Опер с особым чутьем - Валерий Георгиевич Шарапов
– Вестник смерти ты наш, – бросил Куренной, неприязненно всматриваясь в его смертельно бледное лицо.
Камера была другая – и клопы уже другие. Но так же ползали по телу, воняли, когда он их давил. Мертвое лицо Кати стояло перед глазами. Грудь сдавило – не продохнуть, такое ощущение, будто наехал бульдозер. Несколько часов он находился в опасном для жизни состоянии – терял сознание от головной боли, с трудом дышал. Потом стало легче, взрывы головной боли поутихли, начался какой-то тягостный штиль. Все стало монотонно серым, неинтересным. Когда за Павлом пришли, он лежал на нарах и смотрел в потолок. Поднялся, вышел из камеры, заложив руки за спину.
На столе перед Куренным лежала горка знакомых вещей: паспорт, курево с зажигалкой, ключ от квартиры, ремень, именные командирские часы. Он получил их в 44-м от командира полка «за проявленные мужество и героизм при освобождении братской польской земли» (по факту со своими разведчиками двое суток сдерживал вражескую пехоту, пока часть отходила в тыл после неудачного наступления). Присутствующие лица были знакомые: Кира, Куренной, рыжий лейтенант Золотницкий – парень рослый, простоватый, но смекалистый, по крайней мере четко выполняющий поставленные задачи. Последний не задержался.
– Хорошо, Николай, спасибо за сведения, – сухо сказал Куренной, и Золотницкий вышел из комнаты, смерив задержанного любопытным взглядом.
– Падай, – махнул рукой Куренной. – Уже знаешь куда, скоро завсегдатаем станешь. – Он проследил взглядом, как молчаливый арестант гнездится на неудобном стуле, затем уткнулся в бумаги, составленные оперативниками.
– Самому не смешно? – Он бросил рапорт на стол, устремил на визави пронзительный взгляд. – Почему, где ты, там смерть?
– Разбирайтесь, – пожал плечами Павел. – Можете привлечь за убийство Екатерины Усольцевой – дабы не отвлекаться от основной работы. Быстро закрыли дело, и вперед – к сияющим вершинам раскрываемости. Только подписывать ничего не буду, не просите.
– То есть гражданку Усольцеву ты не убивал?
– В точку, капитан. Ты сам это знаешь. И вы, Кира Сергеевна, все прекрасно понимаете. Соседка через дом, кстати, слышала, как я стучал. А возможно, и видела.
– Да, добрую женщину зовут Лукерья Акимовна, ей семьдесят три года, – подала голос Кира. – Ты так шумел, что и любопытным быть не нужно. А ты не пудришь нам мозги, Горин? Пришел к своей невесте, думал, она встретит тебя с распростертыми объятиями, но не тут-то было. Вашу беседу Акимовна не слышала. Усольцева ведь открыла тебе? Так, мол, и так, прошла любовь, люблю другого… Ты и взбеленился. Побродил вокруг дома, потом пробрался внутрь через заднее крыльцо, умертвил горемычную гражданку – мол, не доставайся никому. А потом давай себя выгораживать, побежал на вахту: караул, убийство, все такое…
– На шее у погибшей странгуляционная борозда, – мрачно сказал Горин, – использовали удавку. У меня ее нет, сами обыскивали.
– Так ты ее выбросил, когда на завод бегал.
– Так ищите, – вздохнул Павел, – не такая уж длинная дистанция. Сколько времени прошло, Кира Сергеевна? Обыскали уж, поди, все закоулки. Может, реальным делом займетесь, пока не все следы остыли?
– Поучи нас, – проворчала Кира. – Наглый ты, Горин. То тихий, то наглый. Дождешься – закроем на долгие годы…
– Ладно, хватит, – поморщился Куренной. – Излагай, Горин, свою версию событий.
Рассказ не отнял много времени. Оперативники слушали, не перебивая.
– Понимаю, моя лирика вас не колышет, – добавил в заключение Павел, – ну, погибла женщина, вам-то что. Статистика, дополнительная головная боль. Но зафиксируйте у себя – отношения с гражданкой Усольцевой были самые серьезные, устойчивые. Три месяца – не тот срок, когда хочется все рушить и начинать жизнь заново. Раз повела себя таким образом, значит, имела основания. Разлюбила – почему не сказать? Она боялась чего-то, настаивала, причем неумело, что не знает меня, – словно работала на кого-то, кто находился рядом с ней…
– Это только твои слова, – проворчала Кира. – Что за разговор у вас происходил – мы не знаем.
– В печке нашли окурки, – сказал Куренной. – Приличная кучка, больше десятка. Время нынче теплое, печку топить незачем. Это папиросы – «Герцеговина Флор». Курево не из дешевых. Усольцева курила?
– Нет. А если не курила в военное время – то в мирное и вовсе незачем. К ней кто-то приходил – и она не очень радовалась этим визитам. Но мирилась с ними, терпела. И я уверен, перед смертью у Екатерины кто-то был. Он находился в доме, когда я пришел, стоял за дверью. Помню движение глаз – непроизвольное. Ума не приложу, что между ней и неизвестным, но точно не романтическая связь. Екатерина была испугана… Объясни, Куренной, как тебе это втолковать?
– Гражданка Усольцева сейчас в морге, – сухо сказала Кира. – А перед этим тело осмотрел наш криминалист доктор Шефер – ты его видел. Специалист уверен, что незадолго до смерти у потерпевшей было… – Кира помялась, подыскивая подходящее выражение. – В общем, половая близость. И вряд ли действовал насильник – на теле ни гематом, ни синяков. Случись насилие – она бы сопротивлялась, нет?
Говорить было трудно, но Павел это делал – сквозь глухую тоску, потрясение, отчаяние:
– Да, возможно, она не сопротивлялась. Как я говорил – смирилась, терпела. Почему – не знаю, нужно выяснять. Этот человек принуждал ее, она подчинялась. Это был не я, вспомните ту же соседку, у меня просто не было физической возможности… Убийца приходил в дом не раз – это подтверждают те же окурки. Допускаю, не афишировал свои визиты, появлялся через черный ход – а людей в тех краях немного… Он чем-то привязал к себе Катю, держал на поводке. Ума не приложу, что это может быть. Вся ее жизнь – открытая книга… во всяком случае, я так считал. Сценка на пороге убийцу не убедила и поведение Кати насторожило. Пока я ходил вдоль дома, между ними состоялась
