Ольга Михайлова - Воздаяние
Альбино осторожно вставил:
— Филиппо Баркальи как раз подозревает, что мессир Ланди никогда бы не пошёл на болота без слуг… А вы были там?
Франческо затруднился с ответом, но только потому, что в эту минуту сладко зевнул.
— Да, — наконец кивнул он, почесав спину, — в Сан-Джиминьяно было три десятка человек, но собрались все вовсе не для утиной охоты. Был день ангела мессира Урсини, вино лилось рекой, потом устроили скачки вокруг старого замка Призраков, и никто не заметил, как исчез Микеле. Хватились его только утром, обнаружили, что исчез его арбалет. Потом какой-то селянин рассказал, что видел, как молодой человек шёл к болотам. Если предположить, что он был пьян, чему удивляться? Мало ли что взбредёт в хмельную-то голову?
— А вы его не заметили?
Франческо лучезарно улыбнулся.
— Меня унесли сразу после скачек. Я хватил лишку и был пьян до положения риз.
— А смерть господ Турамини и Миньявелли? Там не было ничего подозрительного?
Мессир Фантони задумчиво почесал в затылке.
— Антонио нашли на заброшенном поле возле Сан-Джорджо, восточнее Поджибонси, видимо, понесла лошадь, ибо его тело было здорово изувечено, череп треснул, лицо страшно разбито о камни. Правда, — вздохнул Франческо, — все знали о его дурацкой привычке пускать коня прямо по посевам селян, это, разумеется, злило народ, но эти люди такие забитые и робкие, и предполагать, что это их рук дело, нелепо, к тому же тело нашли на ничейной земле, там каменистая почва, ничего не всходит, растут лишь, как сказал бы царь-псалмопевец, «волчцы да терние»… Лично я предполагаю, что Давид имел в виду дикий сафлор с его шипами, фиолетовый мордовник, расторопшу пятнистую с ее колючками да огородный артишок… Кстати, все это там и произрастало…
— А могли его убить? — прервал Альбино ботанические аллюзии Франческо.
— Пресвятая Дева, да кому он нужен-то?
— Мессир Арминелли сказал, что погибли наследники больших состояний…
— Вот именно, — согласился Франческо, — наследники, но наследовать-то им предстояло не завтра, ведь Козимо, Теренцио и Одантонио запросто могут протянуть ещё не один десяток лет. А раз так, кому нужны Антонио, Микеле и Джулио?
Ответ на этот вопрос у Альбино был, но огласить его он никогда бы не решился. В его глазах эти люди заслуживали смерти, они были преступниками, погубившими честь и жизнь его сестры. Но ему подлинно нужно было понять, промысел ли Божий, суровый и неумолимый, прервал жизни негодяев, или случившееся в ними — чье-то злоумышление? Или — пустая случайность, нелепое сцепление событий, когда бездумный кусок черепицы падает на голову ни о чем не помышляющего прохожего? Или случайностей нет, и мы называем случаем ту закономерность, что не в состоянии постичь? Альбино хотелось, о, как хотелось бы видеть в произошедшем Судьбу, Суд Божий, Giudizio, Destino, безжалостную фатальность, Рок, месть Неба, ведь не случайно так схожи слова приговор и возмездие: verdetto… vendetta… Ведь даже рассказ Франческо, описание смерти Антонио Турамини, явно страшной и мучительной, усладили его душу, усладили против воли, но подлинно мед потёк при этом рассказе по жилам его.
— А Джулио Миньявелли? Вы говорили, он упал с лестницы?
— Упал, — подтвердил мессир Фантони, но в голосе его проступила только апатичная скука, — на вилле Миньявелли был только старый слуга, но Джулио заявился неожиданно, ни о чём его не предупредив, потом отправил спать, сказав, что не нуждается в его услугах. А утром был найден с поломанной шеей у парадного входа. Упал же с верхней ступени, потому что там, у балюстрады, загнулся ковер. Ступени мраморные, их, как после сосчитали, ровно сорок четыре, он по всем и проехался, следы крови были, как рассказывают, везде — сверху донизу. Его и не узнали-то сначала, настолько лицо разбито было.
— Не узнали, — как эхо повторил Альбино, представляя себе описанное.
— Да-да, — поддакнул Франческо, — смерть меняет всё: портреты, судьбы, отношения… Мы с Сильвестри, Баркальи, Грифоли, Донати, Монтичано и Ланди на похоронах снесли его со второго этажа вниз и вынесли из дому — до катафалка. А ведь покойник, скажу по чести, при жизни был несносен и невыносим, — гаер скривил на лице потешную шутовскую рожу, — впрочем, я нёс не гроб, а венок с трогательной надписью «Незабвенному другу». Гроб мне не доверили, бугаи его сами тащили, — сообщил он, но непохоже было, чтобы это недоверие всерьёз задело его.
