После маскарада - Юлия Викторовна Лист
– Знаешь, когда более всего наша истинная сущность проявляется? – начал риторически Грених. Нужно протянуть время и дождаться команды угрозыска.
– Чего? – скривился Мезенцев.
– В случайностях.
– Нечего тянуть волынку и надеяться на приход бригады, – следователь быстро прочел мысли Грениха и тут же махнул пистолетом. – Я не дам тебе отсюда живым уйти. Если не решишь, что делаем, если не согласен сесть в мою лодку, плыть тебе трупом в одиночку. Я выстрелю!
– Если ты лжец, то, оказавшись в непредвиденной ситуации, скорее всего, солжешь, если трус – спасуешь, если темпераментный – кинешься на рожон, – говорил Грених, отслеживая, как меняется лицо старшего следователя, становясь красным и злым. Дождаться гемиспазма на его лице и прыгать.
– Что ты мелешь? – глаз следователя дернулся.
– Легче всего в человеке открыть его истинное «я», если поставить в ситуацию, где он лоб в лоб столкнется с неожиданностью, теряя возможность контролировать внутренних демонов. Ты убил человека при допросе, у него дома, ты поддался слабости выжать из него силой то, что не мог выведать по закону.
С этими словами Грених скользнул вправо и набросился на Мезенцева с высоты нескольких ступенек, рассчитывая повалить на пол и выбить из руки оружие. Следователь осел на согнутых коленях, но тут же выпрямился, лишь чуть отклонившись назад и, будучи плотнее и плечистей, устоял и не разжал пальцев.
Они сцепились в схватке, Грених держал следователя за правое запястье и за горло и теснил к углу, где стоял керамический вазон с чахлой китайской розой. Мезенцев левой рукой оттягивал Грениха за шиворот, а пистолетом норовил двинуть в лицо. С грохотом оба повалились на цветок и разбили вазон. Мезенцев вывернулся и наставил на Грениха пистолет. Но не выстрелил.
Он уже дважды не нажал на спусковой крючок: сейчас и когда профессор прыгнул, хотя времени было предостаточно. Константин Федорович успел это понять, но не догадался о причине сразу и вновь набросился на правую руку старшего следователя, стремясь завладеть оружием.
Они еще долго катались по полу, меся телами черепки вазона, куски сухой глины и поломанный цветок. Грених получал короткие удары по носу и зубам ручкой браунинга, никак не преуспевая. Наконец до него дошло, что Мезенцев, пока тащил Риту, повернул флажок предохранителя, чтобы избежать случайного выстрела, а когда целился, не снял его. Этот негодяй берег пулю, собираясь пустить ее под нужным углом, чтобы все так выглядело, словно Рита стреляла в Грениха с подножья сцены. Знал, что в следствии такие детали очень важны. И к чему были все эти уговоры, мол, переходи на мою сторону? Он выжидал, юлил в надежде, что профессор ослабит бдительность, отвлечется, чтобы огреть чем-нибудь по затылку, отволочь к сцене. Выстрелить в неподвижное, несопротивляющееся тело ведь куда надежней. Вот тогда-то все было бы красиво и чисто, как просил Брауде, комбинация бы сошлась аки пазл: гипнотизер повержен, при нем пособники: мертвые любовница-эмигрантка, помощник Петя, актеры Мейерхольда.
Эта мысль привела Грениха в бешенство.
Оставив в покое правую руку, он извернулся, саданул следователя кулаком по уху, обхватил его голову и вжал большой палец в глаз. Да так сильно, что лопнуло глазное яблоко и брызнула водянистая влага. Он выпустил изогнувшегося дугой противника, не ожидав от себя такой силы. Иногда он не мог ее рассчитать, бывало, работая кулаками, ломал стену. Ослепший на один глаз Мезенцев, рыча, стал заваливаться, открывшись для удара. И Грених одним коротким движением локтя в область солнечного сплетения припечатал его к полу.
Смерть от удара в рефлекторную часть случилась бы вряд ли, да Грених и не собирался убивать. Но сбить дыхание это могло.
Мезенцев захрипел, действуя на автомате, перевернулся на бок, соединил две ладони, почти вслепую щелкнул флажком предохранителя, следом курком и выстрелил.
Грених успел отползти шага на три и ясно увидел, как сдвинулся затвор-кожух, показался, точно язык кобры, стальной ствол, сверкнула искра, и тело прожгло током – непонятно, куда угодила пуля, показалось, что в самое сердце. Через секунду, оглушенный, парализованный, он лежал, глядя на кряхтящую и задыхающуюся фигуру, облаченную в нелепые шаровары и шелк восточной рубашки, повязанной красным кушаком. Старший следователь тщетно пытался перевернуться со спины на бок, его рвало – нечто желчно-красное фонтанчиком вытекало изо рта.
Не чувствуя своего тела, будто погруженный в воду, Грених оттолкнулся от пола правой рукой и тут же упал, оттолкнулся левой – удержался. Он подтянулся на колени, дополз до следователя и повернул его на бок. С покрытым густой испариной лбом, с заплывшим глазом и бесцветными губами, посиневший, как утопленник, Мезенцев лежал на самом краю лестничной площадки и судорожно вдыхал воздух, прижимая к груди кулак с пистолетом, который даже сейчас не выпустил. Его продолжало рвать, но совсем недолго. Отхрипев, он обмяк, голова его свесилась с верхней ступеньки.
Опираясь на одну руку, Грених стоял над ним на коленях, постепенно осознавая, что, сбив ударом локтя сердечный ритм, все же вызвал у Мезенцева рефлекторную остановку сердца. Непослушными пальцами он потянулся к его шее – пульс был настолько слабым, что едва прощупывался: ударов двадцать в минуту, затем десять, а потом он и вовсе стих. Да и весь вид Мезенцева говорил, что он не жилец. Человеком он был в возрасте, прошедшим непростые полевые условия, множество раз ранен, имел склонность к стенокардии.
Грених с ужасом глядел на его неподвижное тело. Он убил старшего следователя. Сделал это точно профессиональный убийца, знающий все слабые части человеческого тела. Быстрый удар тупым предметом в солнечное сплетение почти не оставляет синяков, но мгновенно выводит сердце из строя, а если оно пошаливает, может привести к смерти. Как только что и случилось.
Судорожно профессор перевернул Мезенцева обратно на спину и попытался сделать несколько толчковых движений в грудную клетку, но одна его рука не слушалась, вторая была вялой, глубины нажатия не хватало, чтобы массаж сердца возымел результат. Он снова принялся искать пульс, не нашел и опустился на пятки, скривившись от жжения в груди. Хотел вдохнуть глубже, но легкие как будто онемели. Взбудораженный острой болью, которая только теперь начинала проклевываться сквозь плотную плеву шока, он чуть отрезвел, стал соображать, куда попало выстрелом, прострелено ли легкое, раздроблены ли ребра. Правая рука висела плетью, едва-едва могла шевелиться, левая, отозвавшись на веление мозга, медленно поползла к воротнику плаща, оказавшемуся мокрым.
– Насквозь не пробило? – одними губами, беззвучно
