Оливер Пётч - Дочь палача и черный монах
Симон знал, что отец направился в один из тамошних кабаков, чтобы пивом залить злобу на своего бестолкового сына. Лекарь покачал головой и прошел в дом. Никогда он не сможет угодить отцу! Ни в роли сына, ни тем более доктора. Но сейчас это не имело никакого значения. Помочь Кларе – вот его первостепенная задача.
– Быстрее, Магдалена! Показывай, что ты принесла! – Симон прошагал по комнате и придвинул к окну истертый широкий стол, на котором грудились всевозможные горшки и ступки. – Может, найдется что-нибудь полезное. Есть у тебя иезуитский порошок? Говори же, есть у тебя…
Магдалена молча вынула из-за пазухи кожаный мешочек и вывалила на стол его содержимое.
Симон уставился на скомканную бледно-зеленую массу, которую уже обвили тонкие серые нити. Влажный, безобразный сгусток, вот и все. От него шел запах гнили, смешанный с ароматом различных трав.
– Что… что это такое? – в ужасе спросил Симон.
– Травы, которые я раздобыла в Аугсбурге, – ответила Магдалена. – Спорынья, полынь, волчник… Я там еще каких-то растений похватала, даже не знаю каких. Но все покрылось плесенью! Видимо, слишком долго я их протаскала. Об этом я и собиралась тебе сказать, но ты и слушать не стал…
Симон молча взирал на плесневелую кучу на столе. Травы из Аугсбурга были его последней надеждой.
– Что ж… хорошо, Магдалена, – проговорил он наконец. – Мы хотя бы попытались.
Он собрался уже смахнуть влажную массу на пол, но замер с занесенной рукой. Нельзя разочаровывать Якоба Шреефогля! Симон, когда сказал о возможном лекарстве, увидел надежду в глазах советника. Если теперь он вернется к ним с пустыми руками, то Шреефоглей сломит горе еще прежде, чем их приемная дочь действительно умрет. Симон по опыту знал, насколько важно было больному и его семье верить в выздоровление. Вера иногда оказывалась лучшим из лекарств.
И зачастую единственным, подумал Симон.
Потому лекарь свалил плесневелый комок в ступку и принялся растирать его в мелкий порошок.
– Что ты задумал? – спросила Магдалена. – Травы испорчены! Они ни на что не годны!
– Клара должна получить свое лекарство, – пробормотал Симон, не прерывая монотонного занятия. – Остальное не в моей власти.
Через некоторое время лекарь добавил к размолотым травам меда и дрожжей, скатал из всего этого небольшие пилюли и в глиняном горшке подсушил над огнем. Магдалена молча наблюдала за его действиями. Под конец лекарь ссыпал готовое «лекарство» в полированную коробочку с вырезанными алхимическими символами. Он закрыл ящичек, погладил крышку и прошептал молитву.
– Все-таки и вид нашему лекарству нужен подобающий, – проговорил Симон и грустно улыбнулся, словно его уже уличили в обмане. – Иначе толку никакого не будет.
Магдалена покачала головой.
– Лекарство из плесневелых трав… Где это видано! Моему отцу об этом лучше не говори.
Затем она совершенно неожиданно чмокнула Симона в щеку.
– А об этом не говори своему отцу.
Молодой человек почувствовал, как от живота по всему телу начало расползаться приятное тепло. Он до конца жизни будет любить эту девушку, и плевать, что думают на этот счет их отцы и остальные горожане!
Он притянул ее к себе и нежно провел рукой по волосам. От нее пахло потом и холодным пеплом. Но Магдалена вывернулась из его объятий.
– Думаю, у господина лекаря сейчас для этого не слишком много времени, – по губам ее пробежала улыбка. – Но сегодня ночью он вполне может меня навестить. Через окно…
Симон вздохнул и смиренно кивнул. Потом в последний раз погладил Магдалену по волосам, затолкал коробочку в карман плаща и со всех ног бросился обратно к Шреефоглям, которые с нетерпением дожидались его возвращения.
– Мой муж рассказал мне о вашем чудодейственном средстве! – с самого порога крикнула ему Мария Шреефогль, не выпуская четок из рук. – Хвала Господу! Может, еще есть надежда!
– Не могу пока обещать, что оно поможет, – возразил Симон. – Это… новое, дорогущее лекарство из Китая. Тамошние врачи невероятно начитанны, и они называют его… да, «Плесенью, растущей на травах».
– Плесенью, растущей на травах? – жена советника казалась сбитой с толку.
– Сам я использую название fungus herbarum, – быстро добавил Симон.
Мария Шреефогль кивнула.
– Так вот мне больше по душе. Это уже хоть звучит по-медицински.
