Александр Арсаньев - Иерусалимский ковчег

— А жаль, — вставила свое слово Мира.

— Жаль, — согласился Сергей Арсеньевич. — А, вспомнил, — он поднял вверх указательный палец. — Виталий как-то проговорился, что он — игрок. Я полагаю — шулер!

— Это тот самый, о котором вы, Серж, так много рассказывали, в цветном жилете и с седыми бакенбардами? — спросила индианка, вдруг заинтересовавшись нашей беседой.

— Абсолютно точно! — подтвердил Рябинин.

— Но вы же утверждали, что он заика, — сказала Мира.

— Конечно, — согласился Сергей Арсеньевич. — Как же я мог забыть? Совсем вылетело из головы, — смутился он.

Итак, это было уже кое-что, от чего я мог оттолкнуться в своих поисках. Я не знал еще точно, что или кого именно я ищу, и нащупывал дорогу впотьмах, но я был уверен, что во что бы то ни стало разыщу этого игрока-заику. Интересная получалась картинка, занимательная!

Я рассуждал следующим образом.

Виталий Строганов каким-то образом, вероятно, вследствие своей пагубной страсти к игре, становится жертвой ловкого мошенника — карточного шулера и оказывается должным ему, ну, скажем, около пяти тысяч рублей. Этакому заикающемуся щеголю! Смех да и только!

Я предполагал, что на строгановских часах он записан под именем господина «Г», около которого была обозначена цифра пять и красовалась кривая виселица. Я исходил из того, что это число в записях Строганова было самым значительным, если предположить, что Виталий просто-напросто опустил несколько нулей. Оно и означало ту самую сумму его долга, которую он никак не мог выплатить проходимцу по причине разорения своего семейства.

Кто-то в день похорон обыскивает его кабинет в поисках какого-то обличающего документа. Что это за личность, по-прежнему является огромным вопросом!

Мне оставалось только найти связь между двумя этими событиями и его самоубийством или, pardon, убийством. Но вряд ли Виталия сбросил с моста карточный шулер. Мелкая птица, полет не тот!

Я же предполагал, что важнейшим моментом во всей этой истории является членство Строганова в масонской ложе. Но доказательств сего я раздобыть пока так и не сумел, несмотря на все свои титанические старания.

Часам к четырем мы вернулись с Мирой домой. Она сразу поднялась к себе в будуар, я же, сбросив с себя сюртук вместе со шляпой, вернулся в гостиную, где и застал задумчивого Кинрю с грустью на усталом челе. Мой японец в полосатой легкой юкате — просторном национальном халате, восседал за хрупким столиком в стиле Людовика XIV, украшенном белоснежными раковинами, инкрустированными перламутром, и грыз измятое, плохо заточенное перо, представляя собою весьма необычное и комичное зрелище. Кажется, он взялся за сочинение очередного хокку. Если мой Кинрю погружался в поэзию, то лучше было его не трогать, это я уже знал по опыту.

Он оторвал свой зачарованный взор от исписанного иероглифами листа бумаги и продекламировал вслух:

Тяжело нести закаленный меч.

Но в бою — победа!

К сожалению, я не был поклонником японской лирики и отдавал предпочтение творчеству Николая Карамзина. Однако я не смел об этом и заикнуться своему самураю. Несмотря на все свое мужество, силу воли, выносливость и прочие замечательные качества японского дворянина, он обладал не в меру обидчивым характером, отчего нередко попадал в щекотливое положение, так как до сих пор не адаптировался к европейской культуре. А я, признаться, относился к нему с огромной теплотой и желал ему только добра.

— Великолепно, — польстил я золотому дракону и собрался уже отправиться в свой кабинет, чтобы так же заняться записями. Правда в моем случае я намеревался продолжить свою искреннюю исповедь в собственном дневнике, недавно приобретенной тетради, переплетенной лиловым бархатом.

— Яков Андреевич! — окликнул меня Кинрю, окончательно выйдя из своего поэтического оцепенения.

— Что? — обернулся я.

— Вам послание от Кутузова, — сообщил японец и передал мне конверт.

Я поблагодарил его и наконец отправился в кабинет, где и распечатал письмо, в котором Иван Сергеевич желал мне всяческого успеха. К письму прилагалось обещанное приглашение в Английский клуб, из чего я заключил, что мое исповедание этим вечером снова отменяется.

Я вернулся в гостиную, где Кинрю продолжал по-прежнему творить свои вирши.

— Не желаешь ли прокатиться в Английский клуб? — поинтересовался я как бы невзначай у Юкио Хацуми.

— Пожалуй, — заметил он. — Хотя я привлеку к себе слишком много внимания. В этом трудно было не согласится с Кинрю, но у меня были совсем иные планы на его счет.

