Филипп Ванденберг - Свиток фараона
— Вы не знали, что этим делом давно занимаются все секретные службы мира?
— Нет, этого я не знал. И на какую же службу работаете вы?
— Мы не работаем на секретные службы. Мы ищем Имхотепа, потому что не можем позволить присвоить этот успех никакой секретной службе.
— Успех? — Хартфилд покачал головой. — Я не знаю, уместно ли в этом случае такое слово. Найти гробницу Имхотепа — это точно не успех.
— Нам известна не только информация секретных служб, мы знаем также о вашем фрагменте каменной плиты из Рашида.
Он вытащил лист, на котором был написан весь текст.
Эдвард Хартфилд явно колебался. Казалось, он был впечатлен, и барон, боясь, что у профессора возникнут ненужные подозрения, предостерегающе махнул рукой. Но тот быстро пробежал глазами строки, а когда закончил, на его лице блеснула едва заметная усмешка. Он вернул лист.
— Если позволите, я дам вам совет… — Больше он ничего не успел сказать. То ли от перенапряжения, то ли от странной болезни, профессор вдруг съежился на стуле и тяжело задышал. Они положили его на кровать, и Халима приняла дежурство у постели больного.
Барон, Омар и Нагиб отправились на ужин в роскошный ресторан отеля, из которого открывался прекрасный вид на пирамиды Гизы.
Вечером, когда силуэты пирамид приобретали фиолетовый оттенок, они походили на непреодолимые горы и даже внушали некий страх.
Трое друзей без аппетита ковырялись в тарелках. И не только потому, что здесь готовили нейтральные блюда европейской кухни по причине большого количества иностранцев. Еда была превосходной, но каждый из них думал, как переубедить несговорчивого профессора. Ностиц в первую очередь размышлял о причинах, которые заставляют профессора молчать.
Хартфилд был не из тех, кто скрывает информацию, чтобы использовать ее потом в своих интересах. И в то, что он был заодно с сумасшедшими монахами, невозможно поверить.
Неожиданно появилась Халима.
— Он бредит, — тихо сообщила она. При этом женщина озиралась по сторонам, опасаясь, что их могут подслушать. — Он говорит об Имхотепе, больше я ничего не смогла разобрать.
Омар поднялся, подал остальным знак оставаться на местах и вместе с Халимой пошел в комнату профессора.
У Хартфилда теперь было тяжелое и учащенное дыхание, он лежал беспокойно, переворачиваясь с боку на бок. При этом он что-то бормотал о тени фараона, о блестящих руках и о запретной двери.
— Ты что-то понимаешь? — взволнованно спросила Халима. Омар низко склонился над профессором, словно хотел услышать каждое слово, которое тот шептал.
— Нет, — наконец произнес он, — я понял только, что его интересует та же проблема, что и нас. Он говорит о плите, на которой описана гробница Имхотепа. Его речь довольно путаная, но отдельные слова можно четко разобрать.
Омар решил записывать обрывки фраз, которые произносил Хартфилд.
— Может быть, позже нам удастся уловить смысл.
Халима присела рядом с Омаром и, положив руку ему на плечо, молча смотрела на то, что он записывал. Вся эта история с Хартфилдом очень волновала ее, но еще больше — близость Омара. Она радовалась, что вновь находится рядом с ним. И хотя мужчина выглядел отстраненным, Халима понимала его.
Вдруг Омар вздрогнул. Хартфилд неожиданно заговорил на арабском, которым, как знал Омар, профессор превосходно владел. Но эта смена языка повествования в бреду была крайне необычна.
В монастыре Сиди-Салим, когда профессор заявлял, что он — Ка Эдварда Хартфилда, он тоже говорил на арабском языке. Казалось, что в одном человеке борются два существа с разными характерами.
— Тысяча… шагов… от гробницы царя… дверь познания… вода… Имхотеп.
Голова Хартфилда упала набок, словно он выполнил какую-то тяжкую работу и от чудовищной нагрузки у него не осталось сил. Теперь его дыхание стало спокойным и размеренным. Он погрузился в глубокий сон.
— Мне кажется, — сказал Омар, когда пробежал глазами записанное, — Хартфилд открыл нам больше, чем сам того хотел бы.
Он бросился в холл отеля, нашел барона и Нагиба в баре и, не говоря ни слова, положил на стойку лист.
— Что это значит? — спросил фон Ностиц.
— Я записал все, что Хартфилд сказал в бреду. Вот самое интересное. Он почему-то вдруг заговорил на арабском.
— Тысяча шагов от гробницы царя? — Барон задумался.
— Тысяча шагов в каком направлении? — спросил Нагиб. — На юг, на север, на восток, на запад?
Они переглянулись.
