Купеческий сын и живые мертвецы - Алла Белолипецкая
При этих её словах Иван едва сдержал изумленный вздох. Никто из обитателей уездного Живогорска — за исключением тех, кому прошлой ночью довелось посетить Духовской погост — представления не имел о том, кто тут недавно бродил. А эта пожилая женщина будто нюхом учуяла что-то. Хотя — кто знает: может, и вправду учуяла? Не зря же все родственники дружно величали её ведуньей: и её внучка Зина, и её дочь Аглая, и её зять — протоиерей Александр Тихомиров.
Иван услышал, как Валерьян тихо ахнул у него за спиной. А изящные брови Татьяны Алтыновой взметнулись ещё выше, когда она глянула на свою горничную — которая, как видно, не известила хозяйку загодя об этом своём прозрении. Или — Татьяна Дмитриевна была очень уж хорошей актрисой. А черноглазая попадья Аглая уже набрала в грудь воздуху, явно намереваясь вопросить свою мать: что такое та несёт? Однако задать своего вопроса не успела. Поскольку из-за за спины у Аглаи Тихомировой вдруг донесся хорошо знакомый Ивану мужской голос:
— Не могли бы вы чуть посторониться, сударыня? Нам надобно пройти.
Тут только Зинина мать словно бы очнулась и отступила в сторону от порога зала. А внутрь, катя перед собой кресло на колесиках, вошёл Лукьян Андреевич Сивцов. Сбоку это кресло без особой необходимости поддерживал доктор Сергей Сергеевич Краснов — которого, впрочем, Иван тоже сюда пригласил. Должно быть, именно уездный эскулап и одолжил алтыновскому приказчику данный предмет мебели: купеческий сын нен помнил, чтобы у них дома имелось нечто подобное.
В кресле этом — величественная, как жена фараона — восседала тётка Ивана Алтынова, Софья Кузьминична. Правая её рука покоилась на белоснежной полотняной повязке; но, пожалуй, только это — да ещё диковинный способ передвижения — и напоминало теперь о пренеприятном ночном происшествии. Прическа Софьи Алтыновой выглядела так, словно она только что посетила куафера. Лицо её было подкрашено столь искусно, что грим почти что невозможно было заметить. А платье Софьи Кузьминичны явно входило в число тех баснословно дорогих туалетов, которые она привезла из-за границы. С надменной приветливостью она оглядела всех присутствующих, прежде чем остановила взгляд на своей невестке — Татьяне Алтыновой.
— Вижу, ты, ma chere[1], решила и вправду почтить нас своим присутствием, — проворковала тетушка Ивана. — Я, признаться, до последнего сомневалась: и вправду ли ты прибудешь? Как досадно, что твой супруг не может тебя повидать! Ты ведь знаешь уже, что он пропал? Для тебя это известие — не сюрприз?
— Не сюрприз. — Эти слова, однако, не Татьяна Дмитриевна произнесла: их выговорил новый гость, возникший на пороге зала для приёмов. — Будь Митрофан Алтынов дома, его сын уж точно не рискнул бы вызывать сюда свою матушку!
3
Этого мужчину Иван Алтынов мгновенно узнал, хоть прежде видел только дагерротип с его изображением. Впрочем, не исключено, что в своём далёком детстве Иванушка встречал его и в материальном, так сказать, виде. Однако сам он этого совершенно не помнил.
Рослый, широкоплечий, с длинными усами, когда-то наверняка ярко-черными, а теперь пегими из-за проступившей в них седины, в зал для приёмов ступил Петр Филиппович Эзопов, собственной персоной. Иван быстро глянул через плечо на Валерьяна, опасаясь, как бы с тем не приключился очередной нервный припадок. Поскольку, неверно истолковав некое сделанное ему предупреждение, он просто до дрожи в коленях боялся Петра Эзопова. Но — Валерьян, хоть и тискал в руках ресторанную льняную салфетку, никаких иных признаков волнения не выказывал. "Уразумел, должно быть, — решил Иван, — что вовсе не Петр Эзопов ему опасен".
А Петр Филиппович между тем церемонно кивнул Татьяне Дмитриевне и Софье Кузьминичне, после чего сделал несколько шагов к Ивану — протягивая ему руку.
— Рад видеть тебя в добром здравии, племянник, — сказал он. — Танюша сильно меня напугала, когда сообщила, что ты просишь её срочно прибыть в Живогорск вместе со мною из-за какого-то небывалого несчастья, разразившегося здесь. Так что я со всей поспешностью сел на поезд "Санкт-Петербург — Москва", а после из Москвы полночи гнал сюда на перекладных. Но не подумай, что я попрекаю тебя этим! Для меня в действительности большое облегчение, что тут всё благополучно разрешилось и без моего участия.
Говоря, он подошёл к Ивану почти вплотную, так и держа на весу руку с раскрытой ладонью. Однако Иван демонстративно вскинул — чуть ли не ткнул Петру Эзопову в лицо — обе свои ладони со следами глубоких порезов на них.
— Увы, — проговорил купеческий сын, — сообщить вам о благополучном разрешении всех здешних дел я не могу. Вы и сами поймете очень скоро, почему. И я вынужден отказаться от рукопожатия — из-за полученных мною ран.
Петр Эзопов секунды две-три взирал на изрезанные ладони своего родственника — то ли племянника, то ли пасынка. А потом протянутую руку опустил. Но тёмные его глаза при этом недобро блеснули.
— Я надеюсь, — теперь он повернулся к Валерьяну, — хотя бы ты, сынок, не откажешься дружески поприветствовать меня? Ты ведь, я полагаю, не поверил байкам о моей смерти, которые распространяла твоя мать?
Однако ответил ему не Валерьян: со своего кресла-трона подала голос Софья Кузьминична.
— Брось, хватит уже ломать комедию! — В голосе её слышалось столько презрения, что Петр Эзопов вздрогнул, словно от пощёчины. — Валерьян теперь знает, что ты ему отец в такой же степени, в какой я ему — мать. Мавра призналась во всем! Да, и хочу упредить твои вопросы: сама она на эту встречу не придет.
И тут, как черт из коробочки, возник ещё один гость, вопросивший прямо с порога начальственным басом:
— Хотел бы я получить разъяснения относительно того, почему именно она не придёт!
Иван Алтынов так поморщился, словно его, как в детстве, заставили проглотить одним махом целую
