Виктор Мережко - Сонька. Конец легенды
Сонька и Михелина вышли на улицу, к ним тут же подкатил дежуривший возле гостинички извозчик, весело поинтересовался:
— Где дамочки желают?
Барышни уселись, Сонька распорядилась:
— Гони в центр!.. На Дерибасовскую!
Пролетка прытко застучала по булыжнику.
От скорости было не так жарко, ветер несильно задувал в лицо, играл прядями волос, сквозь зелень иногда проскакивало море.
Михелина прижималась к матери, заглядывала в глаза, улыбалась.
— Все хорошо, мам?
— Хорошо, — задумчиво кивнула та.
— Нет, правда!.. Представляешь, по Одессе едет знаменитая Сонька Золотая Ручка, а об этом никто даже не догадывается. Нет, ты представляешь?
— Слава богу, что не догадываются.
Спустя полчаса они уже шагали по Дерибасовской, в каком-то магазинчике накупили круассанов, с удовольствием поглощали их, что-то шептали друг другу, смеялись.
По пути заглянули в модный магазин одежды, капризно перебрали выставленные платья и костюмы, ничего стоящего не нашли, вышли оттуда и вдруг…
Первой Михеля увидела Михелина. Замерла, заставила мать отступить назад в магазин.
— Сонь, глянь.
Теперь Михеля увидела и воровка.
Он двигался им навстречу. Доставал из бумажного кулька вишни, выплевывал косточки прямо под ноги, водил головой, внимательно всматриваясь в прохожих, то улыбаясь, то хмурясь.
Следом за ним в десяти шагах толкались два филера.
— Чего он такой? — прошептала Михелина. — Может, выпил?
— Не похоже, — ответила Сонька. — Больше как дурной.
Они дождались, когда вор проследует мимо, быстро выскользнули на улицу, и тут их ждал второй сюрприз.
Сонька на противоположной стороне улицы заметила еще одних знакомых — «жениха» и Груню.
— Миха, «жених»!
Они торопливо зашли за ближнее дерево, подождали, когда парочка удалилась, выскочили на мостовую с намерением остановить пролетку.
…Ближе к вечеру Михель от усталости еле держался на ногах. Брел медленно, часто присаживался на свободную скамейку, уже без былого интереса и улыбчивости смотрел на прохожих, затем с трудом поднимался и ковылял дальше.
Действие морфия заканчивалось, вор все сильнее ощущал беспокойство, тревогу и растерянность, все чаще оглядывался, бессмысленно скалился, неожиданно ускорял шаг, затем так же неожиданно останавливался и начинал тихо скулить.
В какой-то момент он вдруг побежал, увлекая за собой удивленных филеров, бросился в ближайшую подворотню, пересек полупустой двор, попытался затаиться в темном закутке, но увидел погоню и снова пустился бежать.
Филеры догнали его, повалили на землю, скрутили.
Михель визжал, вырывался, кусался, издавая невнятные звуки и вращая обезумевшими глазами.
— Срочно в госпиталь! — распорядился один из филеров, удерживая беснующегося вора на земле. — Нужен укол!
Они подхватили его под руки и под удивленными взглядами жильцов потащили на улицу.
Егор Никитич остановил пролетку напротив входа в театр, сказал Даше:
— Жди, я скоро.
Поднялся по ступенькам, вошел в фойе, увидел Изюмова в ливрее.
Тот также заметил следователя, от неожиданности напрягся, сделал пару торопливых шагов навстречу.
— Гаврила Емельяныч у себя… В дурном расположении духа-с.
— Что еще, кроме дурного расположения?
— Пытались узнать о вашем предыдущем визите, однако ничего не выведали.
— Иных новостей никаких?
— Публика совершенно не заинтересована в театре. Не на кого ходить. Артистов нет-с!
— Ничего, в скором времени и артист появится, и публика попрет! — загадочно бросил Гришин и заспешил наверх.
— Проводить?
— Сам.
Гаврила Емельянович действительно находился в дурном настроении и при появлении Егора Никитича как раз принимал порошок от мигрени.
Узрел в дверях следователя, от неожиданности замер.
— Боже праведный!.. Неужели вы, Егор Никитич?
— Зрение отказывает, Гаврила Емельяныч? — усмехнулся тот.
— Скорее голова!.. Миловать пришли или казнить?
— Беседовать, — Гришин без разрешения сел в кресло, закинул ногу на ногу. — Сказывают, у вас дурное расположение?
— Омерзительное. Пакостное. Гнусное!.. Была б веревка, немедленно полез бы в петлю.
— Полагаю, желающих принести вам веревку предостаточно.
