Макс Коллинз - Похищенный
По выражению лица Хауптмана я понял, что реальное состояние этих дел было отнюдь не блестящим.
– Фиш говорил, что в банках у него есть счета, сейфы для хранения ценностей с деньгами, что десять тысяч долларов он вложил в компанию, занимающуюся выпечкой пирожков, и что какой-то друг должен ему две тысячи долларов. По его словам, на складе должно было храниться много наших мехов. Однако когда я начал заниматься этим после смерти Изидора, то обнаружил, что никакой пирожковой компании не существует, что одному своему другу Фиш задолжал восемьсот долларов, а другому четыре тысячи долларов. Никаких мехов я найти не смог, кроме тех четырехсот шкур в моем доме, которые не стоили и половины той суммы, что он называл. Короче, я совершенно запутался.
– И тогда вы открыли ту маленькую коробку в вашем чулане...
– Нет! Я совсем забыл о той коробке. Я пошел к адвокату Фиша, и он говорит мне, что в сейфе для хранения ценностей не оказалось денег и ничего ценного. Ну я и махнул рукой.
– Вы махнули рукой?
– Да. Но за три или четыре недели до ареста пошел дождь, как сегодня... и вода протекла в чулан, где хранились принадлежности для уборки. Я начал убирать воду и наткнулся на промокшую коробку. Я открыл ее и увидел, что она заполнена деньгами. Ну и ну, думаю, вот, оказывается, где денежки Иззи. Он накопил их и поменял на золотые сертификаты. Я положил деньги в ведро и отнес в гараж, где высушил их и спрятал в том месте, где их нашли полицейские, за исключением нескольких купюр, которые я уже истратил. Я не положил их в банк, потому что думал, что у меня могут быть неприятности из-за золотых сертификатов.
– Вы присвоили эти деньги потому, что Иззи был вам должен? Сколько? Семь тысяч?
Он кивнул:
– Он был должен мне деньги и пытался меня обмануть, поэтому я смотрел на эти деньги и думал, что они по праву принадлежат мне, – он покачал головой и тяжело вздохнул. – Разве мог я тогда предположить, что эти деньги были заплачены за ребенка Линдберга? Нет! Работник бензиновой колонки в своих показаниях якобы вспомнил, что, дав ему эту купюру, я сказал: у меня дома еще таких сто штук. Разве я сказал бы это, если бы знал, что эти деньги могут стоить мне жизни?
– Но вы солгали копам насчет денег.
– Потому что у меня были золотые сертификаты! И это незаконно! Я знал, что у меня будут большие неприятности, если они узнают, что у меня столько золотых денег. И кроме того, возле денег в моем гараже был спрятан пистолет, и я знал, что не имею права его носить.
– Вы думаете, Изидор Фиш участвовал в этом похищении или во всяком случае в этом вымогательстве?
Хауптман с мрачным видом медленно покачал головой:
– Я не знаю, Нейт. Мне жаль, но я не знаю. Я понял, когда начал расспрашивать о нем, что он не тот человек, каким я его считал. Он был проходимцем. Возможно, он занимался тем, что вывозил за границу капитал, чтобы избежать налогового обложения.
В коридоре послышались шаги.
– Пинкус, брат Иззи, написал мне, что незадолго до смерти Изидор звал меня со смертного одра, видимо, хотел что-то сказать. Но он был слишком слаб. Он унес с собой в могилу то, что сейчас могло бы мне очень помочь.
За железной решеткой появилась коренастая фигура начальника тюрьмы Кимберлинка – теперь без плаща, в сером костюме.
– Мистер Геллер, у вас осталось несколько минут.
– Вы не возражаете, мистер Кимберлинк, если я попрошу вас посмотреть, как там идут дела у моей секретарши?
Он кивнул.
Когда он выходил, я увидел через открытую дверь покрытый белой тканью электрический стул – значит, и Хауптман не раз видел его.
– Пока я нахожусь здесь, шесть человек вошли в ту комнату, – бесстрастно проговорил он. – Некоторые из них молчали, некоторые плакали, некоторые даже кричали.
Я не нашелся, что сказать на это.
Дверь закрылась – видимо, начальник тюрьмы решил поболтать с Эвелин.
Рука Хауптмана вновь легла на мое плечо – на этот раз более уверенно.
– Нейт, я рад, что вы не друг Джефси.
Я засмеялся:
– Этот старый ублюдок меня бесит.
– Знаете, он приходил ко мне.
Я остолбенел.
– Сюда?
– Нет. В камеру в тюрьме графства Хантердон. Он спросил меня, занимался ли я спортом. Я ответил что занимался. Он спрашивает, выигрывал ли я призы а я говорю, да, шестнадцать или семнадцать раз в Германии на соревнованиях по бегу. У него было такое лицо, как будто он собирается заплакать.
