрепленный к трубе. Но на клавишных я всегда играл, сидя на стуле. Хоть я и выглядел очень больным, на самом деле я был крепче, чем когда-либо за последнее время. Это из-за диеты я так похудел — сидел на рыбе и овощах, которые сильно снижают вес. Поэтому и выглядел таким слабым.
Здоровье у меня было неважное, но нам удалось многое скрыть от газет и вообще от средств массовой информации. Никто не знал, например, о моем инсульте, но через несколько месяцев Леонард Фезер опубликовал интервью со мной, в котором я сказал, что не могу двигать рукой. Но к тому времени, когда интервью было напечатано, мы уже вернулись из европейского турне. Интересно, что самой большой проблемой в этом турне оказались Сисели и ее подруга, которые повсюду таскались за нами по Европе. Господи, как же она меня достала своими замашками примадонны: то и дело приставала к ребятам из администрации: «Дай мне то», «Подай это», минералку например. Тряпки они скупали в таком количестве, будто никогда не наступит завтра. Я и остальные музыканты — всего пять человек — плюс дорожная команда и по две сумки не имели, а у этих вскоре набралось восемнадцать чемоданов. Настоящий беспредел. Крис и Джим, мои главные дорожные администраторы, таскали свои вещи и еще все это дерьмо Сисели и ее подруги, да и другим администраторам, Марку Алисону и Рону Лорману, доставалось. Джим и Крис бесились из-за того, что им приходилось этим заниматься. Я за вечер получал 25 тысяч долларов и очень неплохо платил Джиму и Крису. Но никакими деньгами нельзя было покрыть то, как хамски с ними обращались Сисели со своей подружкой. Но Джим с Крисом побаивались, что если нажалуются мне на Сисели, то я на них же и наброшусь, она же моя жена. Может, так и было бы. Не знаю.
С тех пор как Сисели стала кинозвездой, у нее изменился характер. Она постоянно от всех что-то требовала, многим людям попортила крови, обращалась с ними как с ничтожествами. Знаешь, у меня ведь тоже плохая репутация в смысле человеческих отношений. Но я никогда не мучил людей только из-за того, что я знаменитость, я не считаю, что мне все дозволено. А Сисели, став звездой, вела себя как последняя хамка. Ужасно всех заманала. Относилась к моим администраторам как к слугам.
Постепенно она стала так сильно действовать мне на нервы, что, когда мы приехали в Рим, я сказал Джиму, что хочу отдельную комнату. Пока мы были три дня в Риме, я находился в другой комнате и Сисели не знала, где я. Только после этих трех дней и после концерта я пришел в нашу с ней общую комнату. До этого я предупредил ее, что мне нужен отдых и мы с ней увидимся после концерта.
У нас с ней была еще одна небольшая стычка в Париже, когда я попросил Джима Роуза отвезти меня к моей давней подружке Жюльетт Греко. Мы с ней остаемся хорошими друзьями, и я каждый раз с удовольствием вижусь с ней, когда бываю в Париже. Она продолжает заниматься своим делом, все еще большая звезда во Франции. Мы просто разговаривали о том, что я делал, когда не играл, вспоминали старые времена, она рассказывала о своей работе. Мне было приятно ее видеть — всегда.
Во время этого турне в Европе я пристрастился к рисованию. Сначала это было просто баловство. Прошлым летом Сисели купила мне альбомы для рисования, но я почти ими не пользовался. Но тут, во время этого турне, когда моя голова не была занята музыкой и игрой, я вдруг обнаружил, что мне приятно думать о рисовании и живописи. Я думаю, вначале это имело чисто терапевтический эффект, как-то ведь надо скоротать время, если не куришь, не пьешь и не нюхаешь кокаин. Мне нужно было чем-то занять себя, чтобы опять не скатиться в болото.
Заново окунувшись в музыкальную жизнь, я услышал то, что, как я и предполагал, должно было произойти. Все больше и больше музыкантов начали использовать гитару как основной инструмент — под влиянием поп-музыки и потому, что юноши и подростки просто с ума по ней сходят. К тому же под гитару можно петь. Молодые музыканты в основном перешли на электрогитару или бас или на электропианино. Некоторые просто становились певцами или сочиняли популярные песни. Именно в этом направлении шла талантливая черная молодежь, и ничего с этим нельзя было поделать.
Все меньше и меньше черных музыкантов играли джаз, и мне было понятно почему: постепенно джаз превращался в музейную форму. И допустили это сами музыканты и критики. Кому охота умирать раньше времени — в двадцать один, например, а ведь именно это и происходило с теми, кто шел в джаз. Во всяком случае, так мне казалось. Единственный выход в том, чтобы начать слушать музыку ушами молодых, но что-то не видно, чтобы это происходило. Я перестал ходить на джазовые группы, потому что они снова и снова исполняли старые трюки, еще наши с Птицей, и еще некоторые вещи Колтрейна, и, может быть, Орнетта. Ужасно скучное дерьмо. Эти музыканты стали мишенью для ленивых критиков, которые не желают потеть, чтобы понять современную музыкальную экспрессию и язык. Слишком велика обуза, зачем ее на себя взваливать. Тупые, бесчувственные критики похерили великую музыку и вдобавок музыкантов, которые не осмелились сказать им, как я: «Да пошли вы все на…»
Несмотря на то что в джазе, казалось, был застой, на сцене появлялись некоторые хорошие музыканты, например Лестер Боуи и братья Марсалисы — Уинтон и Брэнфорд. Уинтон — трубач, и, как все говорили, один из лучших за долгое время. Мне кажется, он играл тогда с оркестром Арта Блейки. Брэнфорд — старший из братьев, саксофонист, он тоже с Артом играл. По-моему, я впервые услышал о них в 1981 году от кого-то из знакомых. Не знаю, что произошло с Фредди Хаббардом, который, по-моему, должен был стать великим трубачом. Многие хорошие трубачи сошли к тому времени со сцены: Ли Моргана убили, а Букер Литл умер молодым, как и Клиффорд Браун, а потом и Вуди Шоу окочурился от наркотиков до того, как получил признание, а я думал, что он прославится. Но оставались еще такие ребята, как Ион Фэддис и музыкант с Миссисипи по имени Олу Дара — отличный, по слухам, но сам я его ни разу не слышал. Диззи все еще отлично играл, и Хыо Масекала, и Арт Фармер, да и другие ребята.
