Случай в Москве - Юлия Юрьевна Яковлева
Вопреки наказу не высовывать носа, француз стоял у окна и глядел во двор, в котором занимались лошадьми. На шаги Мурина он тотчас обернулся.
– Вот, – Мурин протянул ему узел. – Идемте.
Француз взял узел, встряхнул, взвесил в руке, вопросительно посмотрел Мурину в лицо:
– Что это?
– Там белье и кое-какие мелочи, нужные в дороге. Советую присматривать в оба глаза, а на ночь класть под голову вместо подушки. Идемте.
Арман не сразу двинулся с места. Он вроде бы хотел сказать что-то, но помолчал выжидательно. Мурин услышал в его молчании вопрос, решился.
– Присядем на дорожку, – сказал. Огляделся.
Сесть было некуда. Вокруг только постели, устроенные из соломы, сена и того, что нашлось – шинелей, ковров, подстилок, потников. Оба прижались задницами к узкому подоконнику.
– Вы давеча рассказывали, как можно выяснить… отыскать любое… любого… человека, – замялся Мурин.
Француз приподнял бровь, и Мурин – которому стало совестно, что он проспал все его рассказы, промямлил:
– Что для этого требуется?
Арман посмотрел ему в глаза:
– Злодейство?
Мурин почувствовал, что начинает краснеть:
– На самом деле, нет. Да. То есть не в этом дело. Ах, полная бессмыслица. Забудьте.
На лице Армана проступило мягкое понимающее выражение (Мурин тогда еще не знал, что у сыщика оно – профессиональное).
– Дорогой господин Мурин. Что бы вас ни заботило, я для вас – как случайный пассажир в почтовой карете. Через час исчезну из вашей жизни навсегда и унесу с собой ваш рассказ. Выкладывайте, папа Арман слушает.
«Он прав», – согласился Мурин.
– Я видел, как погибла одна женщина. Но дело не в этом…
– Была убита?
– Да… Но не в этом дело. Это как раз ясно. Я был там. И видел… Вернее, не видел. Загорелся дом, началась катавасия, словом… Она погибла.
– Словом, вы не смогли ей помочь и это вас гложет.
Мурин удивился:
– Почем вы знаете?
Француз усмехнулся, но глаза остались серьезными.
– Учитесь властвовать собой, господин Мурин. Иначе не только я, но и всякий проходимец с опытом будет читать вас как раскрытую книгу.
Мурин вспыхнул:
– Никто меня не читает!
Арман пропустил выпад мимо ушей, мягко перевел стрелку:
– Что ж вы задумали?
Мурин не захотел выставлять перед французом свои чувства:
– В том-то и дело, что сам не знаю. Вот.
Он вынул и показал кольцо. Арман взял его, нахмурив брови, поднес к свету, провертел.
– Вместе навсегда, – прочел гравировку. – Семнадцатое июня. Это ее кольцо?
Мурин кивнул:
– Француженка. Актриса. Была актрисой. Здесь, в Москве. Пока стояли ваши.
– Французская актриса в Москве, как же, знаю, – саркастически присвистнул Арман, насладился удивленной миной Мурина, добавил: – Да ни одна из этих дам не была актрисой. Они собрались со всей Москвы, эти бедолаги. Горничные, модистки, гувернантки, компаньонки, учительницы, которым не удалось выбраться из города. Перепуганные до смерти. Беззащитные. А в этом как бы театре они нашли кров, еду и какую-никакую защиту от посягательств множества мужчин, давно не видавших женского общества. Почти все они тут же разошлись по рукам высокопоставленных офицеров. Можете мне поверить. Я в этом театре бывал.
– В театре? Вы?
– А то. Наш император тут же развел в Москве театр. Истинный римлянин. Нет хлеба, зато есть зрелища.
– Хм.
– Известно ли вам ее имя? – прищурился француз.
– Луиза Бопра.
Арман покачал головой:
– Нет, не припоминаю. Наверное, ничего особенного. Да я и был в театре один раз. Второй не захотелось. Жалкое зрелище. Но в зале почти все топотали от счастья и устраивали овации. Были счастливы, что находятся в театре, хотя бы и таком. Как бы нормальная жизнь. Дурачье. Ищите следы вашей мадам Бопра там. И да, Мурин, вы спросили моего совета…
Мурин насупился:
– А разве вы его уже не дали? «Властвовать собой».
Арман хохотнул, отмахнулся.
