Валентин Лавров - Граф Соколов — гений сыска
— Но, шалые, пошли! Гони, говорю!
Жандармы, выскочив вслед за беглецами, увидали лишь удаляющуюся на бешеной скорости коляску.
* * *...Через три минуты скачки они выехали в Охотный ряд. Соколов вынул из кармана какую-то ассигнацию, швырнул возчику:
— Пошел прочь!
Еще через минуту они вошли в гостиницу “Париж”.
На первом этаже возле конторки Соколов увидал давнего знакомца — коридорного Афанасия Фунтова. Это был отпетый проходимец, любитель чаевых, балагур и вполне преданный полиции и лично Соколову человек.
Фунтов вскочил с табурета, быстро и низко кланяясь:
— Честь какая, сам граф Аполлинарий Николаич изволили пожаловать. Чем прикажете, ваше превосходительство, для вас нынче расстараться?
— Чего шумишь, глотка луженая? Скажи-ка, Афоня угловой “люкс” свободен?
Обезьянья физиономия Фунтова изобразила гримасу долженствующую обозначать улыбку.
— Дак была б “люкса” занята, для вас, Аполлинарий Николаич, мы б постояльцев оттедова вытряхнули! Провалиться мне на этом месте.
— Прикажи ужин в номер подать, а прибудет Кошко — к нам проводи! И ни одной живой душе — в штатском или военном — не докладывай, что я тут, иначе! — Соколов поднес громадный кулачище к носу Фунтова.
Заговор
Не прошло и часа, как явился мрачный Кошко. Он буркнул:
— Граф, чего ты чудишь? Зашиб адъютанта генерал-губернатора, его в Лефортовский военный госпиталь отправили, а он, между прочим, племянник товарища министра внутренних дел Лыкошина. И вас, господа хорошие, ищут уже по всей Москве.
Соколов сграбастал в объятия начальника сыска:
— В поле ветра ищут! Как говаривал покойный Тургенев, для контенанса пропустим по рюмочке.
Они подошли к отдельному столику, на котором стояли сортов десять водки в запотелых бутылках и обычная закуска — омары, черная икра, селедка, сыры.
Сердце всякого истинно русского человека смягчается при виде уставленного едою стола. Вот и Кошко выпил “померанцевой”, крякнул и умиротворенно сказал:
— Надо что-то придумывать, ведь тебя, граф, хотят под военный суд подвести. Гершельман не пожелает из-за тебя с Лыкошиным ссориться.
Соколов съел две столовые ложки икры — на закуску — и распорядился:
— Для почину — выпить по чину!
Выпил, блаженно вздохнул, продолжил:
— Все продумано! Эй, виртуоз, тоже слушай... — и он изложил план действий.
Кошко захлебнулся от восторга:
— Гениально!
Казарин, погруженный в безысходное горе, пил одну рюмку за другой. И вскоре, откинувшись на спинку кресла, крепко уснул.
Соколов отечески улыбнулся:
— Такой крутой поворот в жизни — не выдержал! Пусть немного поспит, а затем виртуоза смычка приведем в чувство и приступим к работе. Для торжества нашего справедливого дела требовалось, Аркадий Францевич, только одно — твое содействие. Теперь мы им заручились...
— И наша победа неотвратима, как восход солнца! — с пафосом воскликнул Кошко. — Это больше всего меня восхищает, граф, в твоем стратегическом плане. А куда поставили белые грибки? Вот они, — и начальник сыска нанизал на вилку шляпку.
— Но это только в том случае, — Соколов строго посмотрел на Казарина, — если юный маэстро исполнит свою партию без фальши. — Он подумал малость и хлопнул себя громадной ладонью по колену, отчего случился звук, как при стрельбе из мортиры. — А зачем нам искушать судьбу? Давай отправим Казарина в Саратов искупать вину перед Отечеством и лично передо мной: пусть поможет опознать террористов. И вообще, здесь ему негоже болтаться, как навозу в проруби. Кстати, Аркадий Францевич, в этот славный волжский город надо незамедлительно командировать бесстрашного жениха — Жеребцова, а в помощь придадим ему многоопытных Ирошникова и Павловского.
Казарин, вдруг пробудившийся окончательно, впал в меланхолию:
— Что я наделал? Может, развязать этот тугой узел сразу — пулю в лоб?
Соколов строго, как директор гимназии нашкодившему учащемуся, погрозил пальцем:
— Насчет стрельбы ничего сказать не могу, но выпороть, сударь, вас придется!
Казарин обиделся:
— Это вы, Аполлинарий Николаевич, в каком смысле — “выпороть”?
— В самом прямом — по жопе!
Соколов открыл двери, гаркнул так, что электрические лампочки заморгали:
— Эй, Афоня! Фунтов! Тащи быстро бумагу да чернильницу.
...Вскоре закипела горячая канцелярская работенка.
