Еремей Парнов - Собрание сочинений: В 10 т. Т. 2: Третий глаз Шивы
— Нет проблемы, как говорят англичане.
— Благодарю… Когда вы в последний раз были на даче в Жаворонках? Точнее, когда вы в последний раз ставили с Аркадием Викторовичем опыт?
— За несколько дней до того, как случилось это трагическое событие, Владимир Константинович, за несколько дней. Насколько я помню, вы уже спрашивали меня об этом. Могу лишь сожалеть, если мой ответ вас не устраивает.
— Не устраивает? Но почему?
— Эх, Владимир Константинович, дорогой мой! Я же не слепой и прекрасно понимаю, куда вы гнете. Вам кажется, будто вы располагаете убийственным доказательством против меня. Сейчас вы достанете из портфеля ленту и обвините меня в том, что в день смерти Аркадия Викторовича я был в его кабинете. Разве нет? Сначала вы своими вопросами загнали меня в угол, а теперь вытащите вещественное доказательство и изобличите во лжи.
— Если я правильно понял, вы хотите, чтобы я выложил карты на стол? В принципе я не против открытой игры. Давайте попробуем разобраться вместе. Действительно, у меня в портфеле лежит лента. Ориентируясь на характерный сигнал полива, мы можем разделить ее на отрезки, соответствующие отдельным календарным дням. Последний отрезок соответствует последнему дню жизни Аркадия Викторовича. Лента еще продолжала разматываться, когда ваш учитель уже не дышал. Даже после того, как цветок был опрокинут и один из датчиков, отвечающий четвертому номеру на печатном устройстве, порвался, потенциометр все еще продолжал работать. Опыт все еще длился, несмотря на то что экспериментатор был мертв. Вот так… Вместе с вами мы пришли к тому, что на ленте зарегистрированы вполне объективные процессы, которые могут быть с большой долей вероятности однозначно интерпретированы. Вы сами только что рассказали о том, как реагировало растение на одно лишь ваше появление в лаборатории. Вы сами подтвердили и тот факт, что программа «Ненависть» целиком лежала на вас. Но на участке ленты, запечатлевшей последний опыт Ковского, мы видим ту самую серию зубчатых пиков ниже нулевой линии, о которой вы говорили и которую я назвал криком боли. Как это можно объяснить?
— Покажите мне ленту.
— Сейчас это нецелесообразно.
— Нет? Но почему?
— У меня есть на этот счет кое-какие соображения.
— И это вы называете карты на стол? Боюсь, что плодотворного совместного разбирательства у нас не получится.
— Посмотрим, Марк Модестович. Еще не вечер.
— Я отказываюсь вести с вами дальнейший разговор.
— Это уже не разговор, Марк Модестович, а допрос. Вы ведь сами согласились дать свидетельские показания. И сами же придали нашей беседе столь острый уклон. Я не намеревался сегодня спрашивать вас о пиках боли на последнем отрезке ленты. Но как бы там ни было, а вопрос задан. Вы отказываетесь отвечать на него?
— Нет, не отказываюсь. Я не хочу дать вам лишнее оружие против себя.
— Это разумно. Итак?
— Я не знаю, почему возникли эти зубцы на ленте. Меня в тот день в кабинете не было. И это все, что я могу сказать.
— Такой ответ представляется вам убедительным?
— Решайте сами.
— Ни меня, ни кого-то другого он удовлетворить не может.
— Вы кто по образованию, Владимир Константинович? Я забыл.
— Юрист.
— Ах, юрист! Тогда вы должны понимать, что всплески на ленте — не отпечатки пальцев. Это поисковая научная работа, очень и очень далекая от ваших дел. Юридически сведущий человек не найдет здесь ни улик, ни доказательств. Тут ничего нельзя истолковать однозначно и ничего нельзя использовать для следственной практики. Думаете, я сразу не понял, куда вы клоните? Но я отвечал на ваши вопросы, рассказывал о таких деталях, до которых без меня вы бы не докопались за целый год. Все бы ваши построения разлетелись в прах, умолчи я лишь об одном сигнале утреннего полива! Станете спорить?
— Не стану. Вы действительно очень мне помогли. И я знаю, что все сказанное вами — правда.
— И зачем я, товарищ Люсин, сам сунул голову в приготовленную моими руками петлю? Зачем?
— Вы вновь приглашаете меня предпринять совместный логический анализ?
— Давайте попробуем.
— Прежде всего должен отметить, что вы умный человек, Марк Модестович.
— Покорно благодарю.