— По крайней мере, — произнес фон Ностиц, — мы теперь знаем, что гробница Имхотепа находится в радиусе тысячи шагов от пирамиды фараона Джосера. Если мы вычислим длину шага, то сможем провести круг, в котором будем искать вход в гробницу.
— Измерение длины в шагах является традиционным для древних египтян, — заметил Нагиб. — Один шаг равен двум футам, то есть шестидесяти шести сантиметрам. Исходя из этого, радиус от подножия пирамиды составит шестьсот шестьдесят метров.
— Фантастика! — В глазах барона от волнения заплясали огоньки, которые обычно можно было заметить, когда речь шла о гробнице Имхотепа.
Фон Ностиц был уверен, что близок к цели. Для него предприятие перешло в новую фазу, и ничто: ни увещевания, ни угрозы, даже неуверенность перед тем, что его ожидает, — не могло удержать барона от его планов.
Это были поиски необычного — никак иначе объяснить происходящее не представлялось возможным. Подобное случается с каждым человеком хотя бы раз в жизни, но проявляется совершенно по-разному. Многих, кстати, это привело к гибели.
Понятно, почему барон торопил Омара и Нагиба, он собирался ехать в Саккару на следующий же день, оставив Халиму вместе с профессором Хартфилдом.
Друзья вначале не сомневались, что они обладают точными географическими данными, но, прибыв на место, поняли, что оказались перед почти неразрешимой проблемой, ибо территория вокруг основания пирамиды Джосера, на которой нужно было проводить поиски, составила много километров. И на неровной местности вряд ли кто-нибудь сумел бы высчитать точный радиус. Они пользовались стометровой веревкой, которую натягивали шесть с половиной раз, начиная с запада, где местность была наименее исследована. Они надеялись наткнуться на песчаную насыпь, которая упоминалась в тексте на плите. Но после многочасовых поисков на невыносимой жаре им удалось исследовать лишь тридцатую часть окружности. Омар и Нагиб вымотались и обессилели, лишь фон Ностиц работал с остервенением одержимого.
Тем временем в гостинице «Мена Хаус» Халима, пытаясь облегчить муки профессора, прикладывала мокрые полотенца на его лоб и грудь. Иногда судороги были настолько сильными, что она опасалась, сможет ли Хартфилд пережить следующий приступ. Халима, вопреки наставлениям барона, решилась позвать врача.
Когда профессор около полудня ненадолго очнулся от делириума[16], он потребовал холодной уксусной воды, которую готовили монахи в Сиди-Салим, чтобы смягчить приступы. После этого он немного успокоился.
— Ты хорошо обращаешься со мной, — произнес Хартфилд, — как тебя зовут?
— Халима.
— Как я могу отблагодарить тебя?
— Не стоит, — ответила Халима и погладила руку профессора.
— Где остальные?.. Где остальные? — повторил Хартфилд, когда заметил, что Халима не хочет отвечать.
Она подозревала, что своим ответом вызовет у старика ненужные волнения. Но профессор проявлял упорство и настойчивость, и Халима призналась:
— Они уехали в Саккару.
— Как можно быть такими глупцами! Они не найдут Имхотепа.
— Вы говорили в бреду…
Хартфилд приподнялся.
— О мой Бог, — пробормотал он по-английски и потом продолжил по-арабски: — И что же я сказал?
— Вы сказали, что Имхотеп покоится в тысяче шагов от ступенчатой пирамиды, — ответила Халима, — и больше ничего. Теперь они промеряют местность в надежде обнаружить вход в гробницу.
— Им нельзя этого делать! — взволнованно вскричал Хартфилд. — Ты должна их остановить.
— Я не могу этого сделать. Фон Ностиц словно обезумел, его не сможет остановить никто, а Нагиб и Омар выполняют его приказы.
— Ты ведь не хочешь, чтобы они закончили жизнь так же, как я, Халима?
Молодая женщина вопросительно взглянула на профессора. О чем говорит этот человек?
— Моя жизнь, — продолжил Хартфилд, — прошла без толку. Все напрасно, потому что я потребовал у судьбы больше, чем мне было положено.
— Я не понимаю, что вы имеете в виду, профессор.
— Послушай, наука иногда натыкается на границы познания, которые вера запрещает переступать. Я хочу сказать, есть вещи, с которыми человек может столкнуться, но не осознавать, потому что они за горизонтом его понимания. Человек, верящий в богов, не станет сильно рисковать, однако высокомерие — извечный наш порок. Еще в Ветхом Завете люди возомнили себя равными Создателю. Но Бог покарал их. Имхотеп тоже был человеком. Способности, которыми наградили его боги, позволяли совершать такие вещи, которые были не под силу другим людям.