В клубе собирались в основном гвардейские офицеры и цвет штатской аристократии, в число которой входил и сам Виталий. Естественно, появление Кинрю, несмотря на его высокородное происхождение, в данном обществе не осталось бы незамеченным. Я рассчитывал взять его с собой в качестве преданного телохранителя и попросить подождать меня в экипаже.

— Если только я останусь в карете, — опередил меня Юкио Хацуми.

— Именно об этом я и хотел тебя попросить, — сказал я, опасаясь, что наше предприятие может оказаться опасным.

— Оказывается, я умею читать мысли на расстоянии, — пошутил японец. — Мира могла бы у меня поучиться, — добавил он.

— Вы говорили обо мне? — появление индианки застало нас обоих врасплох. Я не хотел далее втягивать ее в это дело и подвергать ее жизнь опасности. Мира и так, вопреки моему желанию, оказалась в эпицентре событий.

— Ты — единственная тема для наших разговоров, — ус— мехнулся японец.

— Так, значит, мне показалось? — усомнилась она. — А куда это вы собираетесь?

— В Английский клуб, — честно ответил я. — Переки— нуться в карты.

— Понятно, — сообразила Мира. Провести эту женщину было не так-то просто. — Вы, Яков Андреевич, собираетесь шулера искать, — она вздохнула. — Я надеюсь, вы одели ваш амулет?

Я инстинктивно дотронулся до груди, ромбики Миры были на месте. У меня появилось ощущение, что от них исходит магическое тепло.

— Разумеется, — успокоил я Миру.

Собираясь в Английский клуб, я прихватил с собой в ящичке пару пистолетов и был уверен в том, что Кинрю также позаботился о своей самурайской экипировке. Чего только стоило его платиновое кольцо со спицей. Он умел обращаться с ней не хуже, чем гвардеец со шпагой.

Клуб располагался в Адмиралтейской части города, поэтому мы добирались к нему совсем недолго. Он занимал один из роскошных особняков с бельэтажем.

Кинрю пообещал дождаться меня во что бы то ни стало, я же просил его быть начеку. Появилось такое ощущение, что я собираюсь в какой-то вертеп, а не на светское мероприятие.

Предъявив швейцару на входе свой пригласительный билет, я поднялся по лестнице с зеркалами в большую овальную залу, где располагались карточные столы. В одном из понтирующих я узнал знакомого по Лейпцигскому сражению князя Львова. Дождавшись конца тальи, я подошел к нему. Он очень оживился, узнав меня.

— Кольцов! Какими судьбами?! — воскликнул князь Николай. — Неужели вы наконец решили присоединиться к нашему обществу? Глазам своим не верю! — воскликнул он. — Яков Андреевич Кольцов, — представил меня Львов двум подошедшим к нам господам. — Лучший игрок в Санкт-Петербурге!

— Вы мне льстите, — заметил я.

— Не скромничайте Яков Андреевич, не скромничайте! — заулыбался он. — Господа, не слушайте его! — обратился князь к присутствующим.

— Может быть, партию в фараон? — поинтересовался высо— кий блондин в сером фраке со звездою.

Я подумал, что разговариваю с одним из правительственных чиновников. Если мне не изменяла память, то несколько лет назад я видел его в обществе самого Сперанского, когда тот был в фаворе у государя.

— Господа, я сегодня не в духе, так что прошу меня извинить, — отказался я.

— Как знаете, — пожал плечами чиновник.

Когда мы остались с князем наедине, он поинтересовался, в чем же истинная причина моего сегодняшнего появления, и я намекнул ему, что разыскиваю преступника. С ним я мог откровенничать, так как Львов был масоном, и я был уверен, что тайну мою он будет хранить так же свято, как свою собственную.

— Вот так да! — всплеснул он руками, как только я закончил рассказ. — Сдается мне, что дело это очень запутанное.

— Согласен, — ответил я, в этом для меня, к сожалению, не было абсолютно ничего нового.

— А личность Виталия Строганова мне как будто знакома, — усмехнулся Николай Александрович. — С месяц назад я одолжил ему около тысячи рублей. И теперь, как я полагаю, вряд ли мне стоит ожидать расплаты.

Меня удивляло, как много в этой истории замешано знакомых людей. Дело это казалось мне внутренним и каким-то чуть ли не семейным. Поэтому я и занимался им с неохотой, словно во мне рос неподвластный моему разуму страшной силы протест. Я боялся натолкнуться на неприятные, мучительные для себя вещи и очень опасался за жизнь и благополучие близких мне людей, так или иначе связанных с моим расследованием.