К. Сэнсом - Горбун лорда Кромвеля

– Мы их не трогали! – воскликнула сидящая у огня молодая женщина; у нее вновь раскашлялся ребенок, и она прижала его к себе. – Тихо, тихо, Страх-Божий.

Я трудом сдерживал внезапно нахлынувшее на меня волнение.

– Вы говорите, одна пожилая дама? И когда она сюда приезжала?

– Несколько недель назад. Она сама из какой-то деревни. Мне показалось, что в Лондоне ей было неуютно. С ней вместе был служитель закона.

– А вы, часом, не помните, как ее зовут? – поспешно спросил я. – Или хотя бы в какой части страны она проживает? Может, место ее обитания называется Скарнси?

Он покачал головой.

– Прошу прощения, сэр. Но я помню только то, что она прибыла из какой-то деревни. Она была невысокого роста, тучная, русоволосая. На вид я бы дал ей больше пятидесяти. Она почти все время молчала. Потом они забрали свои вещи, в том числе меч, и ушли.

– А вы не помните имени того человека, с которым она приезжала?

– Нет, сэр. Помню только, что, когда он вручил ей в руки меч, она посетовала на то, что у нее нет сына, которому она могла бы его передать.

– Что ж, очень хорошо. Мне бы только хотелось, чтобы вы взглянули на меч, который сейчас находится у меня. Нет, не волнуйтесь. Я собираюсь его достать только затем, чтобы показать его вам. Скажите, не этот ли самый меч тогда забрала с собой упомянутая вами дама?

При этих словах я положил орудие убийства на верстак.

Молодой человек стал внимательно его рассматривать, а сидевшая у огня женщина, продолжая качать ребенка, встала и подошла к нам.

– На первый взгляд он точь-в-точь такой, как тот, – прищурившись, сказала она. – Сэр, мы вытаскивали его из ножен только из любопытства. Уверяю вас, мы ничего с ним не делали. Да, конечно, это он.

Узнаю эту золотую рукоять, да и эти значки тоже. Это точно он.

– Мы были уверены, что это дорогая вещь, – добавил мужчина. – Правда же, Элизабет?

Я положил меч в ножны.

– Благодарю вас обоих. Вы оказали мне неоценимую услугу. Мне очень жаль, что у вас болен ребенок.

Я потянулся, чтобы к нему прикоснуться, но женщина, в предупредительном жесте подняв руку, меня остановила:

– Не надо ее гладить, сэр. Ее жизнь висит на волоске. Она не оправится от кашля. У нее горячка. От этой болезни мы уже потеряли одного ребенка. Тихо, тихо, Страх-Божий.

– У нее какое-то странное имя.

– Его дал ей наш викарий. Большой сторонник реформ. Он утверждает, что, если мы будем давать детям такие имена, это поможет нашей жизни в миру. Идите сюда, дети. Станьте прямо.

Трое ребятишек с раздутыми от голода животами и тощими ногами выстроились перед нами в ряд, после чего их отец, поочередно указывая на них пальцем, произнес:

– Усердие, Настойчивость, Покорность.

Я кивнул и сказал:

– Каждый из них заслужил по шесть пенсов. А вам за помощь три шиллинга.

Я отсчитал необходимую сумму денег и передал ее им.

Дети охотно схватили свои монеты, а мать с отцом от неожиданно свалившейся на них удачи не могли вымолвить ни слова в ответ. Потрясенный увиденным зрелищем, я развернулся и поспешно покинул нищенское жилище, после чего взобрался на лошадь и поехал прочь.

Жалкая сцена еще долго преследовала меня, однако сетовать по этому поводу не имело никакого смысла. Поэтому я счел за благо обратить свои мысли к вновь открывшимся в моем деле обстоятельствам. Дама, наследовавшая меч Смитона, та единственная дама, у которой была причина для мести, как выяснилось, была особой довольно пожилого возраста. Но среди обитателей монастыря не было ни единой женщины за пятьдесят, за исключением двух старых прислуг, которые были высокими и худыми, что никак не соответствовало данному молодым человеком описанию. Среди тех, с кем я встречался в Скарнси, под портрет интересующей меня дамы подходила лишь госпожа Стамп. Однако роковой удар меча требовал немалой силы, и вряд ли его могла нанести женщина преклонных лет, да к тому же низкого роста. Тем не менее Синглтон в своих записях утверждал, что, кроме сына, других родственников мужского пола у покойного Джона Смитона не было. Я покачал головой.

Из-за рассеянности, охватившей меня после посещения этого дома, я не заметил, как моя лошадь направилась в сторону реки, а когда обнаружил это обстоятельство, решил не менять курса, ибо ехать домой мне еще не хотелось. Втянув в себя свежий воздух, я не знал, чему верить: либо это было плодом моего воображения, либо в самом деле потеплело?

