Росс Кинг - Экслибрис
По стенам коридора тянулись два ряда бюстов и мраморных статуй, подобных тем, что украшали сад Арундел-хауса, — с разрушенными временем носами и губами, сделавшими их похожими на сифилитиков. Некоторые скульптуры еще находились в деревянных ящиках, уплотненных изнутри соломой, и выглядели как поэты и императоры, покоящиеся в своих гробах. Наверное, эти статуи похитили у Арундела, подумала Эмилия. Дальше виднелись портреты в тяжелых рамах, висевшие слегка наклонно на вбитых в стену крюках; часть картин, еще завернутых в бумагу и обвязанных бечевкой, стояли на полу возле стен.
Проходя по коридору, Эмилия не могла толком ничего рассмотреть. Лай собак, которых теперь стало еще больше, казался оглушительным в этом тесном помещении. С глухим стуком они возбужденно молотили хвостами по стенам и по картинам. С розовых языков капала слюна, блестящими ожерельями ложась на подаренные визирем ковры, которые бесконечно расстилались впереди.
— Хорошие мальчики, — перекрывая весь этот шум, кричал слуга в ярко-зеленом, как грудка селезня, камзоле. — Парни что надо! Здоровяки!
Гостей провели через анфиладу комнат, причем состояние каждой последующей было плачевнее предыдущей. Трудно сказать, что именно происходило с этим домом: изнутри он, как и снаружи, не то разрушался, не то перестраивался. Поднявшись за лакеем вверх по лестнице, они миновали еще один коридор и в итоге оказались в зале, переполненном очередными бюстами и обломками ваз, очередными ящиками и портретами, приставленными к дубовым панелям, которыми начали обшивать стены.
— Не соблаговолите ли подождать здесь?
Слуга исчез вместе с гончими, которые носились вокруг него по сумасшедшим орбитам, их когти клацали по полу, как кости по игральному столу. Подъемное окно было открыто, и в зале стоял ледяной холод. Сердце у Эмилии упало. Развернувшись, она хотела взять Вилема за руку, но он уже пересек комнату и сидел на корточках возле ряда полок. Не все книги уже стояли на полках, часть их еще лежала запакованной и также переложенной соломой в трех ящиках, находившихся в дальнем от окна углу. Вилем как раз взял с полки какой-то том, когда заскрипели покоробленные половицы. Эмилия развернулась и увидела белый плоеный воротник, черный плащ и блеск золотой серьги в ухе.
— Из Венгрии, — пророкотал низкий голос. — Библиотека Корвина. — Тембр этого голоса отличался глубиной и благозвучием, как у оратора или политика, хотя сам говоривший, насколько Эмилия смогла разглядеть его в тусклом свете, был низкорослым и скорее даже коренастым мужчиной. — Или, точнее, из Константинополя, куда ее перевез визирь Ибрагим, после того как турки в тысяча пятьсот сорок первом году захватили Офен и разграбили эту библиотеку.
Вздрогнув, Вилем едва не уронил книгу на пол. Он смущенно поднимался на ноги. С нижнего этажа донеслось гулкое, усиливаемое эхом, собачье повизгивание, затем хлопнула дверь.
— Внутри есть экслибрис Корвина, — продолжал рокотать бассо профундо. — Эту покупку организовал ваш друг сэр Амброз. Думаю, он обнаружил это собрание среди инкунабул в султанском дворце. — Темная голова повернулась: человек окинул взглядом комнату, равнодушно скользнув глазами по Эмилии и внимательно поглядев на украшенный драгоценными камнями сундучок, стоявший на полу в центре комнаты. — Разве сэр Амброз не прибыл сегодня вместе с вами?
Вилем отрицательно покачал головой, продолжая сжимать книгу.
— Нет, возникли некоторые сложности. Он…
— Так же как и граф, к великому сожалению. Неотложные дела в адмиралтействе. Жаль, герр Йерасек. Я полагаю, Стини очень хотелось бы лично показать вам эту библиотеку. Впрочем, возможно, я тоже смогу быть вам полезным? — Изысканно поклонившись, он шагнул вперед, заставив рассохшиеся половицы издать еще один сердитый скрип. — Меня зовут Генри Монбоддо.
Только когда Монбоддо выпрямился и сделал очередной шаг вперед по покоробленному полу, вступив в полосу свету, проникавшего через подъемное окно, — точно актер, выходящий на середину сцены, подумала Эмилия, — некто, состоящий из воротника, плаща и серьги, наконец обрел реальные человеческие черты. Он был едва ли выше Вилема и все же производил весьма внушительное впечатление, чему способствовал не только его голос — похожий на звук тяжелого мельничного жернова, отлично отшлифованного бархатом, — но и орлиный нос, аккуратно подстриженная бородка и густая черная шевелюра — лоснящаяся, словно мех какого-то водного зверя. А еще Эмилия обратила внимание на азартный блеск в его глазах, словно Монбоддо заметил в углу зала, возможно где-то за спиной Вилема, некий смешной, но приятно щекочущий воображение объект или картину, которую только он и мог оценить.