— В самом деле умный. Вы правильно сказали, что юридической силы сигналы на ленте не имеют. Как, строго говоря, не имеет ее реакция служебно-розыскной собаки. Собака способствует розыску преступника, но никак не составлению обвинительного заключения. Наш случай хоть и не однозначный, но чем-то схожий. Никто не рискнет выдвигать обвинение против человека на основании каких-то пиков и синусоид, которые могут толковаться и так и эдак. Мы даже не найдем подходящих экспертов, хотя на страницах мировой печати и дебатируются вопросы использования биопотенциалов растений в целях криминалистики. Но согласитесь, Марк Модестович, последние диаграммы все же дают нам некое указание, которое трудно будет оставить без объяснения. Если хотите, это повод задуматься, покопаться в известном направлении. Вдруг отыщется?! Я имею в виду улики, следы, не подлежащие противоречивому истолкованию. Более того, я могу уже располагать такими уликами! И должен прямо сказать, что вместе с лентой они обладают большой доказательной силой.
— Провоцируете?
— Ни в коем случае. Только обрисовываю общую ситуацию.
— Какие это улики? В чем вы меня обвиняете?
— Об уликах мы еще поговорим. В свое время… На второй ваш вопрос я тоже еще не готов дать окончательный ответ. Могу лишь сказать, что у меня есть веские основания не верить некоторым вашим показаниям.
— Конкретно!
— Если конкретно, то я убежден, что в день смерти Ковского вы были в его лаборатории. Я говорю о его кабинете на даче в Жаворонках.
— Это все?
— Это главное.
— Отсюда только один шаг, чтобы обвинить меня в убийстве.
— Я его не сделал.
— Напрасно! Это ведь так просто!
— Думаю, что вы ошибаетесь. Но как бы там ни было, от ответа на вопрос, что вы делали в доме Ковского в тот последний день, не уйти.
— Я не знаю, какие у вас там есть против меня улики, но лента, повторяю, не доказательство. Она меня не волнует.
— Напрасно.
— Нет, не волнует. Объяснить пики легче легкого. Я могу выдвинуть хоть сто различных вариантов.
— Сделайте одолжение.
— Ковский сам поставил опыт по программе «Ненависть».
— Это противоречит вашим прежним показаниям.
— Ничуть. Отчего бы ему не поставить такой опыт? Я же не был у него целых пять дней. Это не утверждение, а только предположение. Как я могу утверждать что-либо, если не знаю точно? Меня же не было там! Не убеждает?
— Ладно, допустим. Еще варианты есть?
— Сколько угодно! Ковский раскрыл форточку, и на лист с датчиком упал солнечный луч. — К вашему сведению, утреннее солнце богато ультрафиолетом. Поэтому лист мог получить ожог, что и вызвало реакцию, сходную с той, которая возникала при раздражении током или зажженной сигаретой. Как вам это нравится?
— Видимо, научные эксперты признают подобный довод достаточно резонным.
— Вот видите! А что, если реакция цветка вообще была самопроизвольной? Если растению не понравилось, что бактерии в почве вдруг взрывообразно размножились или, напротив, погибли? А вдруг поливная вода содержала не те соли? А что, ежели завелась какая-нибудь личинка и стала пожирать корни? Или проросли вдруг занесенные ветром вредные споры?
— Понятно, Марк Модестович, и достаточно. Меня ваша аргументация убеждает. Не отказываясь от первоначальных сомнений, я вынужден признать, что пики на диаграмме доказательной силой не обладают. Вы удовлетворены?
— А вы?
— И да и нет. Но, по крайней мере, вопрос, казавшийся мне главным, получает достаточное объяснение. Точнее вырисовывается неправомочность самой его постановки. Приношу свои извинения. Наличие пиков боли на последней диаграмме не может быть истолковано однозначно.
— Вы отразите это в протоколе?
— Ваши ответы? Безусловно!
— А ваши выводы?
— Это уже не для протокола. Они останутся в голове.
— Еще вопросы будут?
— Нет, Марк Модестович, спасибо. Прочтите, пожалуйста, и подпишите.
— Давайте. — Он подписал не глядя. — Я вам верю.
— Прочтите все-таки для порядка. Если что не понравится, внесем изменения.
— Нет, все правильно, — сказал Сударевский, бегло проглядев запись. — Жаль лишь, что наш в высшей степени интересный диалог не отражен здесь во всей полноте.
— Сойдет. Главное, чтобы правильно была передана суть, а как мы с вами добирались до истины, никого не касается.
— Считаете, что мы добрались до нее?
— Диалектика учит, что абсолютная истина недостижима, Марк Модестович, хотя мы можем сколь угодно близко приблизиться к ней… Теперь, когда мы покончили с делами, могу сообщить вам приятную новость.
