Алексей Поярков - Ликвидация. Книга первая
— Ну почему вы мне не верите? — тянул Михальнюк. Его жалобный голос, казалось, мог растопить сердце самого черствого, самого придирчивого следователя.
Сидевший в другом углу кабинета Тишак раздраженно дернул головой. Он записывал показания директора артели, и инкассатор своим нытьем отвлекал его. Рядом, изредка вставляя замечания по делу, но больше мешая, сидел Фима Полужид.
Хлопнула дверь, вошел запыленный хмурый Гоцман. Якименко привстал, но Гоцман махнул ему рукой — продолжай. Боком присел на край стола, рядом с Михальнюком.
— Я же сам чуть не погиб, а вы мне не верите…
— Верю, — с ходу включился в процесс Гоцман. — Давай все сначала…
— Картина маслом выглядит такая, — начал Якименко, — с утра… — Но тут же обиженно замолк, увидев, что шеф машет на него рукой.
— Ну вот, — с усталой монотонностью заговорил Михальнюк, — с утра Эва Радзакис сказал, что машина гавкнулась…
— Эва? — поднял брови Гоцман. — Шо за фрукт?
— Эва Радзакис, тридцать пять лет, — хмуро вставил Якименко, — дембель по ранению, приезжий…
— Водитель наш, Эва Радзакис, сказал, что тормоза полетели, — продолжил Михальнюк. — Уехал. А мы пешком пошли.
— Тишак, морда Эвы есть? — окликнул оперативника Гоцман.
Тишак, вздрогнув от неожиданности, несколько секунд перебирал на столе фотографии, наконец нашел что искал. Стал было подниматься, чтобы передать ее начальству, но Гоцман легко спрыгнул со стола, принял ее в ладонь. Прищурился:
— Крра-асавец… Ну, шо ж ты замолк?
— Идти было недалеко, — вновь завел волынку Михальнюк. — Ну, идем… Я сзади. Слышу шум тормозов. Останавливается «Додж»…
— Какой? — коротко бросил Гоцман.
— Шо — какой? — судорожно сглотнул инкассатор.
— Ну, какой «Додж»? — терпеливо переспросил Давид. — Летучка, фургон, с тентом, без тента, с лебедкой, без лебедки…
Михальнюк на мгновение задумался, потом неуверенно выдавил из себя:
— С тентом — это точно. И без лебедки, кажись… На арттягач похожий.
— Так…
Говоря, Михальнюк ерзал на стуле — поворачиваясь к Гоцману, который неспешно кружил по комнате. Вернул фотографию водителя Тишаку. Звякнув графином, налил в стакан воды. Со вкусом отхлебнул, снова усевшись на стол… Якименко непроизвольно сглотнул, хотя знал, что вода в графине теплая и противная.
— …вижу, сапоги выпрыгивают на асфальт. Начинаю подымать глаза… а тут ствол пистолета и выстрел! Я побежал…
— Да что ты мне тут горбатого лепишь?! — не выдержал Якименко, хлопнув ладонью по столу. — Я…
Продолжать он не стал, потому что Гоцман аккуратно и, главное, совершенно случайно опрокинул на него недопитый стакан. И еще «звиняйте» сказал. Это было так неожиданно, что Якименко только рот раскрыл. И подумал, что вода в графине действительно теплая и противная…
— Ну-ну, — поощрил умолкшего было инкассатора Гоцман и, досадливо крякнув — эх, угораздило же воду разлить!— потянулся к графину за очередной порцией.
— Слышу второй выстрел! — облизнув пересохшие губы, продолжил Михальнюк. — А потом — бац! — по плечу ожгло… Я в подворотню…
— Пить будешь? — негромко спросил Гоцман, оборачиваясь к нему со стаканом.
— А?.. Нет… То есть да, спасибо.
Протягивая Михальнюку воду, Гоцман наклонился к нему и так же негромко, доверительно произнес:
— То есть он тебя обманул…
— Кто? — Михальнюк отхлебнул из стакана, сморщился.
— Эва. — Гоцман понизил голос до шепота. — Он же сказал, что стрелять не будут?
— Да… — Голос Михальнюка почему-то тоже сорвался на шепот. Стало слышно, как зубы стучат о край стакана.
— А сам выстрелил, — укоризненно покачал головой Гоцман. — И кто он после этого?
— Да нет… Он за рулем сидел…
— А кто стрелял?
— Капитан какой-то…
— Какой?
Только тут до Михальнюка дошло, что он проговорился. Лицо его посерело, он отшатнулся от Гоцмана с такой силой, что еще немного — и грохнулся бы со стула. Стакан брякнулся об пол, но не разбился. По доскам зазмеилась длинная лужа. Казалось, от жары она испаряется прямо на глазах.
— Кто еще был? — жестко спросил Гоцман, принимаясь мерять шагами комнату.
Инкассатор бухнулся на колени и пополз к нему, захлебываясь в слезах.