— Да, да, да!.. Потому что все вокруг разваливается, разлагается, рушится!.. И главное — рушится культура. Литература, живопись, театр! А общество, лишенное всего этого, — мертво! Только сорняки, только убожество, только дикость могут произрастать на таком поле! Никого не помнят — ни диктаторов, ни царей, ни императоров, потому что это тлен!.. Помнят только искусство!
— У вас действительно скверное состояние, Гаврила Емельяныч.
— Я плачу по ночам. Плачу и рыдаю. Потому что театр, которому я отдал всю свою жизнь, — мертв!.. Сюда не ходят, здесь не страдают, здесь больше не сходят от восторга с ума!.. Пусто и страшно!
— Я как раз, Гаврила Емельяныч, пришел по этому вопросу.
Филимонов искренне вскинул брови.
— Знаете, сударь, это даже не смешно. Страшно!.. Департамент полиции — и театр!.. Жуткий сон! Вы шутите, Егор Никитич?
— Ни в коем разе, — следователь поднялся, извлек из кармана позолоченный сундучок, показал его директору. — Здесь успех вашего театра, его возрождение, будущее.
— Вы интригуете, Егор Никитич.
— Это в моей профессии, — он открыл сундучок, вынул из него сверкающий черный бриллиант.
Зрачки Филимонова расширились.
— Что это?
— Знаменитый «Черный могол».
— Откуда он у вас?
— Вас интересует, откуда он у меня или зачем он здесь?
— Пожалуй, второе.
Гришин положил бриллиант снова в сундучок, спрятал его в карман.
— Разумеется, вы помните приму вашего театра мадемуазель Бессмертную?
— Это ее камень?
— С чего вы взяли?
— Мне так показалось. Ее мать ведь знаменитая Сонька Золотая Ручка, и, по слухам, она как раз украла камень у князя Брянского.
Следователь помолчал, оценивая услышанное, кивнул:
— Да, камень этот сейчас принадлежит госпоже Таббе.
— Я знаю… Вернее, догадываюсь. А почему он у вас?
Егор Никитич быстро поймал замешательство директора, усмехнулся:
— Вы вновь, Гаврила Емельяныч, начинаете не с той стороны, — встал, подошел к буфету, налил себе воды, выпил. — Мадемуазель мечтает вернуться в театр.
— Я это знаю. Она приходила сюда, достаточно умело изменив внешность. Поначалу я ее даже не признал.
— Вы, Гаврила Емельяныч, получите этот бриллиант, если Бессмертная выйдет на сцену.
Директор театра вспотел.
— Как вы себе это представляете?
— Никак… Решить вопрос — ваша обязанность, если желаете стать обладателем бесценного камня.
Директор тоже встал.
— Егор Никитич, миленький… Это либо издевательство, либо провокация. Естественно, я мечтал бы владеть бриллиантом, но вернуть мадемуазель Таббу в театр — сумасшествие!.. Вы лучше меня знаете, что она на прицеле у полиции. Как только она выйдет на сцену, ее немедленно схватят!
— Вы, господин директор, видимо, не до конца все поняли. К вам пришел не господин с улицы, а следователь сыскного управления Департамента полиции. И сей следователь делает вам конфиденциальное предложение. Конфиденциальное, понимаете?
— Но ее в театре схватят, схватят, схватят!.. И немедленно отправят в каталажку! Для нее это станет концом, а для меня и моего театра скандал, позор, провал!
— Вас волнует, что случится в итоге с мадемуазель?
— Да… Точнее, не совсем. Нет!.. По большому счету не волнует!
— Вам дорога репутация вашего гибнущего театра?
— Разумеется!.. Это мое дитя!
— В таком случае решайте, насколько вам интересен «Черный могол».
— Нет, так нельзя… Это бессовестно и бессердечно! Присядьте, Егор Никитич. Такие вещи с кондачка не решаются. Присядьте!
Директор силой заставил Гришина сесть, сам опустился перед ним на корточки.
— Послушайте меня внимательно. Да, мне жаль талантливую и несчастную артистку. Мне небезразлична судьба моего театра… Все это так. Но мне, дорогой сударь, далеко не безразлична моя судьба, моя жизнь. Мадемуазель посадят, театр рухнет к чертям собачьим, а с чем останется ваш покорный слуга?.. Он останется ни с чем. Как говорил великий, у разбитого корыта!.. Поэтому надо думать! Думать! Предложение дьявольское, жуткое, непостижимое! И его нужно как следует обмозговать.
Следователь поднялся.
— Обмозговывайте, Гаврила Емельянович. У вас есть несколько дней.
— А бриллиант вы уносите?
Гришин рассмеялся:
— Нет, оставлю вам. — Он пожал руку директору, поинтересовался: — Когда к вам может прийти госпожа Бессмертная?
Филимонов с силой потер пальцами виски, вздохнул.