— Я должен принести извинения от имени графа, — продолжал он, — за нынешнее состояние этого дома. Но его нужно перестроить хотя бы ради того, чтобы представить как должно коллекции статуй, картин и, разумеется, книг.
— М-да… весьма впечатляющее собрание, — запинаясь произнес Вилем.
— Да уж… осмелюсь заметить, mein Herr, что тут вы сели в лужу. — Он тихо усмехнулся, издав звук, подобный флегматичному рокоту, который, казалось, поднимался из глубин его тела, от самых каблуков его начищенных черных башмаков. Но мгновение спустя он уже выглядел гораздо более серьезным. — Этой коллекции далеко до собрания Арундела. Но конечно, здесь все будет расставлено надлежащим образом, как только эти полки и шкафы — он широким жестом обвел расшатанные стеллажи — будут доделаны. Вы понимаете, весь этот особняк будет отдан под коллекции, весь до последнего чулана или спальни. Стини приобрел это владение у сэра Фрэнсиса Бэкона. Сейчас он приценивается к еще одному имению, Уоллингфорд-хаусу, также расположенному в удобной близости от Уайтхолла. Виконт Уоллингфорд продает его по вполне приемлемой цене. — Он вновь разразился смехом, густым и тягучим, как черкая патока. — Понимаете, все уже договорено. Уоллингфорд продает дом всего за три тысячи фунтов в обмен на жизнь своей невестки, леди Фрэнсис Говард.
В этот момент плутоватые глаза его, видимо, узрели в сумрачных окраинах зала некую чертовски привлекательную картину, развеселившую его больше прежней. Его широкое лицо расплылось в насмешливой улыбке, которая сделала его похожим на школяра, вдруг подумала Эмилия, наблюдающего за какой-то великолепной проделкой. Занервничав, она быстро взглянула в ту же сторону и увидела через окно, как блестящая барка Бекингема отчалила от ступеней пристани и, выйдя на середину реки, направилась вниз по течению. На борту маячили две фигуры, облаченные в зеленые ливреи.
— Возможно, вы слышали о леди Фрэнсис? Нет? Она кузина графа Арундела, — пояснил он, обхватив руками свой бархатный, украшенный часовой цепочкой живот, словно пытался зажать очередной раскатистый смешок. — Сейчас она сидит в Тауэре, в полном отчаянии, ожидая, когда воин с боевым топором распахнет дверь ее камеры. Может, известия об этом страшном скандальчике достигли Праги? Отравление старины сэра Томаса Овербери? Позор Сомерсета? Нет, нет, нет, — он помахал в воздухе обрамленной кружевным манжетом рукой и произнес уже более серьезным тоном: — Конечно же, вы не могли слышать об этом. До того ли вам было? У вас в Богемии сейчас дела посерьезнее, чем наши жалкие лондонские свары. Но пойдемте… — Он сделал эффектный приглашающий жест. — Позвольте мне показать вам кое-что из сокровищ Стини.
В течение следующих тридцати минут Монбоддо с важным видом расхаживал из комнаты в комнату, опекая вновь прибывших, и они слушали, как его бесцеремонный рокочущий бас отдается от стен с обваливающейся штукатуркой и покоробленных стенных панелей. Пусть сам Йорк-хаус выглядел бледновато — его коллекция сокровищ и впрямь впечатляла. Смуглое лицо Монбоддо озаряла горделивая улыбка, когда он с удовольствием распеленывал каждый экспонат и подносил его к свету. Он, видимо, доподлинно знал происхождение каждой вещи, привезли ли ее из библиотеки Неаполя после итальянской кампании Карла VIII в 1495 году или из римской церкви, разграбленной фон Фрюндсбергом в 1527 году, когда ландскнехты посягнули на святая святых и разграбили могилу самого апостола Петра, или добыли в одном из десятков других военных походов, набегов или грабежей. Он пересказывал все эти истории о кровопролитиях, кражах, изменах и разрушениях с искренним наслаждением. Но Эмилии, медленно тащившейся за ним и разглядывающей вырезанные из рам полотна и снятые с постаментов статуи, казалось, что в этих драгоценных экспонатах коллекции Бекингема смешались воедино красота и мерзость, словно в любом отблеске позолоты или драгоценного камня таилась история жестокости и страданий. Ее раздражало то, как Монбоддо любовно поглаживает каждую вещицу или постукивает по ней костяшками толстых пальцев, поросших черными волосками. Его руки казались не столько руками коллекционера или знатока искусств — привыкшими касаться хрупких ваз или скрипок, — сколько отвратительными лапами насильника или душегубца.