Перескакивая по нескольку ступенек зараз, Симон взлетел на второй этаж. В комнате перед кроватью сидел, преклонив колена, Якоб Шреефогль. С тех пор как Симон оставил его, советник так и не сменил своей позы. Впалое и бледное лицо его ничем теперь не отличалось от лица приемной дочери.
– Вы принесли лекарство? – шепотом спросил Шреефогль.
Симон кивнул, осторожно открыл коробочку и вложил три маленькие пилюли в пересохший рот Клары. Губы ее стали тонкими и жесткими, словно старая кожа. Затем лекарь дал ей немного воды из кружки и вытер пот с ее лба.
– Больше я сделать ничего не могу, – прошептал он.
Якоб Шреефогль смиренно опустил голову и закрыл глаза. Симону казалось, что советник за последние несколько часов состарился на несколько лет. В его и без того светлых волосах появились тонкие серые пряди, а по краям рта пролегли тонкие морщинки.
Подавшись внезапному порыву, Симон опустился на колени рядом с советником и сложил руки.
– Помолимся, – прошептал он.
Сначала нерешительно, а потом все быстрее они принялись бормотать слова, заученные с самого детства как слова утешения и которые вспомнились им в эту трудную минуту.
– Господь – пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…[43]
Впервые за долгое время Симон возносил молитву Господу. Он был человеком не особенно верующим, но ощутил вдруг, что какая-то часть его хотела верить. Его переполнило незнакомое до сегодняшнего дня чувство рвения. Слишком уж много страданий послал на них Бог, пора уже положить конец этим ужасам!
– Господи, если ты и вправду существуешь, то помоги этой маленькой девочке… Я босиком по снегу отправлюсь в Альтеттинг к образу Черной Мадонны, только сохрани девочке жизнь!
Через некоторое время лекарь снова взглянул на Клару, и ему вдруг показалось, что по губам ее пробежала едва заметная улыбка. Дыхание стало спокойным и размеренным, а веки перестали дрожать. Симон прервал молитву, склонился над кроватью и пощупал пульс Клары.
Сердце ее билось спокойно и медленно. На кровати спала совершенно здоровая девочка.
Это невозможно… Или?..
Только сейчас Симон заметил, что на голой стене прямо перед ним что-то висело. Предмет этот казался столь обыденным, что лекарь лишь теперь обратил на него внимание. Словно прежде его там и не было вовсе.
Над кроватью Клары висел маленький неприметный крест.
Эпилог
Колокольный звон с базилики Альтенштадта доносился до самого Шонгау, и горожане непрерывным потоком стекались в просторную церковь, чтобы второго февраля 1660 года отпраздновать Сретение Господне. В самом городе на рыночной площади уже стояли ларьки, и на прилавках дожидались покупателей жирные, пахнувшие дымком колбасы, каленые орехи и высокие белые свечи, освященные специально к этому дню. Приехала даже группа жонглеров из Мюнхена.
Сретение Господне по старому обычаю возвещало конец зимы. Отовсюду, из отдаленных деревень люди шли в самую большую местную церковь, чтобы вместе совершить праздничную службу. И хотя в базилике еще царил жуткий холод, жители в праздничных сюртуках и чистых нарядных платьях по сравнению с предыдущими днями казались необыкновенно счастливыми.
Прежде всего это было связано с тем, что ужасная лихорадка, столь долго терзавшая город, наконец отступила. В каждом переулке шептались теперь о юном лекаре из Шонгау и его чудодейственном средстве, этом fungus herbarum, или китайской плесени, как его успели уже окрестить. Лекарь давал больным маленькие круглые пилюли, привезенные из далекой страны, и люди выздоравливали буквально на глазах! С тех пор на Фронвизера-младшего смотрели с уважением, на улице перед ним снимали шляпы, и лишь немногие продолжали упрекать его за любовь к дочери палача. В действительности же тот или иной советник всерьез подумывал свести свою дочурку с этим Фронвизером. Он ведь в скором времени пойдет по стопам отца и наверняка станет богатым и уважаемым доктором – не такая уж и плохая партия. В своих аугсбургских сюртуках да с аккуратной бородкой этот лекарь являл собою человека недурственной наружности. А невысокий рост и низкое происхождение – об этом вполне можно и великодушно умолчать…
Симон сидел в одном из последних рядов базилики и выглядывал из-за плеч советников и их домочадцев, которые заняли места впереди. Среди них были и Якоб Шреефогль, и выздоровевшая Клара. Недалеко от них над алтарем высился деревянный крест, закрепленный под сводами. Великий Бог Альтенштадта с незапамятных времен одаривал прихожан своим милостивым взглядом. Лекарь присоединился к многоголосому хору верующих и с удовольствием отметил, как его собственный голос слился во всеобщей молитве с другими голосами в единый непрерывный напев.