Я проскакал мимо заснеженного пустыря, на котором разбила лагерь небольшая кучка безработных. По всей очевидности, разместились они здесь не случайно: в расположенных поблизости доках подчас требовались временные рабочие. Соорудив навес из плавника и мешковины, они ютились вокруг костра и, завидев меня, окинули недружелюбным взглядом, а их тощая рыжая шавка, зайдясь неуемным лаем, бросилась наперерез моей лошади. Та, замотав головой, дико заржала. Один из тех, кто сидел у костра, кликнул собаку, и та тотчас вернулась на место. Я поспешил прочь, ласково похлопывая лошадь по боку, чтобы она быстрее успокоилась.

Мы спустились вниз к реке – туда, где возле причаливавших кораблей суетились разгружавшие их рабочие. Помнится, темные лица некоторых из них напомнили мне брата Гая. Я остановил лошадь напротив пришвартованного к причалу большого океанского судна, квадратный нос которого украшала обнаженная фигура расплывшейся в широкой улыбке русалки. Мужчины волокли из трюма ящики и коробки. Любопытно, из какого дальнего уголка земного шара прибыл этот корабль? Взирая на огромные мачты и судовое снаряжение, я с удивлением обнаружил воронье гнездо и клубящееся над ним облачко дыма. Вьющиеся завитки тумана, как я в следующий миг понял, исходили от воды, и теперь я явственно ощущал поток теплого воздуха.

Поскольку моя кобыла снова проявила признаки беспокойства, я, развернувшись, направил ее по улице, которая сплошь состояла из складских помещений, в сторону Сити. Однако вскоре мне вновь пришлось остановиться. Мое внимание неожиданно привлек странный шум, напоминавший некие крики, перемежающиеся с визгом и гомоном причудливых голосов. Слышать эти неестественные звуки в заполненном туманом месте было, по меньшей мере, странно. Подстрекаемый любопытством, я привязал лошадь к шесту и направился к амбару, из которого, по моим предположениям, и раздавались эти душераздирающие вопли.

Вскоре через открытую дверь я увидел ужасающую картину: все помещение до отказа было забито птицами. Они сидели в больших железных клетках, каждая высотой с крупного мужчину. Я сразу понял, что пернатые были той же породы, что и птица пожилой дамы, о которой недавно мне напомнил Пеппер. И таковых тут было видимо-невидимо, я бы сказал, несколько сотен, всех размеров и расцветок: красные, зеленые, золотистые, голубые и желтые. Однако их состояние, мягко говоря, оставляло желать лучшего. У каждой из них были подрезаны крылья, подчас до самых костей, причем сделано это было изуверским образом, отчего их изувеченные конечности были покрыты свежими ранами. Иные птицы, наполовину облысевшие, с сочившимся из язв и глаз гноем, были явно больны. Бедняги сидели на прутьях, меж тем как посреди клетей, возле огромных куч помета валялись трупы их собратьев. Но самое ужасное было даже не столько зрелище, сколько крик пернатых. Одни из них исторгали невероятно жалкие вопли, будто взывая о конце своих страданий, другие оглашали воздух человекоподобными голосами, среди которых явственно можно было различить слова на латинском, английском и других неизвестных мне языках. Две птицы, те, что сидели наверху клетей, вели между собой престранный диалог.

– Попутный ветер, – беспрестанно кричала одна из них.

– Maria, mater dolorosa, – с девонским акцентом отвечала другая.

Я стоял, не в силах отвести взгляд от ужасной картины, до тех пор пока меня не дернула за плечо чья-то грубая рука. Обернувшись, я оказался лицом к лицу с облаченным в засаленный камзол моряком.

– Чего вам здесь надо? – резко произнес он, глядя на меня с подозрением. – Если вы насчет торговли, то вам надо пройти к господину Фолду.

– Нет, нет. Я просто ехал мимо и услышал шум. Поэтому решил справиться, что бы это могло значить.

– Не правда ли, напоминает Вавилонскую башню. – широко улыбнувшись, заметил моряк. – Одержимые бесами голоса говорят между собой на разных языках. Я вам даже больше скажу. Спрос на этих птичек у джентри с каждым днем все больше растет. Чуть ли не каждый уважающий себя дворянин желает заполучить для забавы такую игрушку.

– Однако вид у них чрезвычайно жалкий.

– Там, откуда они прибыли, этого добра хоть пруд пруди. Часть из них погибла при перевозке. Иные помрут здесь от холода. Слабые создания, что ни говори. Но зато какие красавчики, не правда ли?

– Откуда вы их привезли?

– С острова Мадейра. Один португальский купец проведал, что в Европе на них вырос спрос. Вы бы видели, каким товаром торгует этот тип, сэр. Представляете, привозит полные лодки негров из Африки. А потом продает их в качестве рабов бразильским колонистам.