– Нет. Это было так, замечание. Дружеское. – Он пихнул ногой узел. – В признательность за вашу… Черт, в вашем возрасте ненавидят слово «добрый»… Ладно, скажем: за вашу щедрость. А сейчас – совет.
Он уставился в пол, задумался, собрал руки крест-накрест. Мурин ждал. Арман заговорил как-то вдруг и глухо, точно всматривался не в загаженный паркет, а куда-то далеко-далеко:
– …потом вам не раз будет казаться, что вы делаете это из жалости к погибшему. Или во имя справедливости. Или потому, что это долг живого перед мертвыми. Или потому, что, как сейчас, вам кажется, что это была ваша вина: мол, не подоспели вовремя, не спасли, не сумели. И все это отчасти будет верно. Но только отчасти.
– Я вас не понимаю…
– А вы поймете, – заверил Арман, обернулся. Теперь он снова смотрел Мурину в глаза, взор его горел. – Однажды вы сами это поймете. Я тоже понял, хоть и не сразу. Есть только две силы, что движут людьми в их поступках. Наслаждение или страх. На человеческих монстров мы охотимся прежде всего потому, что это доставляет нам наслаждение. Никогда не обманывайте себя, будто вами движет нечто иное. И тогда, – медленно и веско выговорил он. – Вы его поймаете.
Мурин тоже нахмурился.
– Ни на кого я не охочусь. С чего вы вообще решили, что я веду речь о преступлении?
– Ведь вы сами только что…
– Вы ошиблись. Выходит, для вас я не такая уж раскрытая книга.
Спрыгнул с узенького подоконника:
– Сожалею, что спросил.
– Как вам будет угодно, – пожал плечами француз. – Вы спросили совет. Мое дело – дать.
– Идемте, – направился к двери Мурин.
Француз взял узел и потопал за ним.
Они дошли до площади, название которой Мурин тут же забыл. Представляла она собой, впрочем, скорее пустырь, обрамленный развалинами. Несколько целых домов торчали, как зубы в челюсти старика.
Что пришли они правильно, сомнений быть не могло. Куда хватало глаз, на корточках или прямо на земле сидели оборванные люди. В отрепье угадывались остатки французских мундиров. Большинство имело вид самый унылый.
Мурин отыскал старшего офицера. Поздоровался. Кивнул на Армана.
– Вот. Пополнение.
Он опасался вопросов: где взял? При каких обстоятельствах? Но их не последовало.
– Ступай туда, – по-французски приказал офицер, не глядя на Армана.
– А что, разве регистрировать его…
Офицер остановил на лбу Мурина рыбий взор. Ему не понравилось вмешательство чужака в здешние порядки.
– В смысле? – буркнул.
– Записать его имя, полк, звание и что я его доставил.
– Звать как?
– Арман.
– Вас, – процедил офицер.
– Мурин. Лейб-гвардии гусарский полк.
– А то я сам не вижу.
Офицер едва повернул голову:
– Прошка, запиши француза. Господин ротмистр уж больно настаивает.
«Ах ты говнюк», – подумал Мурин. Его внимание отвлек шум. Два казака с пиками привели колонну из дюжины или около того пленных. Что-то гавкнули. Колонна остановилась. К ней подошли два солдата. Принялись шустро отбирать у пленных барахлишко, у кого еще оставалось. Один вякнул, тут же получил в живот прикладом. Больше никто не роптал – без звука отдавали казакам то, за чем те тянули руки. Мурин подумал, что не для этого отрывал от сердца флягу коньяка. Обернулся к офицеру:
– Настаивает, – повторил на этот раз по-русски. – Еще как. Такой хомут с шеи долой. Теперь это твоя забота. Глаз с этого Армана не спускай. За ним от Кутузова пришлют.
В рыбьих глазах блеснул признак умственной жизни – тревога.
– От фельдмаршала? Зачем?
– У фельдмаршала спроси.
Глаза забегали:
– Когда за ним пришлют?
Мурин смерил офицера взглядом:
– Мне как-то забыли доложить. Лучше за совет спасибо скажи. Другой бы на моем месте пасть открыть поленился.
Мурин лениво потопал прочь. Сердце его при этом скакало кувырком. Он не привык врать.
– Хорошо! – донеслось вслед. – Понял. Спасибо. – И казакам: – Этого не трожь… – Потом обычный субординационный лай: – Почему? По кочану! Потому что я так сказал!
Мурин довольно хмыкнул, но тут же ощутил укол грусти. «Неужели вот так, начиная с малого,
