Сергей ГОРОДНИКОВ - Алмаз Чингиз-хана
Борис прицелился и намеревался выйти из-за выступа. Но опустил ружье, решив, что так пленить монгола не удастся. Из-за его спины выглянул Румянцев, и под ногой стрельца предательски треснула корочка сланца. Если монгол и услышал треск, то не подал виду. Он прекратил свое занятие, после чего спокойно, не спеша удалился за скалу. Оставив Мещерина прикрывать их, Борис и Румянцев, крадучись, последовали за ним. Они осторожно пробежали вдоль расщелины, глянули за скальный откос.
Он сидел прямо на земле, по-восточному поджав обе ноги, в тени сужающейся балки и к ним спиной и был укрыт с головой своим темным боевым халатом. Они тихо приблизились, и Борис прыгнул вперед, так что сидящий попал в окружение. Монгол шелохнулся. Борис разочарованно расслабился, стволом ружья приподнял, сбросил халат с, казалось, вросшего в землю валуна. Вдруг, осенённый догадкой, он отчаянно быстро побежал обратно.
Медленно приблизившись к шее Мещерина, остриё сабли ткнуло концом мочку его правого уха. Мещерин вздрогнул, резко обернулся. И попятился от страшной улыбки монгола.
— Ты, наконец, пришел, — растягивая слова, выговорил монгол. — Именно я, Бату, избавлю свой род от клятвы Бессмертному.
Не в силах оторвать глаз от острия сабли, Мещерин понемногу отступал, пока не упёрся спиной о неровный скальный выступ. Неприятный холодок пробежал по его телу.
— Нет, — Бату покачал головой. — Ты умрешь не сейчас. Последним из своих людей, когда обезумеешь от ужаса. Ты должен сполна заплатить за столетия верности древней клятве.
Мещерин не все понимал, что говорил Бату, но какой-то мистический страх леденил его кровь. Продолжая дьявольски улыбаться, монгол взмахнул саблей, и Мещерин невольно откинул голову, больно стукнулся затылком о каменный скол. Он закрыл глаза, чтобы не видеть блеснувшее на солнце стальное лезвие; оно с хлестким свистом рассекло воздух у его подбородка.
Свист клинка у его лица повторялся раз за разом, Бату с упорством безумца продолжал играть смертоносным оружием, нисколько не утомляясь этим занятием. Он словно наслаждался мертвенной бледностью Мещерина, сжавшего пальцы в кулаки, но беспомощного, как никогда в прежней жизни. Вздрогнув от раскатистого выстрела и от царапины, словно когтём хищника оставленной пулей на его скуле, монгол глянул в сторону, где Борис отбросил бесполезное ружье, на бегу к нему вырывал из ножен длинную саблю. Увидел и Румянцева, который отстал и приостановился, начал целиться из своей шестигранной пищали. Бату несколько мгновений прикидывал, как лучше поступить с Мещериным, затем развернулся и проворно кинулся прочь.
После судорожного глубокого вздоха Мещерин приподнял свинцово тяжелые веки, как в тумане, различил зыбкие очертания убегавшего Бату. Не чувствуя под собою ног, он опустился на землю, погружаясь в полуобморочное состояние с какими-то дикими кошмарными видениями… Его встряхивали, что-то спрашивали, но он ничего не понимал. Лишь хлёсткий и болезненный удар жёсткой ладони по щеке привёл его в чувство.
— Что он хотел от тебя? — склоняясь над ним, потребовал ответа Борис.
— Я не знаю, — пробормотал Мещерин и не услышал своего голоса.
Это прозвучало не вполне убедительно, но расспросы прекратились.
5. Засада в расщелине
Джунгары располагались на основательный и продолжительный отдых. Разочарование малой добычей, которую удалось награбить, надо было утопить в дикой оргии. Вечерело, и захваченные для продажи в рабство кочевники ставили разбойникам походные юрты. Пленников с нетерпеливым раздражением поторапливали, — уже с покорностью рабов, они безропотно сносили всевозможные оскорбления и побои.
Юрту для тучного главаря установили первой. У входа разостлали на траве персидский ковер, и он грузно уселся на нем, дожидаясь, когда установят остальные юрты и начнется всеобщая попойка. Его пьяно мутные раскосые глаза налились кровью и уставились на юную киргизку, которую захватили в последнем разграбленном стойбище. Стоя пред ним на коленях, она не смела поднять голову и была похожа на беспомощную мошку, которая попалась в сеть паутины кровожадного паука. Из юрты главаря вышла молодая, красиво полнеющая женщина, покачивая широкими бёдрами, с развязной уверенностью разбойной подруги устроилась за его спиной, нежно пощекотала ему шею, погладила козлиную бороду, после чего запустила пальцы в лохматую черноволосую голову. Поглаживания и щекотание доставляли главарю несказанное возбуждение и наслаждение, и он не сразу понял, с чем к нему обратился старший из двух мрачных телохранителей.
— Джунгар? — хрипло переспросил он телохранителя. Лениво махнул рукой, и к нему подвели и поставили рядом с девушкой безоружного Бату. Мутный взгляд, который он перевел к Бату, стал недоверчивым, не предвещал тому ничего хорошего. — Ты что, хочешь служить мне, пёс?