— Вы хоронили всех погибших?
— Кроме Ланди, его же так и не нашли, — уточнил Франческо, — а так, да, чтоб не отстать от жизни, я хожу на все похороны, к тому же нигде не чувствуешь себя таким живчиком, как на кладбище, — он шутовски помахал ладонями с длинными худыми пальцами точно крыльями бабочки.
Теперь Альбино окончательно понял, что все слезы Фантони на поминках в зале приемов у капитана народа были паскудным притворством, а на самом деле Франческо сожалел о покойных не больше мессира Элиджео Арминелли.
— Скажите, мессир Фантони, — взволнованно обронил Альбино, — а вы признаете вендетту?
— Месть? — удивился Франческо и задумчиво покачал головой, — жизнь во имя мести ни гроша не стоит, даже если сделать ее искусством. Тщательно обдумывая возмездие, можно, конечно, изобрести нечто утончённое… Но в момент совершения расплаты, думаю, будет скучно… Можно ли простить врага? Бог простит!
Альбино подумал, что подобные взгляды мессира Фантони — горький упрек ему самому, поддавшемуся дьявольскому искушению, но тут где-то внизу вдруг заслышался перебор струн и в несколько глоток зазвучали слова размеренного напева:
По улицам ночным, по переулкам спящим — Четыре дурака — мы инструменты тащим. Почувствовав в груди любовную истому, Мы с музыкой своей бредем от дома к дому. Едва взойдет луна, мы серенаду грянем: Пиликаем, бренчим, басим и барабаним. Сверчок, скорей очнись от сумрачной дремоты! Здесь, под твоим окном, мы разложили ноты…
— Пошли вон отсюда, горлопаны окаянные, крикуны чертовы!! — голос монны Анны звенел откуда-то с мансарды.
Франческо уже был на ногах.
О, матушка заметила мой квартет, то-то шуму будет… Мы будем здесь стоять хоть до восхода солнца, Пока ты наконец не выглянешь в оконце! А коль ночной дозор пройдется по кварталу, Мы ноги пустим в ход, чтоб шее не попало!
Франческо Фантони исчез, через минуту возник в плаще и с гитарой за спиной на парапете балкона, да и сиганул вниз с высоты не меньше десяти футов. Альбино в ужасе ринулся на балкон, но оказалось, что нахал уже присоединил свой звучный голос к уличному трио, и все они дружно улепетывали. К удивлению Альбино, в числе музыкантов была и босоногая чумазая девчонка лет четырнадцати, тащившая барабан. Он прикинул, Мушка она, Душка или Чушка, но ответ на этот вопрос получить было не у кого.
Нам музыка милей небесной благодати,Поет гобой д'амур у лютни на подхвате…
— Куда, поганец бесовский? Опять к девкам? Вернись, вернись сейчас же!!
Но было поздно: голос монны Анны оглашал уже пустой проулок. Рассерженная монна Фантони, понимая, что упустила распутника, ещё несколько минут рвала и метала, но вскоре махнула на беспутного сынка рукой и захлопнула окно. Воцарилась тишина, смолкли шаги одиноких прохожих, луна, как огромный круг сливочного сыра, нависла над спящим городом. Альбино, порядком обессилевший за этот длинный день, полный удивительных открытий и волнующих предположений, прочел молитвы, прося Господа дать ему понимание происходящего, потом уронил голову на подушку и уснул.
Проснулся он в третьем часу пополуночи, на Бдении, по монастырском привычке. Вокруг стояла тишина, на востоке ещё не розовело, петухи молчали, в полуоткрытое окно задувал теплый ночной ветер, обещая погожий денёк. Оставался день до Вознесения. Монах вспомнил, как накануне Вознесения в монастыре совершались трёхдневные церковные моленья, в первый день молились о сенокосе, во второй — о жатве, в третий — об уборке винограда. По завершении же молитв обходили поля, освящали колодцы и источники. Альбино вздохнул, ему захотелось туда, к братьям…
Но он быстро опомнился. Его ждало дело, страшное и чёрное, и где взять сил исполнить его?
Однако сейчас, обдумывая своё пребывание в Сиене, Альбино не ощущал уже былого малодушия, хоть по-прежнему считал свою задачу почти невыполнимой. Но теперь — он ощутил это сердцем, с ним снова был Бог. Его наполняло силой и уверенностью. Разве Бог спит? Нет, из тех девяти, коих он числил во врагах — семерых присных Марескотти, его самого и предателя Баркальи — нет уже троих! Арминелли, Тонди и Франческо Фантони уверены, что злого человеческого умысла тут нет. Возможно, они и правы и тогда — это подлинно перст Божий! Что до подозрений Баркальи — это всего лишь его больная совесть рисует на песке кривые рожи сумрачных чудовищ…
