Анхен и Мари. Выжженное сердце - Станислава Бер
Завещание
Анхен отправилась со всеми, к тому времени она уже закончила набросок дачной идиллии – клумбы, стол для завтраков на свежем воздухе, венские стулья, качели. Да, господин Громыкин прав – живут же люди! Пока суть да дело, девушка вытащила из сумки специальный мешок, с которым она не расставалась, оглянулась – никто не видит? – и нащипала на лужайке и в кустах травы. Конечно, для любимицы, конечно, для Джоконды. Мешочек, она спрятала в экипаже. Потом заберёт.
В небольшой уютной, хорошо протопленной спальне на кровати лежало тело. Именно так теперь назвала бы Анхен директора женской гимназии. Бледный, с посиневшими губами, с каким-то мученическим выражением лица, Иван Дмитриевич не оставлял сомнений – он был убит. На полу валялась разбитая посуда.
– Кто обнаружил труп? Кто? – спросил господин Громыкин, оглядывая присутствующих. Кухарка или жена?
– Я нашла Ивана Дмитриевича, – сказала Ольга Колбинская, всхлипывая, и промокнула кружевным платком глаза.
– При каких обстоятельствах Вы его обнаружили? Как, то бишь? – продолжал дознаватель.
– Утром встала, пришла к мужу с завтраком, а он лежит в кровати мертвее мёртвого. Я закричала, само собой, потом послала кухарку к доктору. Он и вызвал полицию. Вот вы и приехали, – рассказала вдова.
– Давно ли вы женаты, госпожа Колбинская? Давно ли? – поинтересовался господин Громыкин, прищуриваясь.
– Да уже два года как, – ответила Ольга.
Анхен незаметно пристроилась в углу на стуле, вытащила блокнот и зарисовала сначала комнату, а потом Ольгу. Очень уж она притягивала взгляды – русская красавица в слезах и горе.
С женой директора госпожа Ростоцкая хоть и была знакома, но, что называется, шапочно – постольку-поскольку. Мари – да, она, можно даже сказать, дружила с новоиспечённой вдовой, вечно они в гимназии о чём-то шушукались. Анхен же не разделяла дружеские чувства сестры. И дело даже не в происхождении госпожи Колбинской – отец Ольги, купец средней руки, дал дочери начальное образование, но потом его дела пошли худо, и он вынужден был отдать дочь-бесприданницу замуж за старика. Господин Колбинский же пристроил её в гимназию личным секретарём. Жена директора всегда казалась Анхен пустой, легкомысленной кокеткой, с которой и поговорить-то не о чём. Не о погоде же, в самом-то деле?
– Доктор, а Вы что скажите? А? – повернулся господин Громыкин к господину Цинкевичу.
– Всё говорит об отравлении. Посмотрите на цвет его лица. Зрачки расширены. Нет, это положительно неестественная смерть. Но я Вам так скажу, любезный Фёдор Осипович, вскрытие покажет. Ха-ха!
Анхен приступила к зарисовке с разных сторон тела убиенного и почувствовала, как ей становится дурно. Нет, не от вида мёртвого мужчины. Вот ещё. Ни в коем случае! В комнате было жарко, в камине лежали ещё тёплые угли. Окна были плотно закрыты.
– Может быть, приоткроем окна? Душно, знаете ли, – как будто прочитал её мысли делопроизводитель Самолётов, вытирая пот со лба. Идеальный пробор его слегка растрепался.
– Что ж, извольте, – разрешил господин Громыкин.
Дознавателю в его плотном клетчатом костюме тоже было не комфортно.
– Так, что мы имеем доложить, господа, – сказал он, обходя спальню. – Разбросанных вещей не видно. Следов борьбы тоже не наблюдается. Следов насилия на теле жертвы нет тем паче.
– А ведь господин Колбинский был крупным мужчиной. Как же его могли вот так запросто напоить ядом? – задал вопрос господин Самолётов, уставившись на Ольгу. – Если, конечно, это не сделал близкий ему человек.
– Вот именно, юноша. Вот именно, – задумчиво произнёс господин Громыкин.
– Не стала бы так уверенно утверждать я, что нет борьбы следов, – заметила Анхен.
– О чём Вы, барышня? О чём? – нахмурился рыжебородый дознаватель.
– Взгляните. Манжета рубашки домашней цела не совсем. Её надорвали слегка, – указала госпожа Ростоцкая, показывая одновременно на жертву и на свой рисунок.
– А ведь верно, Фёдор Осипович! Как же мы не заметили сие?! – воскликнул господин делопроизводитель.
Из глубины дома послышался шум, крики, грохот.
– Что там за возня? – недовольно спросил господин Громыкин и нахмурился.
Господин Самолётов вышел узнать и тут же вернулся назад.
– Я думаю, нам лучше выйти в гостиную, господа, – пригласил он всех присутствующих.
В большой комнате у старого дубового буфета стоял невысокого роста бородатый мужчина – почти лилипут, чью руку крепко держал городовой.
– Да пусти же ты меня, зараза такая, – пробасил мужчина, выдёргивая руку у полицейского. – Где мой отец? Что с ним? Что вы все здесь делаете?
Его голос не вязался с тщедушной фигурой малыша.
– Степан, он в спальне, – сказала Ольга, указывая на дверь.
– Туда пока нельзя, – преградил путь мужчине дознаватель. – Вы сын убиенного, как я полагаю? Сын?
– Убиенного?! Ах вот значит как. Всё-таки добралась до отца. Всё-таки загубила его, собачье отродье, – сказал Степан, надвигаясь на мачеху.
– Что ты несёшь, оглашенный? – возмутилась Ольга, расправляя плечи и глядя на пасынка сверху вниз. – Мы любили друг друга.
– Любили. Ага, как же! Деньги ты отцовские любила – вот и вся любовь. Матушкины платья да украшения присвоила, теперь и до батюшкиной жизни добралась, мерзавка, – басил Степан.
– А ты сам-то давно ли полюбил отца? Ещё недавно собачился с ним из-за каждой мелочи, – парировала супруга убитого.
– Так из-за тебя, тварь, у нас ссора и случилась! – возмутился наглому обвинению пасынок.
– А-а-а! Помогите! – совсем по-бабьи заголосила госпожа Колбинская, закрывая лицо руками.
Степан изловчился и накинулся на неё. Господин Самолётов отважно ринулся в гущу событий. Городовой тоже без дела не стоял. Даже Анхен каким-то образом оказалась втянута в это безобразие. Худо-бедно, но они растащили клубок из родственников жертвы. В потасовке госпожа Ростоцкая прикоснулась к руке Ольге и выпала из реальности, как тогда, в детстве, в гимназии. Это что же, со всеми Колбинскими у неё теперь будут эти затмения? Гостиная на даче в русском стиле покачнулась, воздух пошёл слегка заметной рябью, и вдруг всё изменилось.
Ольга вошла в спальню мужа и старалась на него не смотреть. Иван Дмитриевич всё также лежал на кровати – бледный, с посиневшими губами. На полу валялась разбитая посуда, темнело пятно от чая – поднос с завтраком выскользнул у неё из рук, когда она заходила сюда в прошлый раз. Глашка побежала за доктором, а ей надобно осмотреться до его прихода.
– Ах вот оно как! Ну, ну, – сказала вслух Ольга, стоя у рабочего стола покойного.
Она рывком выдернула со стола желтоватый лист казённой бумаги. Взгляд бегал по ровным строчкам бланка, исписанного каллиграфическим почерком. Услышав голос господина Цинкевича в доме, Ольга воровато оглянулась – делать нечего,