— Не знал я! Не знал, что будут убивать!.. Эва сказал, только сумку отнимут, и все…
Гоцман, не останавливаясь, одной рукой поднял с пола рыдающего Михальнюка, швырнул его обратно на стул и резко повернулся к оцепеневшему директору артели:
— А ты куда смотрел?!
— На время, — потерянно пролепетал директор. — Если я не сдам гроши до девять ровно, то имею счастье с фининспектором и прочим геморроем…
— Таки теперь ты это счастье будешь хлебать ситечком, — безжалостно подытожил Гоцман.
Директор горестно всплеснул руками. Гоцман, потеряв к нему интерес, снова обернулся к инкассатору:
— Кто еще был в «Додже»?
— Я ничего не помню… — Михальнюк всхлипнул, размазывая слезы по щекам. — Они стреляли… Я бежал…
— Шо за Радзакиса? — бросил Гоцман Якименко.
На протяжении всей сцены Леха пребывал в неменьшем ступоре, чем остальные. Хотя, как и Тишак, был прекрасно осведомлен о том, что Гоцман — оперативник от Бога. И номера способен откалывать — смотри и аплодируй…
— Э-э… — справился с собой Якименко. — Довжик работает. Пока — голяк.
— Картина маслом! — мрачно буркнул Гоцман. Секунду постоял посреди кабинета, раздумывая, потом коротко кивнул Якименко в сторону открытого балкона.
— Был у военных прокуроров, — негромко произнес он, сплевывая во дворик, где Васька Соболь драил ветошью запыленный ГАЗ-67. — Сегодня они не приедут. Твоих не сменят.
— Вот, здрасте вам через окно, — растерялся Якименко. — А мне шо делать?!
— Не расчесывать мне нервы…
Между тем в кабинете, который покинули офицеры, отнюдь не стояла мирная тишина. Находившиеся в ней граждане имели собственное мнение и право его высказать.
— Я извиняюсь очень сильно, но где таких, как ты, родют? — горько произнес директор артели, вытаскивая из кармана пиджака несвежий носовой платок и с фырканьем вытирая потные щеки. — Нехайгора тебя привел! Твой крестный! Поручился человек за тебе! А ты его…
— Вот только вас не надо! — оскалился в ответ инкассатор. За несколько минут он успел прийти в себя и даже стакан с пола поднял. — Кто будет мою мамку содержать? Вы?! Платите копейки, а сами тыщи загребаете!
— От здрасте! — искренне возмутился директор. — Тыщи!..
— А что, не так?!
— Я вкалываю не разгибаясь! — взвизгнул директор, взмахнув зажатым в кулаке платком. — Я тридцать инвалидов… кусок хлеба им даю, детям их, семьям! А ты этот кусок украл, фашист!
— Я сам чуть не погиб, — снова всхлипнул Михальнюк. — Я такая ж жертва…
— Ты не жертва, ты паскудник, — негромко заметил, поднимаясь со своей табуретки, Фима. — Ты не лопатник у фраера сработал, ты друзей под пулю подвел…
— А ты сиди, не гавкай! — враз вскинулся инкассатор. — Я тебя помню! На Екатерининской работал, сам в чужой карман залазил о-го-го! А теперь тута пригрелся?..
— Ах ты фраер гнутый… — с нежной улыбкой пропел Фима.
Дальнейшее потребовало вмешательства властей в лице сначала Тишака, а потом и прибежавших с балкона Якименко с Гоцманом. Михальнюк, завывая, ощупывал свежий фонарь под глазом, Фима тяжело дышал, а директор артели глазел на него с крайним удивлением, граничившим с испугом.
— Я думал, он у вас тут под арестом, — наконец протянул он, обращаясь к Гоцману. — А он тут главный за закон?..
— Я кровью искупил, — снова закипая праведным гневом, процедил Фима. — А ты румынам сбруи шил!..
— Из самой гнилой кожи! — парировал директор. — И еще трех евреев у себя в погребе скрывал!
— Они тебе и шили, кровосос! За то вся Одесса знает…
Фима и директор уже тянулись друг к другу, явно не в порыве любви и дружбы, но готовое было начаться побоище решительным образом пресек Гоцман. Он попросту сгреб Фиму за шиворот и вывел из кабинета.
— Дава, шо за манеры?
Фима попытался вырваться из крепкой руки Гоцмана. Тот, резко остановившись, развернул его лицом к себе.
— Ты что — краев уже не видишь? Ты здесь кто?!
— Я твой друг, — быстро сказал Фима.
Секунду Гоцман молчал, потом, тяжело дыша, выпустил ворот Фимы из кулака и подтолкнул его к выходу.
— Иди. Мне Омельянчук кажное утро холку мылит… Почему здесь Фима? Отчего он всюду лезет?.. Ладно, иди-молчи…
В дежурке, в окружении телефонов, считал мух рыжий веснушчатый парень с погонами младшего лейтенанта. Он благодушно кивнул на пропуск, которым небрежно помахал у него перед лицом Фима, но тут же изумленно раскрыл рот — Гоцман стремительным движением выхватил бумажку из рук Фимы и поднес ее к глазам.