– Он не говорил, что узнал вас?
– Он много раз называл меня Джоном, но я поправлял его. Он говорил, что я должен признаться, если что-то знаю, потому что между этими деньгами и похищением нет связи и я, признавшись, очищу от подозрений себя и его. Он говорил, что полицейские грубо обошлись с ним. Но он ни разу не сказал, что я и есть тот парень, и когда уходил, спросил, может ли прийти ко мне снова, и я сказал – да. Но он больше не пришел.
Дверь камеры смерти открылась, позволив нам еще раз взглянуть на покрытый муслином стул, к нам вошел начальник тюрьмы Кимберлинк и сказал:
– Пора, мистер Геллер.
Я встал. Мы с Хауптманом вновь пожали друг другу руки. Его глаза, такие холодные вначале, глядели теперь ласково. Он приветливо улыбался мне.
– Я думаю, вы сможете мне помочь, – сказал он.
– Я постараюсь, – сказал я.
– Вы должны верить в Бога, Нейт. Он никогда не допустит, чтобы меня убили какие-то люди.
– Убийства все-таки происходят. Дик.
Он засмеялся, в его голосе вновь появилась горечь.
– Да, бедного ребенка похитили и убили, и теперь за это кто-то должен умереть. Ведь его отец знаменитый летчик. Если никого не убьют за смерть этого ребенка, то полицейские останутся в дураках. – Он пожал плечами, на губах его появилась невеселая, фаталистическая ухмылка. – И я тот человек, который должен умереть.
Мне нечего было сказать на это. Я натянуто улыбнулся ему, слегка хлопнул по плечу и вышел, услышав, как звякнула за мной закрывшаяся дверь.
Эвелин, сидевшая на скамейке, вся в черном, теперь имела по-настоящему траурный вид; она делала записи, моя маленькая богатая секретарша, грифель карандаша стерся, лицо заплаканное.
Она неуверенно поднялась и упала в мои объятия.
– Бедняга, – сказала она. – Как мне его жалко.
Начальник тюрьмы смущенно глядел на нас из дверей.
– Давай наденем наши пальто, – сказал я ей.
Я услышал, как в тюремном корпусе кто-то произнес:
– Черт.
Отпустив Эвелин, я подошел к начальнику тюрьмы, стоявшему в дверях, и в последний раз посмотрел на Хауптмана: его лицо казалось белым пятном за серой решеткой.
– По крайней мере, она недолго страдала, – сказал он, глядя вверх.
Я вышел в коридор и посмотрел наверх: на металлической сетке лежал неподвижный маленький серый комок, бывший недавно птицей.
Глава 30
Этот район на краю Бронкса, подобно дальним окраинам любого большого города, производил впечатление провинции. В большинстве двухэтажных оштукатуренных домов с аккуратными двориками жили по две семьи. Возле некоторых имелись местами покрытые сорняками большие незанятые участки земли. Жилище Хауптмана на 222-й Ист-стрит, 1279 не было исключением: каркасный двухэтажный дом с мансардой и нишей в стене второго этажа; перед фасадом проходит каменная стена, к побуревшему от зимы двору, где преобладают кусты, поднимаются ступеньки; к окнам второго этажа, словно вор-домушник, крадутся по стене ветви вьющегося растения. Справа имелся заросший сорняками незанятый участок земли, ограниченный проходящей рядом изрытой колеями узкой дорогой, и за этой дорогой находилось то, что осталось от гаража Хауптмана. Сзади к дому подходил лес.
Я остановил «паккард» перед домом; Эвелин была со мной. На ней были черный костюм-тройка и пальто с черно-серым беретом. Драгоценностей на ней почти не было – я убедил ее не надевать их хотя это стоило мне немалых трудов.
Ночь мы провели в разных номерах гостиницы «Стерлинг» – Хоффман забронировал нам места в той ее части, которая называлась Правительственным домом; раньше там находилась резиденция губернатора, и это чувствовалось – жилище было излишне роскошным, но мне ведь не нужно было платить за него.
Мы находились под впечатлением беседы с Хауптманом в доме смерти и за коктейлями проговорили допоздна в номере Эвелин. В ту ночь нам было не до романтики и не до секса – время, место и настроение были неподходящими. Мне было любопытно, почему Эвелин через долгих четыре года вновь заинтересовалась этим проклятым делом. Разве она уже не обожглась крепко, связавшись с Гастоном Минзом?
– Нейт, – сказала она. – Я сожалею, что не смогла вернуть этого ребенка родителям. Я сожалею, что меня надули и выманили у меня деньги. Но в душе я всегда радуюсь тому, что не сидела сложа руки и пыталась что-то сделать.
– Отлично. – Я слегка выпил, и язык у меня развязался. – Замечательно. Но я не об этом тебя спросил. Почему ты до сих пор участвуешь в этом?