Бату стал покорно опускаться на колени, но вдруг степным волком прыгнул к главарю и под визг женщины мгновенно вырвал из ножен его короткую арабскую саблю. В три яростных выпада он смертельно ранил обоих бросившихся на него телохранителей. Затем вновь оказался перед главарём. Под безобразный визг своей подруги главарь попытался встать, и в налитые кровью глаза его выплеснул страх предчувствия смерти. С бульканьем в горле и сипением он ухватил у живота лезвие собственной острой сабли, которую с высокомерным презрением вонзил в него Бату, зашатался и тяжело рухнул ему в ноги.
Это произошло так быстро, что полтора десятка разбойников, все при оружии, сбежались на шум и крики, когда главарь и оба его телохранителя были мертвы. Готовый к схватке с ними монгол стоял на ковре в луже крови, оскалившись крепкими, как клыки, зубами, сжимал рукоять сабли их главаря, и они растерялись, не зная, что делать.
— Пойдете за мной! — холодно и отрывисто приказал Бату.
Внезапно он злобно вскрикнул, в долю мгновения обернулся и рассек лицо крадущегося сзади коренастого свирепого джунгара. Еще трое разбойников попытались воспользоваться возникшим замешательством, кинулись на монгола. Но Бату успел повернуться и к ним, искусным приемом ушел от опасного удара худого джунгара, поддел его на клинок, ногой спихнул с лезвия и оттолкнул в сторону, чтобы тут же отбить нападение двоих противников. Они завизжали от глубоких ран, из которых хлестала кровь, драными собаками отбежали к сообщникам. Забрызганный кровью Бату словно дьявол сверкал чёрными, как угли, зрачками и вновь надменно застыл на ковре, с вызовом ожидая новых желающих сразиться с ним за право стать главарём. Таких не оказалось. Джунгары склонили головы и в тягостном молчании разошлись. Отвлекшиеся от работы невольники стали получать удары и проклятия вдвое чаще прежнего: кровавая смена главаря вовсе не развеяла настроя разбойников на отдых, как они его понимали.
Ночь спускалась на землю мягкой поступью, постепенно снимая облачные покрывала со звёздного неба и лунного месяца.
Для Бату сменили ковер, и он вынужден был подчиниться настроениям джунгар, сидеть и ждать. Им нужно было дать время привыкнуть к его воле — то, что он потребует от них утром, слишком опасно требовать на ночь. Это хищники, и для них главное — добыча… И он сидел у юрты главаря, застыв неподвижным взглядом в танцующих языках пламени поддерживаемого одним из пленников костра. Вокруг других костров шевелились тени, пьяные выкрики мужчин смешались с дразнящим смехом таких же пьяных невольниц женщин. Мимо ковра распалённый выпивкой джунгар потащил юную девушку, что раньше стояла на коленях напротив прежнего главаря. Она пыталась упираться, и разбойник ударил ее по лицу, повлёк дальше; они исчезли, растворились в темноте. Бату, казалось, ничего не замечал и не слышал. Он медленно поднял над костром, устремил к звёздному небу взор чёрных глаз, словно надеялся узреть там призрак кого-то обычно невидимого.
— Я сдержу клятву рода, Великий Хан, — тихо произнес он.
После чего в его зрачках опять заплясали языки пламени. Из юрты позади него бесшумно вышла широкобёдрая подруга убитого главаря. Она нежно взяла его за руку, потянула к себе. Ладонь ее была горячей, и он покорно встал, позволил увести себя в юрту.
Ночную оргию разбойников с самого её начала внимательно наблюдал Борис, который удобно расположился на земле за гребнем пригорка. Ему удалось не потерять следов Бату, и следы привели его к их стоянке. С верха пригорка высвеченная кострами стоянка джунгар просматривалась, как на ладони, — он видел все, что там происходило. Бату смог подчинить разбойников своей власти, и он решил оставаться в своем укрытии, пока не узнает, что тот намерен предпринять следующим днём.
Солнце еще не оторвалось от края земли, когда он погнал коня и свою вытянутую тень к предполагаемому местонахождению небольшого отряда Мещерина. Он нашел место последней ночевки отряда, но уже оставленное путниками. Судя по остылым угольям костра, по следам в траве, они снялись с проблесками утра, почти ещё затемно. Ему пришлось скакать по чётким следам больше часа, прежде чем с вершины холма он увидал красные точки кафтанов стрельцов у горловины межгорной расщелины. С этой вершины открывался хороший вид на окрестности, и он не торопился покинуть ее, внимательно осмотрелся. И различил-таки, чего опасался: вдалеке позади него показались с десяток всадников. То были джунгары, и они стаей шакалов высматривали те же следы отряда, которые вели его самого. Над дальним пригорком, с которого тоже была видна горловина расщелины, взвилась к небу стрела с красным лоскутком. Джунгары приостановились, затем изменили своё движение в направлении, куда указала им падающая стрела. Они поторапливались и знали места, намереваясь срезать путь к входу в расщелину. Борис стегнул коня, сорвался с вершины на пологий склон. Он помчался за отрядом Мещерина в надежде опередить разбойников.