Личное дело
Утром генерал-губернатор был зол, как черт. Он распекал подчиненных:
— Почему беглецы еще не пойманы? На вокзалах тщательно идет проверка? На квартире Соколова у Красных ворот засаду не снимать, так пусть и сидят двенадцать человек, меньше никак нельзя! А в Мытищах графа тоже не было? Надо было в ложе его хватать. Подумаешь — скандал! Да, теперь его уже и не поймаешь. Небось с фальшивым паспортом куда-нибудь в Париж катит.
Вдруг вошел немолодой, седоватый адъютант Тарасов. Неожиданно и невольно для себя каким-то робким, овечьим голосом сказал:
— Ваше превосходительство, в приемной... граф Соколов. Он требует допустить его к вам. Я пытался ему возражать, так граф стращает своей шашкой, голову, говорит, снесет мне, если срочно не доложу.
Гершельман скрипнул зубами:
— Ну, наглость!
Подумал-подумал, потер руки да приказал:
— Явился сдаваться, это хорошо! Допусти его. Отсюда — прямиком под военный суд. Без церемонии! И связи в Петербурге не помогут. Родитель его — генерал, друг Императоров, а сынок — наказание истинное.
Соколов вошел саженными шагами, как всегда улыбающийся, довольный жизнью, бодрый и свежий:
— Здравия желаю, Сергей Константинович!
Гершельман сухо поклонился, руки не подал и вообще глядел исподлобья.
— Где вы, граф, изволили скрываться всю ночь?
Соколов невозмутимо отвечал:
— Ваше превосходительство, я занимался служебными неотложными делами на конспиративной квартире. Вместе с моим секретным агентом Казариным мы разрабатывали план поимки террористов, протягивающих свои кровожадные щупальца к Москве.
Глаза генерал-губернатора опасно вылезли из орбит:
— Се... секретный сотрудник скрипач Казарин?!
Ни одна мышца не дрогнула на мужественном лице сыщика:
— Так точно, ваше превосходительство! — Голубые чистые глаза смотрели на генерал-губернатора с невинностью младенца. — И мы уже раскрыли бы змеиное гнездо эсеров, если бы эти ослы в погонах — железнодорожные жандармы — не поступили бы столь опрометчиво, арестовав нашего агента.
Генерал-губернатор медленно выдохнул:
— А почему он не доложил об этом при задержании?
— Мой приказ был — молчать! Это очень ценный агент. Как вы, ваше превосходительство, учили, соблюдаем строжайшую конспирацию:
Генерал-губернатор отупело смотрел на сыщика. Чуть собравшись с мыслями, выдавил:
— Не скрою, граф, у меня есть некоторые сомнения... — И вдруг его глаза хитро загорелись. — Агент! Стало быть, на него своевременно заведено личное дело? Прекрасно! Адъютант Тарасов! Садитесь в мое авто и отправляйтесь в сыск к начальнику. Привезете личное дело агента... — генерал-губернатор вопросительно посмотрел на Соколова: — Кличка?
— Скрипач! Из Саратова.
— Выполняйте! И пусть Кошко ко мне явится. А вы, граф, посидите у меня в приемной!
Через пятнадцать минут адъютант Тарасов привез Кошко и залитый сургучной печатью пакет. Гершельман с явным любопытством разорвал его, вынул синюю папку. На обложке каллиграфически было выведено:
Московское сыскное отделение
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
секретного агента Скрипача № 519
Начато 17 мая 19.. года. Кончено...
Генерал-губернатор раскрыл папку, прочел опись документов:
— Характеристика, обязательство, материалы изучения, врачебное заключение... Хм, даже справка бухгалтерии и расписка Скрипача о получении ста пятидесяти рублей — аванса за будущие заслуги. Щедро, однако!
— Так фигура не простая! Из интеллигенции мало кто сотрудничает с нами. А Скрипач — из идейных побуждений, — объяснил начальник сыска.
— А почему решил к вам прийти, а не в Саратовское охранное отделение?
— Ему доставляет удовольствие сотрудничать именно с легендарным графом Соколовым. Эстет!
— Я его понимаю, но тогда вам следовало встречать Скрипача на вокзале.
— Он не сумел дать телеграмму. Дело в том, что вначале Школьникова повезла его в Раненбург, она не сообщала о конечном пункте поездки. Там подручный передал Скрипачу нитроглицерин и посадил его на поезд сто восемьдесят один. Только в вагоне Скрипач начал догадываться об опасном содержимом чемодана. Поезд отошел в один час сорок минут ночи. До Москвы всего триста двенадцать верст. Среди ночи на коротких стоянках бегать искать телеграф? А если кто влезет в чемодан? Или сам отстанет от поезда? Последствия могли быть катастрофическими. Вот и лег Скрипач спать, а в десять часов сорок пять минут — точно по расписанию! — прибыл в первопрестольную, чтобы известить нас по телефону, но не успел: его задержали.
